Владимир Лапенков - История нетрадиционной ориентации. Легенды и мифы всемирной истории.

• Название: История нетрадиционной ориентации. Легенды и мифы всемирной истории.
• Автор: Владимир Лапенков
• Издательство: Яуза
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-9764-0009-4

Параллельно с официальной историей всегда существовала другая — маргинальная, воинственно-полемическая, остервенело опровергающая самые устоявшиеся и общепризнанные факты.

«Серьезные» историки брезгливо обходят эти сенсационные гипотезы стороной. А зря. Химеры общественного сознания — интереснейший предмет для исследования.

Автору этой книги удалось собрать что-то вроде кунсткамеры самых диковинных, самых уродливых и причудливых исторических легенд и мифов «нетрадиционной ориентации».

«Арийская прародина» и «Велесова книга», легендарная Атлантида и таинственная Шамбала, поиски Святого Грааля и мифической Гипербореи, загадки начальной истории Руси и «шумеро-казацкие веды», новое русское язычество и последняя тайна Сиона — самые скандальные, самые спорные исторические гипотезы, самые неожиданные доводы и разоблачения в новой сенсационной книге В. Лапенкова. Не пропустите!

---

В некоторых сюжетах богатыри находятся в ссоре с Владимиром и вообще не кажутся прямыми его слугами; тем не менее он их может посадить в погреб, а об услугах он чаще просит, и не всегда успешно (мотив героя, выпущенного из темницы, чтобы отразить врагов, нередок и в западном эпосе, хотя в русской истории имеется реальный сюжет с Всеславом, посаженным в поруб в год пришествия половцев). В былине о Камском побоище Илья говорит Владимиру, чтоб тот убирался к своей княгине Апраксенье и ею распоряжался.

Дочь царя Вахрамея, Марья Лебедь Белая, называет Михайлу Потыка «богатырем русьским», а сама она — «веры поганой». Михайло именует Илью и Доб-рыню — «братьица крестовые». Измена Марьи сюжетно перекликается с польским и германским эпосом, с историей Мелюзины и с более стадиально ранней русской сказкой о Царевне-лягушке. В последних сюжетах хтоничность и «двумирность» персонажей имеет, скорей, положительный оттенок. Несколько более акцентированная доля женского коварства заметна в былинах о Михаиле Козарине и о Добрыне: Добрыня появляется на свадьбе жены, получившей известие о его смерти в крестовом походе, где он «стоял три года под Царь-градом, три года под Иерусалимом».

У Ильи Муромца, по некоторым былинам, жена-по-ляница — баба Алатырка (Златыгорка); все это часть большого классического «дискурса». Хтонические женские образы — амазонки, жены готов, валькирии и вилы-самодивы, поляницы, Джиневра, Мелюзина, Усоныпа, Царь-девица, Настасья-королевична, Марья Лебедь Белая, Марья/Маринка Лиходеевна/Дивовна/Кайдаловна («еретица» и «блядь»), Шанпанская королева (вспомним замок Пэйн в Шампани), Кипрская королевна (Кипр, где правила династия Лузиньянов). Все это соотносится С классическим мотивом о двойственной и «хтонической» природе женщины. (Параллельный вариант — беременность от хтонического мужского персонажа с рождением героя типа Меровея, Марка Кралевича, Вольги и др.). А вообще, богатыри, если и женаты, то чисто формально; реально они живут вне семьи, а их любовно-сватовские дела неудачны и даже довольно трагичны (что резко отличает их от классических сказочных героев, чьи подвиги завершаются свадьбой; богатыри чаще сами сваты).

Иногда в былинах описываются преступления богатырей, включая даже разорение церквей (Добрыня много «бесповинных душ» погубил). И в Орден Храма вступали рыцари, ранее отлученные от церкви за святотатство, убийство и супружеские измены, что было сказано Бернардом Клерво (и упомянуто Г. де Пэйном) в трактате «о новом воинстве» — «Tractatus de nova militia» (ср. ниже об Алеше Поповиче). Об образе и качестве жизни в некоторых православных монастырях также хорошо известно из святоотеческой литературы: как писал митрополит Иоанн И, прямо в монастырях «во пирах пити, целующеся с женами без смотрения мнихом и бельцем». Противоположную сторону, хотя и маргинальную, выражали некоторые секты, такие как стригольники, обличавшие грехи иерархов и официальной церкви, а в землях Западной Руси организовывались при церквах так называемые духовные братства, которые курировали общинную жизнь как мирян, так и клира.

Нет сомнений, что русские богатыри участвовали в военно-монашеской деятельности крестоносцев в Палестине, но, может быть, и в более поздние годы: например, в виде «языков», национальных отрядов внутри иоаннитов под руководством выбранных «столпов». Хотя упоминания о русском «языке» до нас не дошло, но он мог входить в другое национальное (а реально — смешанное) подразделение. Известно, в частности, что англичане предоставляли Ордену так называемое туркополье (легкую кавалерию из числа наемников; у тамплиеров в туркополье входили ремесленники и рядовые воины). Интересно, что столица острова Родос, позднего прибежища госпитальеров, делилась на две неравные части: меньшая, коллахиум, т. е. коллегиум, являлась районом рыцарей.

Конечно, нельзя воспринимать былинных богатырей списанными с конкретных исторических персонажей, но это и не означает, что подобных героев вовсе не было. Найти исторические переклички можно: Илиас Русский, Добрыня Нискинич (родственник Владимира), ростовский храбр Александр Попович, кн. Всеслав, Марко Кралевич и сербские юнаки, но все же былинные образы — это, в первую очередь, образы, т. е. образцы, идеальные эпические типы.

К наиболее архаичным былинным сюжетам относятся истории о Святогоре. Здесь можно отметить связь Святогора и Ильи (как его спутника) с горами Святыми, Араратскими, Сарацинскими, горой Пала-вонской и Елеонской (ареал от Кавказа до Палестины), там же, по былине, его могила (положение живого во гроб). Отец Святогора — «древний, темный», живет на этих горах; ср. со «Старцем горы», главой ассасинов — шейх аль-Джебель. Сюда же — старый богатырь, ослепленный ягой, живущий на горе Сиянс-кой, куда, провалившись под землю, попадает Иван-царевич в сказке «Тарх Тархович» (Рыбаков связывал его со скифским Таргитаем). Образ жены Святогора родственен сюжету о «спящей красавице в гноище», ср., в частности, североевропейский сюжет — спящая (в коросте) дева (потом — красавица) и Один.

Изначально Илья Муромец — типичный фольклорный «сидень» на печке (в сказках, и не только русских, существовал устойчивый образ сиротки и богатыря-запечника). Двя калики, посещающие Илью, коррелируют с тамплиерами на одном коне, а по уставу Б. Клерво, крестовые братья даже есть должны из одной миски. Известно также, что катарские проповедники путешествовали всегда попарно и носили особое облачение. В ряде былин (в частности, в былине о походе на Царьград) богатыри меняют свое «светлое платье» на каличье, у которых, на удивление, оказывается довольно богатая одежда и специфическое снаряжение — шляпа сорочинская и посох со свинцом {шляпа и колпак — это, на самом деле, шерстяные валяные шапки без полей и разной высоты). Любопытно, что в былине об Илье, от Аграфены Крюковой, калики («святые отцы») советуют ему взять снаряжение и оружие восточного типа («мурзамецкое», «бурзамац-кое» копье и т. п., и даже шляпу — «сарачиньскую»); и в поле богатыри живут только в степных шатрах. Среди богатырей упоминаются такие «нетипичные» герои, как богатырь Щита и богатырь Белая Палица (с палицей, украшенной драгоценными каменьями); в сказках упоминается Белый богатырь и слепой Белый Полянин, враг Бабы-Яги. Схож с этим и известный парадокс из европейской истории — «бедные рыцари Христа» были самыми богатыми в Европе.

Замечательную фразу находим в пересказе былинного сюжета у Афанасьева: Илья — «Нищие братия! Взойдите ко мне во храмину». Термин далеко не случайный; в другой былине — жалоба, что «поганые» бьют «собратиев».

Нередко в былинах подчеркивается, что калики, «курсирующие» между Русью и Святой Землей, сильнее богатырей («могучий Иванишшо»). Былина «Калика-богатырь» повествует, как последний, заменив собою Алешу Поповича, выступает в бою «середочкой», а Добрыня и Илья — по левую и правую руку от него. У калики сакральный костыль из «рыбьего зуба», поднимающий его — по-шамански — под небеса.

В словаре Фасмера о калике сказано: калика — «странник, нищий, поющий духовные песни». Этимология калики, в общем-то, хорошо известна, но все же не определена окончательно: от калека (греч.) или лат. калига (из него др. — рус.) — «башмак, солдатский сапог» (кстати, ср. неродственное, но сходное, gallicae — «галльский», как называли деревянные крестьянские башмаки), и, собственно, так в Средние века это слово и понимали. Можно еще указать на калишка — «стопка водки» от лат. (вероятно, через герм, посредство) calix «чаша» (и тогда — они «чашники» Грааля?); или на лат. коллегиум (здесь смысловой акцент лежит на группе); или на др. — рус. калогерЬу калугерь из гр. «монах» (хотя последний термин был слишком хорошо известен в литературе, чтобы его исказить по причине недопонимания). Наконец, не столько этимологическое родство, сколько родство смысловое, уходящее в древнюю обрядовую семантику: ритуал сжигания рождественского полена, бадняка, колодка, коляды имеет параллель в схожем обряде на юге Франции (см. выше о связях Востока и Запада). Как пишет А. Потебня («Слово и миф». М., 1989, с. 381), считавший этот обряд славянским наследием: «накануне Рождества около Марселя» местные крестьяне, перед тем как положить в очаг, поливают вином рождественское полено плодового дерева, «которое зовется Calignaou».

Каликам приписывается зычный голос, как у Соловья-разбойника или Змея, может быть дабы подчеркнуть их иномирное качество. В южнославянском эпосе, кстати, описывается так называемый ор калугерский, представлявший из себя боевой танец с саблей, применявшийся в реальном бою (ситуация прямо-таки шао-линьская!). В историческом плане этому соответствовали русальские дружины, сохранившиеся на Балканах до нового времени. Участники дружины объединялись между собой в неразлучные пары, одевались особым образом и носили обнаженные мечи. Все они, кроме двух главарей, алебардщика и «разбойника», а также двух стражников, в обычных обстоятельствах хранили строгое молчание, не крестились, никого не приветствовали, при хождении и прыганьи каждый член пары должен бьш попасть в то место, куда ступил его товарищ. В обязанности дружин входили обрядовые танцы с мечами, собирание пожертвований, убийство волков и ритуалы «лечения» тяжелобольных (скрещиванье над ними своего оружия). При неледанных встречах меяеду разными дружинами одна из них либо покорялась другой либо вступала в кровавую схватку. Заканчивались хождения русальцев в праздник Крещения, когда они снимали в церкви свои шапки и сменяли мечи на зажженные свечи (см. Толстой Н.И. «Язык и народная культура». М — ИНДРИК, 1995).