Игорь Акимушкин - И у крокодила есть друзья

• Название: И у крокодила есть друзья
• Автор: Игорь Акимушкин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биология
• Год: 1964

В Новой Зеландии на скалистых островах живет знаменитая трехглазая ящерица туатара. Животное это более древнее, чем бронтозавры, ихтиозавры, диплодоки и другие вымершие ящеры-великаны. Туатары произошли 200 миллионов лет назад от первых рептилий.

Это удивительное существо, достигающее 75 сантиметров в длину, «дружит» с буревестником и живет с ним в одной норе!

Автор книги, ученый-биолог, увлекательно рассказывает о том, как танцуют весной пауки, скорпионы и змеи, как «разговаривают» комары и пчелы, и о других удивительных приспособлениях, повадках и инстинктах животного мира, связанных с взаимопомощью.

Интересными фактами автор убедительно доказывает полную несостоятельность мальтузианского утверждения о будто бы предопределенном развитием природы праве сильного жить за счет слабого.

---

Когда самка и самец встречают в своих владениях другую пару, они предупреждают ее о том, что место здесь уже занято, очень странной церемонией. Приседают (все это в паре, голова к голове), вытягивают шеи вниз, хрипят, словно подавились. (Они и в самом деле давятся своими языками!)

Вид у них уморительный, но зарвавшихся соседей он не веселит. Чужаки быстро поворачивают и ищут для своих прогулок другое место.

Яйца самец и самка насиживают по очереди[47]. Когда очередной сменщик возвращается из кратковременного отпуска, он заявляет о своем намерении сесть на гнездо продолжительным криком. А иногда подтверждает свои слова и «документально»: приносит в клюве какую-нибудь веточку или пучок травы — обычай, принятый и у некоторых других птиц. У галапагосских бакланов, например. Возвращаясь к гнезду из похода за пищей для птенцов, каждый родитель приносит в клюве пучок морских водорослей, а другой баклан, который сидит у гнезда, «приветствует кормильца особым криком», — пишет Эйбл-Эйбесфельдт.

Но вот птенцы у чаек вывелись. Едва успели родиться, а уже просят есть! Несколько часов смотрят они на мир желтыми глазами. Но ничего вокруг, кажется, не замечают: ищут красное пятно. Сейчас оно для них — средоточие всей вселенной.

Это красное пятно играет особую роль в сигнальном лексиконе серебристой чайки, и о нем стоит рассказать подробнее.

У взрослой чайки клюв желтый. Но на конце подклювья, словно ягодка зреет — отчетливое яркое красное пятно. Для новорожденного птенца эта «ягодка» — как бы поверенный представитель всего внешнего мира, личный опекун и посредник в мирских делах. Будто кто-то… (Известно «кто» — инстинкт, приобретенный серебристыми чайками за миллионы лет.)

Так вот, словно кто-то, когда птенец был еще в яйце, вдолбил ему в голову: «Когда выберешься из скорлупы на свет божий, ищи красное пятно! Оно тебя и накормит, и напоит, и согреет, и защитит. Ищи его, беги за ним. Все будет в порядке. Ищи красное пятно!»

И он ищет. Тычется носиком в родительский клюв с красным пятном на конце. А для родителя это сигнал. Даже приказ, которого нормальная птица не может ослушаться: инстинкт велит. Она сейчас же разевает рот и кормит птенца.

Опыты показали, что птенец ищет именно красное пятно. Когда к нему подносили модели клювов чаек, он без колебаний клевал тот «клюв», на котором было красное пятно. Некоторые птенцы, правда, неуверенно тыкались и в модели с черными пятнами.

Еще меньше возбуждали их клювы с синими и белыми пятнами. И уж совсем малое впечатление произвел на птенцов желтый клюв без всякого пятна. Так же и синий, черный, серый, зеленый и другие клювы без пятен.

Зато красный клюв даже без пятна очень привлекал птенцов: они принимали его, очевидно, за само пятно, а чересчур большие размеры не очень их смущали.

Чтобы переключить внимание птенца с красного сигнала на то, что он, в сущности, обозначает, взрослая птица берет кусочек отрыгнутой пищи (птенец и не глядит на нее, он глаз не сводит с красного пятна). Берет его кончиком клюва так, чтобы лакомый кусочек был поближе к этому самому пятну. Птенец, тычась в него, попадает клювом в пищу. Глотает ее. Понравилось.

Совсем даже не плохо. А пятно-то не подвело! И вот тянется за новым кусочком. Так совсем крошечный и дня не проживший на свете птенец обучается есть самостоятельно. Теперь у него образовался условный рефлекс на пятно, как у мышей на колокольчик: где оно, там и пища.

Еще одну «фразу» из словаря взрослых чаек он отлично понимает с первой минуты рождения. Крик тревоги: «га-га-га». Как услышит его, бежит, прячется, припадая к земле, замирает. «Маскировочный халат», в котором он родился, не выдаст его.

А родители тем временем с другими птицами гнездовья кружатся с криками над нарушителями спокойствия. Если на отмель забрела лисица или собака, то чайки пикируют на них, стараясь ударить лапами, и, увертываясь от зубов, взмывают вверх. А другие бомбардируют врагов с воздуха, отрыгивая на них пищу. Не очень-то это приятно… Люди и собаки даже, отряхиваясь, спешат покинуть запретную зону.

Опасность миновала, и чайки летят к гнездам, «мяуканьем» вызывают детей из укрытий.

И снова мир воцаряется на отмелях.

Требуется жена!

Весной самцы горихвосток прилетают к нам раньше самок. Они находят подходящее дупло или какую-нибудь уютную нишу, в которой можно устроить гнездо. Оберегают свою находку от других претендентов, не забывают, впрочем, и о самке. Ведь без женской половины свой род не продлишь. Чтобы привлечь ее, эту половину, самец вывешивает время от времени у входа в дупло объявление: «Есть прекрасная однокомнатная квартира. Требуется жена!»

Объявляет он об этом… своим хвостом. Высовывает поочередно из дупла то рыжий хвост и распускает его веером, то черную голову с белым лбом. Потом снова разворот — и опять рыжий хвост торчит из дупла.

Невесты быстро соображают, в чем дело, и долго себя ждать не заставляют.

Так и самец пустельги, если ему требуется жена, заявляет об этом во «всеувиденье» особым церемониальным полетом сверху вниз к какому-нибудь облюбованному им старому вороньему гнезду. Когда жена найдется, они потом слегка подремонтируют гнездо, принесут свежую подстилку и разведут в нем птенцов.

Ночные цапли, или кваквы, ловят рыбу по ночам и в сумерках (когда птенцы подрастут, цапли охотятся и днем). В темноте, когда возвращаются они к гнезду, нелегко ведь разобрать, кто подлетает — свой или враг? Чтобы детишки понапрасну не пугались, кваквы одним им известным паролем предупреждают их.

Пароль этот — особенный наклон головы. Приближаясь к гнезду, кваква прижимает клюв к груди, и все, к кому она повернулась, видят тогда ее сине-черную «шапочку» и несколько белых перьев над ней — цапля распускает их веером. Обычно же перья сложены пучком на затылке.

Один исследователь залез как-то на дерево, на котором кваквы устроили свое гнездо.

Наблюдая за цаплями, он делал это уже не однажды. Птенцы привыкли к нему и не пугались. Случилось так, что в это же время к гнезду с добычей спустилась с неба и взрослая птица. Она была уже достаточно ручной и не улетела, но на всякий случай встала в позу угрозы. Птенцы же, увидев вместо привычного пароля угрожающий «жест», сами замерли в боевой позиции и, защищаясь, стали клевать нарушившего правила родителя.

Иногда можно увидеть в зоопарках или в парках, где утки живут на свободе, как самка плывет к своему самцу и, поводя головой, как бы указывает через плечо на другого селезня, который в надежде на успешный адюльтер увивается поблизости. Она несколько раз повторяет это движение и иногда еще кричит: «Квег-гег-гегг-квегг». Жест этот и крик означают примерно следующее: «Вон чужой, прогони его!» Сейчас же ее рыцарь срывается с места, плывет за нахалом и гонит его прочь.

Перед тем как взлететь, утка подает сигнал своим компаньонам двумя способами: прижимает всегда чуть приподнятые перья и кивает вверх клювом, «как бы намекая на прыжок вверх», — говорит Оскар Хейнрот. Второе более категорическое заявление выражается в энергичном кивании. Утка тихо крякает и расправляет крылья — это одно уже служит достаточно убедительным стимулом к полету.

Утки, которые часто садятся на деревья, подают сигнал к взлету несколько иначе: вскидывают голову не снизу вверх, а сзади наперед, как и голуби в таких же случаях.

Язык запахов

У меня была собака, которая дожила до глубокой старости. Она совсем оглохла и ничего почти не видела: катаракта поразила ее глаза. Но в ее поведении мы не замечали почти никаких перемен. Она так же хорошо узнавала каждого из нас, когда мы приходили домой. Она выбегала одна гулять, когда открывали дверь, и находила дорогу обратно.

И лишь, когда она, возвращаясь по пути, ей незнакомому, натыкалась порой на углы и жалобно взвизгивала скорее от обиды, чем от боли, мы замечали, что собака совсем слепа. Случалось, что по старой привычке мы пытались позвать ее или приказывали: «Унга, лежать!» И тут видели, что она ничего не слышит.

С ней можно было даже охотиться. Не очень успешно правда, но можно. Тычась носом в кусты, она искала с прежней страстью и, конечно, поднимала иногда глухарей. Но дальше… Дальше бедняжка не знала, что делать. Жалко было смотреть, как задирала она голову, прислушивалась, склоняя ее то на одно, то на другое ухо. Ничего не слышала, ничего не видела и носилась бесцельно по лесу.

Лайки же обычно, подняв глухаря, следят, куда он полетел. Невдалеке глухарь садится на какое-нибудь дерево, а собака подбегает и облаивает его. Она тоже старалась подлаять, но почти всегда невпопад, не там, где он сидел. Но если тихонько подойти, иногда можно было заметить грузную черную фигуру на каком-нибудь дереве. Все-таки польза на охоте от слепой и глухой собаки была.