Сэйс Нотебоом - Филип и другие

• Название: Филип и другие
• Автор: Сэйс Нотебоом
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0586-1

Роман знаменитого нидерландского поэта и прозаика Сейса Нотебоома (р. 1933) вполне может быть отнесен к жанру поэтической прозы. Наивный юноша Филип пускается в путешествие, которое происходит и наяву и в его воображении. Он многое узнает, со многими людьми знакомится, встречает любовь, но прежде всего — он познает себя. И как всегда у Нотебоома — в каждой фразе повествования сильнейшая чувственность и присущее только ему одному особое чувство стиля.

За роман «Филип и другие» Сэйс Нотебоом был удостоен премии Фонда Анны Франк.

---

— Она выглядит, как китаянка. Но я не мог ничего с этим поделать.

Никому нельзя на меня сердиться. Я всего лишь мальчишка и слишком долго прожил на одном месте (кто это сказал?) — я ищу девушку. Она должна быть где-то здесь, может быть, в Риме, или в Стокгольме, или Гренаде, короче, где-то неподалеку.

— Чем ты занимаешься?

— Я ищу девушку, какую девушку, она выглядит, как китаянка.

— Да, один раз. Я видел ее только один раз. На пляже в Кале.

— Нет, раньше никогда.

Да, может быть, еще раз до этого, точно не скажу, может быть, мне просто почудилось — когда старик рассказывал о ней. Мавентер. Он привез меня в деревню, названия которой я не знаю, и ладони у него были мягкие, как моллюски, а руки пухлые, и белые, и безволосые.

Идет дождь, но я продолжаю путь, я уже не могу остановиться, мое беспокойное, как у святого Августина, сердце — в суете городов или в путешествии.

Да, я ищу кое-кого. Девушку? Да, одну китаянку. А может быть, чего-то еще. Ферма. Я стою против нее уже часов шесть, но бельгийцы не останавливаются. Я попрошайка, а попрошайки тут вышли из моды. Чем ты так обеспокоен? — все эти социальные блага — не правда ли, не есть настоящая жизнь, не поискать ли иного мира? Десятки — я их не вижу, но раз вы так говорите…

Во всяком случае, это ферма, может быть, удастся тут переночевать; я знаю, что попал не в тот мир, но рай совсем рядом. Я туда заглядывал.

***

Мне разрешили переночевать на сеновале. Пришлось отдать им паспорт и спички, собака на цепи лаяла, и скулила, и смотрела на меня насмешливо и недоверчиво, но я мог поспать, становилось поздно, до следующей деревни слишком далеко. Теплое сено кололось, я зарылся в него и забился в угол, ферма полна была незнакомых звуков. Ночь отгораживает тебя от странных звуков при помощи ветра, шумящего за спинами высоких деревьев, и, может быть, говорит ему что-то, и протяжно стонет. Но мне не хотелось их слушать, я чувствовал сено под своими ладонями, и мне нравилось думать, что оно когда-то было зеленым и живым и его поливал дождь — совсем как меня.

А потом постепенно умирало, умирало — пока память о солнце не покинула его. Оно мертвое, подумал я, собаку в этом нельзя было заподозрить, там, снаружи, ее цепь скребла по земле, я заорал от страха, потому что был погребен под мертвецами, под мертвыми телами, покрывавшими меня, как земля, и я подпрыгнул и сбросил с себя сено, как что-то опасное, и замер, тяжело дыша, но услышал только, как оно шелестит, травинка о травинку, у меня под ногами. Я снова улегся, размышляя о том, как доберусь до Брюсселя, и о том, что ее там, конечно, не окажется.

Назавтра около полудня я въехал в Брюссель. В тот день дождя не было, напротив, стояла тяжкая, жаркая духота, как перед грозой. С трудом я отыскал кемпинг и, как только узнал, что она там даже не появлялась, стал искать выезд на шоссе, потому что не знал, как найти ее в таком большом городе. Куда теперь?

Я выбрал Люксембург, почему бы и нет, шансы у меня были всюду равные.

Попасть в большой город — тяжелое испытание для ловца попуток, из городов, где нечего делать, вроде Лилля или Сент-Этьенна, выбираешься часами. Спрашиваешь дорогу, ошибаешься или идешь в верном направлении, но, если оказался на противоположном конце города, проще выйти на шоссе. Меня подбросили до Вавра, потом — до Намюра. Я шел через Намюр пешком, становилось все жарче, город — это дома и жара, тяжелый рюкзак и усталость.

А потом — новая попутка. Разговор. Этот человек рассказал мне кое-что о себе. Его оставила жена. Почему он мне это рассказал? Потому что был со мной незнаком. Он поехал дальше, а я остался. Почему бы не рассказать, я всего лишь прохожий, ощущение безнаказанности облегчило ему дело.

Не доезжая двадцати километров до Маша, ему надо было свернуть налево. Смеркалось и было невероятно красиво. У дороги росли ели, я пошел вперед и увидел замок. Он отражался в пруду, стены касались воды, над которой стелились прозрачные полосы тумана, окутывая подножие стен, делая замок похожим на цветок, плывущий по затаившей дыхание поверхности воды.

Попутной машины все не было, и мне представилось, что чудесный замок может погнаться за мной и поймать меня, но какой же нужен ветер, чтобы он поплыл через пруд, глядя на меня огромными глазами окон?

Машина затормозила. Большой грузовик остановился, хотя я не поднимал руку.

— Vous allez où,[38] — крикнул шофер.

— Люксембург!

— Allez! Montez![39]

Потом мы уже не говорили по-французски, только по-немецки. Шофер смертельно устал.

Утром он выехал из Ремиха с грузом полных вина бочек, которые нужно было доставить в Антверпен и привезти обратно пустыми. Он как раз ехал назад и так устал, что мне приходилось раскуривать сигарету и вставлять ему в рот, как младенцу, которого кормят с ложечки. Он просил меня говорить с ним, потому что боялся уснуть за рулем. Я стал с ним болтать, но мне приходилось орать, чтобы перекрыть грохот пустых бочек в кузове и рев мотора, иначе он бы меня не услышал.

Я доорался до хрипоты, а он слушал меня и отвечал о погоде и о людях. В Маше он остановился, и мы выпили пива. После Маша начался участок, где ремонтировали дорогу, и я увидел, как пот выступает на лице шофера и проступает сквозь одежду, словно он собственными руками толкал тяжелый грузовик по смеси песка и гравия; фары буравили тьму перед нами, метр за метром. Потом мы снова остановились, чтобы выпить, и регулярно это повторяли. Он проезжал кусок пути, потом глаза его начинали закрываться, и мы останавливались, чтобы выпить в одном из маленьких придорожных кафе, где он болтал с другими. Его знали все, он часто здесь бывал, каждую неделю, преодолевая последнюю сотню километров. Проехать кусок пути, остановиться и войти в маленький мирок света и выпивки, а если будут желающие — сыграть партию в бильярд.

— Au revoir, Madame, au revoir, Monsieur,[40] — и снова ехать, пока от усталости не начнут предательски слипаться глаза и руки не соскользнут с огромного руля. В Штейнфорте мы выпили по стакану ремихского, и, пока он добивал вторую партию в бильярд, я решил позвонить в местный молодежный кемпинг.

— Кто говорит? — Голос был далеко-далеко.

— Фандерлей, — ответил я

— Кто?

— Не останавливалась ли у вас девушка, похожая на китаянку?

— Чего?

— Китаянка. Ки-та-янка.

Ответа я не получил. Ее там не было, иначе тот далекий голос не подумал бы, что я пьян, или что-то в этом роде.

Пока мы ехали дальше, в сторону Люксембурга, я подумал, что теперь, собственно, ехать туда не должен, — но он спросил, куда точно мне надо в Люксембурге, и я ответил, что на улицу Великой Герцогини Шарлотты; улица с таким названием должна существовать, а ничего другого я не мог придумать.

Он проехал еще немного вперед, высадил меня на углу улицы Великой Герцогини Шарлотты и укатил прочь, а я подождал, пока его машину стало не слышно и тишина окутала дома.

Тогда я пошел назад, в сторону центра, потому что там-то уж точно найдется указатель дороги на Париж, и, может быть, мне удалось бы туда добраться, если бы я не встретил Фэй. Я уже вышел из города, туда, где начинался лес, ночи больше не было, и не было дождя, дождь — он ближе к ночи, чем все остальное. Она остановила передо мной свой маленький спортивный автомобиль и осветила мне лицо фонариком. И вдруг сказала:

— Dans Arles, où sont les Alyscamps.

Но мне было совершенно безразлично то, что она это знает, откуда она это знает и почему; я снял рюкзак, положил на заднее сиденье, она развернулась, и мы поехали назад, через Люксембург, к тому дому («Это не дом, — сказал я, когда мы въехали в ворота, — кстати, я не знаю, как тебя звать». — «Фэй», — ответила она. Это были руины.), к той террасе, с которой я теперь, после того, как мы нарвали цветов, смотрел на дождь, словно он был мне другом. Почему бы мне с ним не поиграть?

— Да, — сказал он, — хочешь со мной поиграть? — И мы ушли вместе, он показал мне, как открыть воду в канале и закрывать венчики цветов. Он летел впереди меня и барабанил по кустам своими крошечными ручонками.

— Возьми меня на плечи, — сказал он, — возьми меня на плечи.

Я послушался и к тому времени, когда Фэй крикнула из окна, что остальные уже здесь, успел промокнуть насквозь.

3

Почему — точно не скажу, но мне почудилось, что его сотворили из известняка. Он стоял перед зеркалом, когда я поднялся наверх.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Играю в Нарциссуса, — ответил он голосом сухим и негромким, как шуршание трущихся друг о друга кусков известняка. — Я играю в Нарциссуса, — повторил он, — это забавно. Нарциссус dans les Alyscamps.[41] — Смех его был, словно с шорохом сыпалась известь, сухая и едкая.

— Откуда ты знаешь? — спросил я; он засмеялся и ответил:

— От некоего Мавентера.

Фэй и другой парень — тот был крупный и толстый — сидели за столом.