Инна Гофф - Юноша с перчаткой

• Название: Юноша с перчаткой
• Автор: Инна Гофф
• Издательство: РАГС
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7729-0379-7

Творческой манере известного прозаика и поэта Инны Анатольевны Гофф (1928–1991) присуще точность психологического рисунка, чувство юмора, необычность и непосредственность взгляда. В ее книгах — живые запоминающиеся характеры, особенно женские. Автор глубоко проникает в эмоциональный мир своих героинь, воссоздавая его до мельчайших оттенков.

Повести и рассказы, вошедшие в книгу, — о прощании с детством, вступлении в студенческую жизнь, о верных друзьях и первой любви; о доверии, о поисках взаимопонимания между родителями и их повзрослевшими детьми; о проводах, письмах, горестях и надеждах.

---

— Как звали мужа тети Вари? — спрашиваю я. — Виталий?..

Мой вопрос застигает отца врасплох. Он хмурится.

— Допустим.

— Юлька говорит, что он известный архитектор и живет в Москве.

— Мало ли кто живет в Москве, — говорит отец.

— А почему он не бывает у нас? Из-за тети Вари?

— Слушай, не впутывай меня в это дело! — говорит папа уже сердито.

Нет, я не буду его впутывать. Ведь это не мой секрет, а Юлькин. Чужие тайны я умею хранить. А своих у меня пока нет.

Недавно Юлька пришла ко мне, и мы, как всегда, зажгли свечу, и она горела, тихонько потрескивая и вздрагивая, — у нас всегда дует из окна при восточном ветре. Мы переговорили уже обо всем и спели наши любимые песенки из мульта „Бременские музыканты“:

Говорят, мы бяки-буки,
— Как выносит нас земля,
Дайте, что ли, карты в руки,
Погадать на короля.
Ой, ля-ля, ой, ля-ля,
Погадать на короля.

Это песенка Атаманши, в мультфильме за нее поет Олег Анофриев. Там еще много есть хороших песен. И лирические, и кровожадные:

Мы раз-бобо-бобойники,
Разбойники, разбойники!
Пиф-паф — и вы покойники,
Покойники, покойники.

Мы уже обо всем переговорили и все перепели, и вдруг Юлька сказала:

— Знаешь, я позвонила ему… Узнала его телефон и позвонила. Он снял трубку. Я спросила: „Виталий Семенович, вам известно, что у вас есть дочь?“ Он немного помолчал и сказал: „Да, мне это известно“. И тогда я прямо спросила, хочет ли он меня видеть. Он записал мой адрес и сказал, что будет у меня через час. И ровно через час он был у меня. Он заехал за мной на своей машине, — я сказала, что живу в общежитии, — и повез меня в ресторан.

— Ты скажешь тете Варе? — спросила я.

— Когда-нибудь, — сказала Юлька. — Не сейчас. Мне надо разобраться самой…

Мне нравится на нее смотреть. У нее карие глаза и прямые русые волосы. Она подстригает их коротко, и это делает ее похожей на мальчишку. Ей очень идут свитера, ковбойки, брюки. Она небольшого роста и запросто могла бы играть мальчишек в детском театре.

В тот вечер мы не пили за „пешеходов“. Может быть, Юлька не хотела обидеть своего отца, который ездит на „Волге“?..

Когда Юлька позвонила сегодня и сказала, что не сможет прийти, я подумала: наверное, она заранее условилась с отцом. И сейчас они сидят в ресторане или катаются по городу в его машине.

И мне стало обидно за тетю Варю.

Я не завела будильник, чтобы не разбудить нашу гостью, которая спала в моей комнате. Но условный рефлекс сработал, и я проснулась, как всегда, в половине седьмого. Открыв глаза, я увидела тетю Варю. В мамином купальном халате и полотенце, повязанном чалмой поверх бигуди, она смахивала не то на какого-то хана, не то на римского императора. Тетя Варя стояла, скрестив руки, и в который раз разглядывала мою безобразную старуху, висящую над диваном.

— Хотите, я вас нарисую? — спросила я.

— Нет уж, спасибо, — сказала она, смеясь. — Нарисуешь такую страхолюдину…

Мы разговариваем негромко, чтобы не разбудить маму и папу, — им вставать позже. Этот ранний час принадлежит только мне и тете Варе. Мы завтракаем вдвоем. Я ставлю чайник и жарю две яичницы. Я делаю все быстро, ловко и бесшумно, потому что привыкла делать это каждый день. Но сегодня особенно стараюсь, потому что у меня есть зритель. Тетя Варя уже одета и причесана. Светлые, как у Юльки, волосы кудрявятся колечками на висках, не закрывая крутого лба.

— Ну что, девочка? — говорит она. — Как ты живешь?

И я рассказываю ей про свою жизнь, про наших ребят и профессоров, про выставку рисунка в Пушкинском и про „капустник“, который мы готовим к новогоднему вечеру. Мне дали маленькую, но опасную роль — сыграть Зеленскую — Даму неприятную во всех отношениях… Почему опасную? Надо проблеять голосом Зеленской: „Ничего у нас с вами не получится!“ Говорят, у меня это здорово выходит.

Я „блею“, и тетя Варя смеется. И я тоже смеюсь.

— И главное, мне в эту сессию ей сдавать, — говорю я. — Приду, а она мне: „Ничего у нас с вами не получится!..“

— У нас тоже были „капустники“, — говорит тетя Варя. Она задумывается, и улыбка медленно сходит с ее лица. Сначала перестают улыбаться глаза, потом губы.

— Юлька бывает у вас? — спрашивает она. — Как она выглядит? Небось похудела? Я ей деньги посылаю, но боюсь, что она их откладывает. Я, когда студенткой была, всегда на что-нибудь откладывала. Ну, и бегала вечно голодная.

По пути в институт я думаю о Юльке. Вспоминаю ее слова. „Мне надо разобраться самой, — сказала тогда Юлька. — Чтобы понять, кто прав, надо выслушать другую сторону. Ведь я его совсем не знаю! В детстве нам говорят: это хороший человек, это плохой, — и мы обязаны верить…“

— Тебе он понравился? — спросила я.

— Не знаю, — сказала Юлька и помолчала. В эту минуту она была очень похожа на тетю Варю. — Во всяком случае, он личность…

Это она специально для меня так сказала, вспомнив наш семейный анекдот. Мама кому-то говорила что личность — это сильный характер, ярко выраженная индивидуальность. И я пристала к ней с вопросом: „Мама, я личность? Я личность?..“ Мне было тогда лет десять и это осталось вроде семейного анекдота. Юльке он известен.

Возможно, он личность… Но во всем этом есть что-то оскорбительное для тети Вари. И даже для моих родителей, которые дружат с тетей Варей и не признают Юлькиного отца. Если тетя Варя неправа — значит, и они неправы. Если он хороший, — значит, они плохие?

А может быть, Юльке просто понравилось ходить в рестораны и кататься по городу на его машине? Чтобы найти оправдание своему предательству?.. Наверное это слишком сильное слово — предательство. Но почему-то именно оно сейчас приходит мне в голову.

Первые часы у нас рисунок. Опять натурщик Сережа. Только теперь он не сидит на высоком табурете в позе врубелевского Демона, а лежит в позе умирающего гладиатора. Эта постановка у нас в последний раз — так нам обещал Акулинин. Потом опять будет толстая Ната — „Пушкин, Лермонтов и Толстой играли в прятки…“ Мы будем писать ее маслом и рисовать карандашом углем и сангиной. И она до чертиков надоест нам, как сейчас надоел Сережа, этот апатичный малограмотный малый. Говорят, что, заполняя анкету, в графе „пол“ он написал: паркетный…

Ничего не поделаешь! Трудно доставать натурщиков, хотя эта работа неплохо оплачивается. Натурщик зарабатывает восемь рублей в день. Восемь рублей за восемь часов полной неподвижности. Но теперь я знаю, что неподвижность — это тяжелый физический труд. Даже в пятиминутный перерыв Сережа успевает одеться и деловито носится по лестницам и коридорам института, чтобы разогнать кровь.

Сегодня Акулинин меня похвалил. Я работала и даже не заметила, как он подошел. И вдруг сзади его голос:

— Молодец, девочка!

Гранд — он рисовал поблизости — что-то хмыкнул.

Акулинин сказал ему:

— Она покрепче вас!

Гранд нашелся:

— Конечно, она спортом занимается!

Сурок слышал весь этот разговор. И Валька Тарасов тоже слышал. Мне это было приятно, — Акулинин редко кого-нибудь хвалит. И еще я была рада, что он выдал Гранду.

После рисунка была теория композиции. Ее ведет у нас заведующий кафедрой Бочаров. Это личность. Да, именно личность! Мы любим его лекции. Когда он говорит о чем-нибудь, впечатление всегда такое, что рассказывает об этом впервые и что это только что пришло ему в голову. В общем, его лекции больше похожи на беседу, после которой хочется работать по-новому и сделать что-то свое, прекрасное…

Он часто повторяет свою любимую фразу: „Много званых, но мало избранных“.

В этот раз он говорил о типах виденья. Оказывается, виденье бывает четырех видов — обыденное, утилитарно-целевое, эстетическое и художественное. Обыденное — чтобы ни на что не наткнуться. Утилитарно-целевое — когда мы выискиваем какой-нибудь предмет или человека в толпе. Эстетическое — когда мы получаем удовольствие от того, что видим. Художественное виденье существует как повод к действию.

На обратном пути мне попался Сурок. У меня было хорошее настроение. Может быть, потому, что Акулинин похвалил мой рисунок.

— Коленька, — сказала я. — В моем виденье ты существуешь как повод к действию.

Он сделал вид, что меня не понял. Но на всякий случай смутился.

— Ты обещал мне посидеть после доклада, — говорю я. Хотя он вовсе не обещал мне позировать, а докладом просто отговаривался. — Посидишь? Я тебя напишу за один сеанс.

— Скоро сессия, — говорит Сурок и краснеет. — Напиши Гранда. Он красивый.

— У Гранда тоже сессия. И при чем тут красота? Красивых скучно писать.

— А меня не скучно? — спрашивает он и отворачивает лицо.

— Конечно, нет, — говорю я. — Ты такой смешной, долговязый, и руки у тебя большие… Я уже придумала, как тебя напишу. Это будет такой портрет! Он мне по ночам снится!