Петр Елисеев - Привал на Эльбе

• Название: Привал на Эльбе
• Автор: Петр Елисеев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: О войне
• Год: 1960

Над романом «Привал на Эльбе» П. Елисеев работал двенадцать лет. В основу произведения положены фронтовые и послевоенные события, участником которых являлся и автор романа.

---

— В ответ на ихний «Нах остен!» мы можем написать: «Наш привал на Эльбе», — усмехнулся Пермяков. Но мысли его теперь были заняты не военным походом, а мирными делами. Комендант думал о том, как бы найти общий язык с жителями города, различить недругов от будущих друзей, затопить печи пекарен.

Старшина Елизаров тоже думал о своей службе.

Ему поручили открыть столовую при комендатуре. Дело как будто несложное: продукты будут отпускаться из военного склада, хлеб — из пекарни. Старого казака тревожило другое: Пермяков приказал пригласить на работу в столовую «немцев. А можно ли довериться вчерашним врагам? Хотя за несколько дней жизни в Гендендорфе Кондрат Карпович почувствовал, что горожане не очень-то чураются советских армейцев, но сердце его все-таки не лежало к немцам. Старый казак не верил, что от и могут жить мирно. Он думал, что за свои злые деяния немцы и после войны будут наказаны. А что выходит? Вместо наказания русские сами заботятся о хлебе-соли для немцев. И ему, старшине комендатуры, предложили завести дружбу с жителями, пригласить немок на работу, да еще куда — в столовую!..

— Как со столовой? — словно подслушал Пермяков его мысли.

— Насчет кадров сомнение берет, товарищ майор, — откровенно признался Кондрат Карпович. — Опасаюсь брать немцев, как бы белого перца не подсыпали в котел.

— Бдительность прибавляет век, — напомнил ему Пермяков, — но никому не верить — это уже слабость духа.

— Я верю, но не немецкому зверю, то бишь фашисту. И еще раз скажу свой совет: взять пока своих поваров и девушек из частей.

— Ничего. Мы вреда не сделали немецкому народу. Присмотритесь к честным людям, пригласите кого-нибудь из бывших кухарок, прислуг, беднячек.

Кондрат Карпович не допускал пререканий с начальством. Для него слово коменданта — закон. Он только открыто высказал свои опасения.

— Искру тушат до пожара, о беде думают до удара, — этими словами он и закончил разговор об открытии столовой.

Первыми пришли в комендатуру немецкие рабочие, среди них были и коммунисты, их руководитель Больце спросил: «С чего начать?» Пермяков посоветовал провести регистрацию коммунистов и выбрать комитет.

Робко открыл двустворчатую дверь профессор Торрен в военном кителе без погон. Лицо его было землисто-бледное. Глаза ввалились. В последнее время он исхудал: недоедал и недосыпал, дрожал от страха… Месяца полтора до конца войны его вместе с другими тыловиками отчислили из штаба, в котором он был писарем, и отправили на передовую. Воевал он не за совесть, а за страх. Старался ниже держать голову, глубже прятаться в землю, не попадаться на глаза начальству. Эта тактика спасла его от смерти и плена. Накануне падения Гендендорфа Торрена настигли советские конники. Он заранее поднял белый платок, и казаки проскочили мимо, а он с миром добрел до своей старухи.

Профессор Торрен отрекомендовался коменданту и, ничего не тая, рассказал свою жизнь. Он старый социал-демократ. При фашистской власти отошел в тень, оторвался от своей партии, лидеры которой тоже стали молиться нацистскому богу. Ему предложили кафедру философии — согласился. По указке министра пропаганды он вычеркнул из программы одну часть формулы Гегеля — «все разумное действительно» и перепевал перед студентами только вторую ее часть — «все действительное разумно».

— Многое передумал я за время господства нацистов. Тяжело было, — вздохнул Торрен. — Судя по вашей прокламации (так он назвал обращение коменданта к жителям города), и у нас, наконец, восторжествуют свобода и разум.

Вошла в кабинет женщина с седеющими волосами. Пермяков попросил ее сесть. Немка опустилась в кресло, широкое и глубокое, как кузов автомобиля. Пермяков перевел взор с нее на профессора. Что ответить ему?

— Свобода по-разному понималась у вас в Германии. Боролись за нее Карл Либкнехт и Роза Люксембург и поплатились жизнью. Погиб за свободу и Эрнст Тельман. Теперь несет знамя свободы Вильгельм Пик. Какое же ваше мнение о свободе? — Пермяков обвел глазами посетителей.

Немка достала из потертой сумки газету и, волнуясь, сказала:

— Вот она, моя свобода. Ее описал сам Геббельс. Прочитайте, пожалуйста.

Пермяков стал читать: «Эта изменница Гертруда Гельмер, выученица Клары Цеткин, продалась Советской России и подрывала наше государство, предавала интересы новой Германии».

— То есть нацистской Германии, — пояснила Гертруда. — Десять лет я мучилась за колючей проволокой. Сидеть бы мне до смерти, если не подул бы ваш ветер с востока.

— Подул ветер с востока, собирают плоды на западе, — проговорил пожилой рабочий, коммунист Больце.

— Правда, правда! — подхватила Гертруда. — Плоды налицо: и над нашей Германией зардело знамя свободы…

Пермяков, беседуя с первыми посетителями, пригласил их в зал. Все стали рассматривать портреты.

— Это Фридрих Второй? — спросил комендант, показав на большой портрет.

— Да, Фридрих Великий, — добавил профессор Торрен. — Выдающийся полководец, герой семилетней Силезской войны.

Майор Пермяков, изучавший историю в Московском университете и освеживший свои знания на недавних курсах, почувствовал в словах профессора фальшивую гордость. Он посмотрел на него, и, как бы уточняя ответ ученика, поправил:

— Фридрих Второй — жестокий колонизатор. Он отнял у Польши Силезию, затопил в крови силезское восстание ткачей.

Гертруда сочувственно произнесла:

— Правильно…

Профессор Торрен поморгал воспаленными веками, откашлялся. Слишком уж резкая оценка дана Фридриху Великому этим русским офицером. Но спорить с ним не решился. Торрен посмотрел на Пермякова, на портрет Фридриха и подумал: «Разные взгляды на вещи». Не вдаваясь в спор, он решил примирить эти взгляды:

— Силезское восстание — это лишь эпизод истории.

— Эпизод памятный: взрыв народного гнева, — заметил Пермяков. — Помните, как описывает его Гауптман в драме «Ткачи»?

— Великолепная драма! — заметила Гертруда. — Ее очень хвалила Клара Цеткин.

Профессор Торрен почувствовал, как пошатнулся его довод. Драма «Ткачи» — действительно суровый приговор немецким завоевателям. И чтобы как-то выйти из затруднения, пояснил:

— Хранитель этой коллекции портретов — генерал Хапп. Он прославлял вместе с Геббельсом то, что было на руку Гитлеру в походе на восток.

— А это генерал Людендорф, — показал Больце на другой портрет. — Этого палача я лично помню.

— Зачем же так резко? Людендорф был крупным военно-политическим деятелем, — заметил Торрен.

— Людендорф? Он был главой контрреволюционного заговора 1920 года, — возразил Больце и, посмотрев на другой портрет, спросил: — А что вы скажете о Носке?

— Я часто слушал его выступления на социал-демократических собраниях, — не без гордости сказал профессор Торрен. — Носке был символом коалиционного сотрудничества…

— С буржуазией, — добавил Больце. — Носке социал-предатель, душитель свободы, получивший от нас кличку «Кровавая собака». Он затопил в крови пролетарский Берлин и матросский Киль. По его милости были убиты Карл Либкнехт и Роза Люксембург. Не зря Гитлер назначил ему пенсию.

Пермякову стало ясно, как относятся к свободе первые посетители комендатуры.

На стенах висело еще десятка два портретов ревнителей германского империализма.

— А портретов поистине великих немцев — Гёте, Бетховена, Гейне, Маркса, Энгельса нет, — заметил Пермяков с сожалением.

— Не по нраву пришлись они Гитлеру, Геббельсу и их приспешникам вроде владельца этого дома генерала Хаппа, — проговорила Гертруда.

— Не по духу, — добавил Больце. — Мы, коммунисты, в тайных кружках иногда говорили и об учебниках, фальшиво написанных нацистскими историками.

— Да, они фальсифицировали историю, — заметил Пермяков. — Честные ученые Германии напишут ее заново.

— Господин майор, — как бы спохватился профессор Торрен, — почему вы не назвали в числе наших великих людей Гегеля?

— Гегель, конечно, великий философ. Эпигоны даже считают его «абсолютный дух» венцом человеческой мысли. Мы на семинаре разбирали книгу одного немецкого философа «Диалектика понятий Гегеля». Он называет учение Гегеля вершиной разума…

— Позвольте, это же мой труд! — воскликнул профессор.

Пермяков удивился, встретив автора-идеалиста, но не стал говорить о его книге, не хотел огорчать философа при первой встрече.

Больце посмотрел на свои карманные часы и заговорил о насущных делах. В городе нет хлеба, не работают магазины, школы, молчит радио. Беседа затянулась. Под конец Больце сказал:

— Господин комендант, мы уполномочены рабочими — коммунистами и социал-демократами сообщить вам о нашем желании действовать совместно…