Эдмунд Купер - «Если», 1996 № 03

• Название: «Если», 1996 № 03
• Автор: Эдмунд Купер
• Издательство: газета "Московские новости", Издательский Дом "Любимая книга"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1996
• ISBN: 0136-0140

ЖУРНАЛ ФАНТАСТИКИ И ФУТУРОЛОГИИ
Содержание:

Эдмунд Купер. КИРОН ГОЛОВА-В-ОБЛАКАХ. Роман

Андрей Щербак-Жуков. ПОСЛЕДНИЙ РОМАНТИК… КТО СЛЕДУЮЩИЙ?

Марк Стиглер. ЗИМНЯЯ ПОРА КЭТ.

Кир Булычев. РОКОВАЯ СВАДЬБА, повесть.

Вячеслав Басков. РЕБЕНОК ПОД НОГАМИ.

Томас Диш. ЕГО ПЛЕМЯ.

Наталия Сафронова. ЕСЛИ МИР В САМОМ ДЕЛЕ — ТЕАТР…

БАНК ИДЕЙ

---

Монах задумчиво потер подбородок.

— А ведь это и впрямь было зрелище.

— В самом деле, брат Себастьян! — не сдержал восторга Кирон. — Дул сильный ветер с моря, я оторвался от земли, ноги мои заплясали в воздухе, ища опоры, которой не было. Я испытал редкое чувство. Я ведь успел подняться на высоту десяти человеческих ростов, прежде чем петля соскользнула с крюка.

— Тебе повезло, Кирон, что море смягчило твое падение.

— Я специально экспериментировал на берегу.

— Экспериментировал? — Брат Себастьян удивленно поднял брови. «Эксперимент» было опасное слово. От него попахивало костром.

— В том смысле, что я хотел посмотреть, как лучше можно управлять змеем, — поспешно поправился Кирон. — И только.

Брат Себастьян не спеша гладил подбородок. И наконец сказал:

— Змей был сделан из паруса и ивовых прутьев.

— Да, брат Себастьян.

— А рама, как ты ее назвал, имела металлические крепления, изготовить которые мог только кузнец.

— Да, брат Себастьян.

— Это был очень хитрый змей, Кирон.

— Да, брат Себастьян. Хитрый змей.

— И ты придумал его сам?

— Сам.

— А Шолто знал о твоем плане?

— Нет, брат Себастьян.

— А этот мальчик, Эйлвин, только помог тебе держать веревки?

— Да, брат Себастьян.

— Мне рассказали, что ты научил его пользоваться воротом, что позволило управлять змеем без особых усилий.

— Вы очень хорошо информированы.

— И тебе захотелось полетать? Это был по-настоящему опасный вопрос. Кирон прекрасно понял всю его подоплеку.

— Небосвод в самом деле прекрасен, — осторожно ответил он. — Я восхищаюсь им как художник. Особенно едва уловимыми переменами, которые в нем происходят… К еще большей славе Лудда.

Брат Себастьян перекрестился.

— К еще большей славе Лудда, — автоматически повторил он. Выдержав почтительную паузу, брат добавил: — Так ты все-таки хотел полететь?

Нога ныла нестерпимо, пот выступил на лбу, и Кирон не мог поручиться, что выдержит настойчивость проклятого монаха.

— Я восхищаюсь свободным полетом птицы, но не мечтаю отрастить перья. Я человек, брат Себастьян, и принимаю все свободы и ограничения человека.

— Но, Кирон, брат мой, скажи, хотел ли ты полетать?

— Брат Себастьян, я не хочу быть птицей. Монах тяжело вздохнул. Выглядел он неважно.

— Ты настойчиво избегаешь прямых ответов.

— Простите меня. Я полагал, что мои ответы правдивы и точны. Но проклятая нога так болит, что я, очевидно, плохо соображаю.

— Может быть, и так. Я доложу Святому Ордену о нашей беседе, Кирон. Пусть более компетентные люди вынесут свое решение.

— Хорошо, брат Себастьян, — пробормотал Кирон, не видя на самом деле в этом ничего хорошего. — Наверное, моя детская шалость оказалась несвоевременной.

— Змеи и вправду игрушки для детей, Кирон. Ты об этом не забывай. А ты почти мужчина.

— Я запомню.

— Я уйду молиться за тебя. У тебя большое будущее. Мастер Хобарт говорил мне, что ты талантлив. Не навреди себе, Кирон. Хороших художников не так много. А зло постоянно подстерегает нас.

— Я запомню ваши слова, брат Себастьян, и буду размышлять над их мудростью.

— Да пребудет с тобой Лудд, брат мой.

— И с вами тоже.

— Что ж, тогда прощай.

Не успела за ним закрыться дверь, как в комнату влетела Элике.

— Как ты поговорил с братом Себастьяном?

— Он дурак.

— Любимый мой, это всем известно. Но остался ли он доволен?

— Не знаю.

— Как не знаешь? Ты должен был почувствовать!

— Видимо, я тоже дурак, — раздраженно ответил Кирон. — Кроме того, невыносимо крутит ногу… — Он улыбнулся и добавил: — К тому же сегодня прекрасный день, и мне очень хочется погулять с тобой по лесу.

— Может, хоть это научит тебя не гулять по воздуху, когда у нас так мало времени. — Элике поежилась. — Ты мог разбиться насмерть. Пообещай, что будешь впредь осторожнее!

Кирон взглянул на свою ногу.

— Сейчас мне только и остается, что быть осторожным.

— Не только сейчас, как ты прекрасно понимаешь, но и впредь.

— Я буду осторожным до тех пор, пока тебя не уложат в постель Тальбота, — искренне пообещал Кирон. — А потом я сделаю такого змея, который поднимет меня высоко над замком твоего отца. И я с него спрыгну и разобьюсь вдребезги на его глазах.

Лицо Элике исказила гримаса.

— Я желаю Тальботу смерти. Правда. И еще я хочу, чтобы чума унесла эту дурнушку Петрину с ее крестьянской грудью и задом, как у коровы. Прости меня, Лудд, но я молюсь об этом.

— У Петрины зад не как у коровы.

— Как у коровы! Я ее хорошо разглядела! Кирон расхохотался.

— Значит, ты изучала ее, Зеленоглазка?

— Я тебя ненавижу! Как я тебя ненавижу!

— А я хочу нарисовать тебя в ярости, во власти огня твоих чувств. К тому же мне надо успеть сделать хоть несколько набросков, прежде чем мастер Хобарт и твой отец вообразят то, что давно стало реальностью.

— Простолюдин! — взорвалась Элике.

— Да, я простолюдин, — ответил Кирон спокойно. — Не забывай, что и без Тальбота и Петрины между нами целая бездна.

— Я тебя люблю. Я готова умереть за тебя. Этого что, недостаточно?

— Это больше, чем достаточно. И я люблю тебя, Элике, но мы живем в мире, где наша любовь — оскорбление для всех остальных… К тому же я должен выполнить свое предназначение.

— Я не помешаю тебе писать картины.

— Ты хочешь помешать мне летать. Она изумленно уставилась на него.

— Летать!.. Кирон, любимый мой, да ты сошел с ума! Люди не летают! И никогда не полетят!

— Да, я сумасшедший, и я полечу! Я построю машину, которая…

— Не говори о машинах! А если не можешь без этого, то не говори никому, кроме меня. Машины это зло. Так учил Божественный Мальчик, так учит Святой Орден. Это знают все!

— И все же это неправда, — проговорил Кирон. — Машины не могут быть злом. Зло присуще лишь человеку… Я буду летать, клянусь, я буду летать на благо людям! Клянусь духом братьев Монгольфье, Отто Лилиенталя и Сантоса Дюмона!

— Кто это такие?

— Призраки, великие добрые призраки. Люди, которые, живя столетия назад, поднимали глаза к звездам… Я прочитал о них в той книге, что ты мне дала.

— Лучше бы я ее сожгла. Мой отец не читает и потому понятия не имел, что держит в библиотеке ересь.

— Даже если бы ты ее сожгла, Элике, я все равно поднял бы глаза к небу. Не в природе человека оставаться прикованным к земле… Иди, поцелуй меня. А потом я постараюсь не уронить чести мастера Хобарта.

11

Дни летели быстро. Нога Кирона зажила и на вид не казалась короче. Весна перешла в лето; расцвела и мисс Элике, что не осталось незамеченным. Она научила Кирона ездить верхом, по крайней мере, не падать с коня при движении. Он делал наброски лошадей: лошадей пасущихся, идущих иноходью, несущихся галопом…

Когда Элике в первый раз прыгнула для него через ворота в семь бревен, он пришел в ужас.

— Не делай так больше никогда! Слышишь, любимая? Ты же едва не сломала шею.

— Фи! И это говорит витающий в облаках, парящий над землей и прыгающий в море!

С этими словами Элике разогнала коня и прыгнула снова: каштановые волосы разлетелись на солнце, на мгновение она застыла между землей и небом, будто бесконечно прекрасная богиня.

Кирон работал как одержимый. Он сделал сотню рисунков и забраковал девяносто. Портрет Элике Фитзалан станет его единственной заявкой на величие в живописи. Он знал, что получится хорошо, ибо его переполняли любовь, красота, молодость и радость жизни.

Мастер Хобарт стал больше кашлять и меньше жаловаться. Наверное, потому, что Кирон перестал жаловаться вообще.

Хобарт рассматривал рисунки, которые приносил Кирон и поражался. Кажется, парень понял, что такое живопись. В работе была элегантность и… да, величие. Хобарт наливал себе стаканчик ирландской водки и размышлял о величии в искусстве. Выходки со змеями не шли ни в какое сравнение с такой чистотой линий и мастерством в передачи движения.

Кирон написал картину за один день. За один день, состоящий из двадцати четырех рабочих часов. За все это время он не проронил ни слова. Он не узнавал мастера Хобарта. Старик кружил вокруг полотна, потирая руки, но Кирон его не замечал. Вдова Тэтчер приносила ему поесть; он смотрел на нее непонимающим взглядом, и еда оставалась нетронутой. Когда стемнело, Хобарт принес лампы. Много ламп. Дорогой китовый жир не жалелся. При перемене освещения Кирон пробормотал что-то про себя, не осознав происшедшего.

Один раз он упал и почувствовал, как кто-то влил ему в рот обжигающую губы жидкость. Он поднялся и вновь принялся за работу. Всадница была закончена, но копыта взмывшего коня не получились. Он соскреб их с холста и принялся рисовать заново.