Виктор Степанов - Юрий Гагарин

• Название: Юрий Гагарин
• Автор: Виктор Степанов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

В немеркнущем созвездии героев нашего народа ослепительно ярко сверкает короткая жизнь первого космонавта планеты — Юрия Алексеевича Гагарина. Книга построена на обширном документальном материале, важное место в котором занимают свидетельства близких друзей и соратников Юрия Гагарина, а также собственные воспоминания автора, лично знавшего первопроходца космоса.

Рецензенты: дважды Герой Советского Союза, летчик-космонавт СССР П. Р. Попович; первый заместитель председателя Федерации космонавтики СССР И. Г. Борисенко.

В книге использованы фотографии: П. Барашева, А. Моклецова, И. Снегирева, А. Софийского, М. Харлампиева, В. Шмакова, А. Щекочихина.

---

«Достойные смоленские жители, любезные соотечественники. С живейшим восторгом извещаюсь я отовсюду о беспримерных опытах в верности и преданности вашей… к любезнейшему отечеству. В самых лютейших бедствиях своих показываете вы непоколебимость своего духа… Враг мог разрушить стены ваши, обратить в развалины и пепел имущество, наложить на вас тяжкие оковы, но не мог и не возможет победить сердец ваших. Таковы россияне».

Не найдя нужного места для битвы, Кутузов ушел с войском к Бородину, а здесь развернулась ожесточеннейшая партизанская борьба.

В Гжатском уезде начал свои бесстрашные рейды, налеты на французов отряд Дениса Давыдова. И не дальний ли предок Юрия отличился удалью и храбростью в том же сентябре двенадцатого года? Не дед ли его деда Гагары?

Французский генерал Бараге-Дильер доносил начальнику штаба наполеоновской армии маршалу Бертье:

«Число и отвага вооруженных поселян в глубине области, по-видимому, умножается. 3 сентября крестьяне деревни Клушино, что возле Гжатска, перехватили транспорт с понтонами, следовавший под командованием капитана Мишеля. Поселяне повсюду отбиваются от войск наших и режут отряды, кои по необходимости посылаемые бывают для отыскания пищи».

Гжатск, освобожденный от французов 2 ноября, оккупанты уничтожили почти полностью. Они сожгли все здания присутственных мест, 252 частных дома; 326 домов сильно обгорели — свидетельствует «Смоленская старина» за 1916 год.

Сколько же народного горя и гнева отразилось в тебе, светлая, чистая Гжать!

Потрескивают головешки в костерке, разведенном на берегу, то взвивается, то приникает к земле огонь. Три неразлучных дружка — Юра Гагарин, Валя Петров и Женя Васильев, — потирая от дыма кулаками глаза, ждут не дождутся, когда же будет готов их ужин. Дома в тумбочках и шкафах хоть шаром покати — ни кусочка хлеба. Матери совсем голодными спать не уложат. Чего-нибудь да наскребут по сусекам. Про картошку лучше не вспоминать — сейчас бы рассыпчатую, белую, круглую, как раньше, до войны, в деревне.

Но в этом году картошки как не бывало. Огород по привычке вскопали, а хватились — сажать нечего. Отец раздобыл полмешка за труды свои плотницкие. Сбросил возле стола на кухне с плеча. Уселись они с матерью на табуретки, как над сокровищем, а Юра с Борисом рядом носами шмыгают, слюнки глотают. Посмотрел отец на одного, на другого и говорит: «Вот что, Нюра, эти полмешка раздели пополам, надо ребят поддержать, свари супа, а другую половину покромсаем на семена».

Четыре дня ели жидкое варево, вкуснее какого в жизни потом ничего не пробовали. А порезанные на части картофелины сунули в сырую, холодную землю — весна сорок седьмого дождливой выдалась, — только и взошло два-три десятка ростков, не набрали семена силу. Да и на те слабо проклюнувшиеся из борозды листочки чуть ли не молились, чтобы они поднялись и запестрели бледно-голубыми с желтыми глазками цветками.

А пока ждали урожая — всего-то пять-шесть ведер выкопали, — перебивались добытой с великим трудом на копаных-перекопаных огородах и полях гнилой картошкой, из которой мать пекла серые, как асфальт, блины, за свой вкус нареченные в народе «тошнотиками».

Наверное, потому и отпускала мать Юру на речку, придерживая только младшего Бориску по малости лет, что видела в реке подсобницу. Гжать подкормит Юрашу.

И сейчас у костра, немигающе глядя в пламя, ребятишки прислушивались, ждали сигнала к речному ужину. Пескарики уже поджаривались, дымились парком на ольховых веточках-вертелах. Маловато, правда, их, да и мелковаты. Как говорит Женька, всего-то и положить на зуб. Зато ракушек много, бросили их в самый жар, шипят, вот-вот начнут выстреливаться, раскрывая створки, — это и будет привычным сигналом к началу трапезы. На что же похоже их белое мясо? На высунутый язык, а по вкусу на селедочную икру, только пресную, от которой отдает речкой и водорослями.

Ужин в разгаре — прокаленные ракушки обжигают ладони, а пескарей можно жевать как хамсу — с косточками. Все трое жуют, молчат и думают об одном и том же: завтра принимают их в пионеры. Пятый класс… Уже пятый! И затухающие взвивы костра похожи на красные кончики пионерского галстука. Вспыхивают, расправляются и снова трепещут от ветерка.

— Валь, повтори, почему галстук красного цвета?..

Они уже многое знают.

О телеграмме, посланной Московскому военно-революционному комитету, когда в Гжатском уезде была установлена Советская власть: «Власть в руках Совета. Спокойно».

О бесстрашном большевике, первом председателе исполкома уездного Совета М. П. Ремизове, который ушел из-под обстрела во время кулацкого мятежа и вернулся в Гжатск на бронепоезде с отрядом красноармейцев, чтобы защищать Советскую власть.

О революционере-гжатчанине Ф. Ф. Солнцеве, расстрелянном в Закаспии английскими интервентами в числе 26 бакинских комиссаров.

О том, что в июне 1919 года в Гжатске перед красноармейцами и жителями города выступал председатель ВЦИК М. И. Калинин. Учительница читала им выдержки из этой речи.

«Чем держится Советская власть? Эта власть существует потому, что в глубине крестьянских и рабочих масс таится глубокое убеждение, что, это доподлинное правительство рабочих и крестьян… что не может быть другой власти, которая так бы широко шла навстречу рабочим и крестьянам… Империалистические хищники стараются сделать все, чтобы только вызвать восстание на почве голодовки… Люди, которые придут после нас, с благоговением скажут, что спасение их в том, что мы претерпели те муки, в которых мы сейчас живем. Призываю всех вас к общей борьбе, в ряды Красной Армии».

Завтра принимают в пионеры, но радость неполная, к ней примешивается огорчение — нет галстука. Сказали, чтобы каждый принес с собой, а в магазинах не оказалось даже кусочка красного ситца. Мать и к соседям наведалась — нет.

Подергивается пепелком костерок, гаснут последние угольки. От речки потянуло холодом, пора собираться домой.

Прямо с порога первый вопрос:

— Ну что, так и не нашлось галстука?

— Пока нет, сынок… Ложись спать, утро вечера мудренее.

Какая надежда на ночь? Юра долго ворочается с боку на бок. Но голод и усталость проваливают словно в пропасть. А мать, привернув фитилек керосиновой лампы, ставит на стол швейную машинку и склоняется над стареньким сундучком. Там хранится самое заветное, дорогое сердцу и памяти, что не решилась обменять на картошку и хлеб. Вот на самом дне — красная рубашка-косоворотка ее отца, единственная, сберегаемая как талисман рубашка Юриного деда, путиловского рабочего Тимофея Матвеева. В нее он наряжался, бывало, по праздникам, ходил на маевки.

— И тебе не жаль ее резать? — разоблачает задумку жены Алексей Иванович.

Анна Тимофеевна прижимает рубаху к лицу, с мокрым пятном кладет на стол, расправляет складки.

— Жалко, Леша, и даже очень. Но какой пионер без галстука?

Утром солнце притрагивается к ресницам. Юра открывает глаза: что это? Когда, откуда? На спинке стула висит пионерский галстук.

— Мам, пап, где достали?

— Это сынок тебе от деда твоего Тимофея Матвеевича, — улыбается мать. — Из Петрограда.

Догадка проста: на полу клочки красной материи, остатки косоворотки. И пока собирается, донимает расспросами: «Он что, путиловский рабочий? А тебе тогда сколько было лет? Попал под пули девятого января во время шествия к царю? В Кровавое воскресенье?»

Но вот и последний звонок. Скорей, скорей! Ровнее шеренги! В самом большом классе парты сдвинуты, поставлены одна на другую, освобождено место для сбора дружины. В дверях колыхнулось, пахнуло жаром знамя, звонкими, радостными вскриками оглушил горн, дробью, так, что зачастило сердце, будто попали прямо в него, ударил барабан, и возбужденное сознание успевало теперь ловить только это кумачовое, неизъяснимо праздничное, приподнимавшее словно на крыльях, а губы выговаривали клятвенное, такое, за что, не задумываясь, отдал бы жизнь.

— Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей обещаю, что буду твердо стоять за дело Ленина, за победу коммунизма. Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины…

Чьи-то проворные и вместе с тем бережные, осторожные руки приподняли воротничок, обернули вокруг шеи галстук, завязали его, поправили так, чтобы не давил, и прихлопнули по груди: «Поздравляю, Юра…»

И он словно прибавился в росте, раздался в плечах. А когда покосился вниз, на галстук, глаза резануло жжением пламени.

Да, он был еще мальчишкой, но жизнь распахивалась перед ним все шире, и то, что не осознавал Юра, примечали близкие к нему люди — родители, учителя.

Запомнилось же Анне Тимофеевне, как сын каждый вечер наглаживал свой пионерский галстук, чтобы утром завязать его аккуратно, выправив узел, расправив концы.

«…В эту операцию он вкладывал особый смысл. А может быть, так оно и было? Ребенок, пережив оккупацию и повзрослев, особенно трепетно ценил все завоевания Советской власти, гордился ими, считал себя приобщенным к борьбе за свободу и независимость Отчизны. У меня такое впечатление, что Юра старался охватить все».