Светлана Хмельковская - Запах вечера

• Название: Запах вечера
• Автор: Светлана Хмельковская
• Издательство: Зодиак
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 966-96615-6-0

Горький запах одиночества

Чем пахнет вечер? Чем пахнет Венеция? Чем пахнет Цвингер в Дрездене? Чем пахнет древний Квидленбург? Чем пахнет Вена? Чем пахнут роскошные отели и украше­ния от Swarovski? Чем пахнут брейгелевские "Охотники на снегу"? Чем пахнет сентябрь? Чем пахнет любовь?

Они пахнут одиночеством. Они пахнут одиночеством героини книги Светланы Хмельковской «Запах вечера».

Нет, естественно, Лиля, героиня книги, современная молодая женщина, искушена и в тонких изысканных за­пахах знаменитых венских кафе, и рыбном запахе ресто­ранчиков у моста Pиальто в Венеции, и в едва уловимых запахах дорогих вин и духов, и в настоянных на древности запахах старинных европейских городов, запахах пред­рождественских базаров. Кажется, что это одна из са­мых дорогих ее коллекций — коллекция запахов.

Какое эстетское гурманство — коллекционировать запахи, отправляться за запахами в путешествия!

Путешествовать с героиней Светланы Хмельковской интересно и увлекательно. Она вдумчивый и несуетный спутник. С ней хорошо постоять перед «Мадоннами» Беллини и перед «Мадонной» Pафаэля, с ней хорошо, не торопясь, проходить узкими улочками европейских го­родов и слышать шелест весла гондольера по темной воде венецианских каналов. Любоваться уверенностью, с которой она входит в импозантные отели и примеряет элегантные платья и украшения...

Так что это — очередная книга о скромном обаянии буржуазии? Гламурный дамский роман?

Даже если бы только этим ограничился текст, пред­ложенный Светланой Хмельковской, можно было бы сказать: «Ну, что ж, спасибо за умело и увлекательно на­писанный роман-странствие, включающий перечень го­родов, музеев, отелей, вин, изысканных блюд!..». Но мало ли такого увлекательного чтива появилось в последние годы в виде книг, разворотов в глянцевых журналах?

А состязаться молодой писательнице с авторами «Писем Асперна» или «Смерти в Венеции» в описании волшебного города — напрасный труд. Да она на это и не претендует. У ее героини своя Венеция и своя забота.

Есть в этой книге под блеском материальной со­стоятельности, возможности загадывать и исполнять дамские прихоти и желания, нечто задевающее, как не­кая заноза, не отпускающее читателя. Некий нерв. Это бесприютная душа героини. И чем благополучнее тело, чем большие возможности открываются в будущем — в благоустроенной, улыбчивой, источающей изыскан­ные запахи Европе, — тем больше сопротивляется это­му неприкаянная душа Лили.

Собственно, повесть — это монолог, исповедь ге­роини Светланы Хмельковской, обращенная к самой себе. «Оргазм души», по ее же определению. Кстати, эта формула, удачно найденная автором, относится и к восприятию красоты, искусства.

Обласканному европейским комфортом телу в не­равном поединке противостоит мятущаяся мысль ге­роини, устремленная и пребывающая там, дома, где неулыбчивы прохожие, где грубости больше, чем хо­лодноватой учтивости, где она обречена на житейские заботы, еще более унизительные после европейской устойчивости и уверенности...

Но там, дома, — мама, там единственные в мире по­други. Там родной город с его запахами моря, акаций, вос­поминаниями детства.

Там единственная и горькая любовь...

Человек, обладающий правом выбора, свободен.

Но как мучительна свобода выбора! И если бы толь­ко между поединком тела и души. А тут еще и тело начи­нает сопротивляться, не хочет обладания чужим чело­веком, чужих объятий, чужих ласк, официально узаконенных, дающих единственную возможность остаться в европейском благополучии...

Что же так неймется этой привлекательной и бла­гополучной женщине? Что разрывает ее между двумя мирами — своим, неухоженным, беспокойным, с житей­скими проблемами, с неуверенностью в завтрашнем дне, и европейской налаженностью бытия, с рассчитанным на годы вперед порядком, уверенностью, стабильностью?

Что выберет она, в конце концов, — свой дом или огромный ухоженный, но не ставший для нее родным отчужденный мир?..

Я взял в руки рукопись первого в жизни романа Свет­ланы Хмельковской, открыл наугад, и мне захотелось прочесть всю, от первой до последней страницы.

Захотелось увидеть эту рукопись книгой. Первой книгой Светланы Хмельковской.

И пожелать и книге, и ее автору успеха.

Евгений Голубовский

---

К своей работе переводчицы она относи­лась, можно сказать, с благодарностью. Та да­вала ей самое главное — возможность увидеть мир. В ее понимании это было настоящее счас­тье. К тому же свободный график, непредска­зуемая занятость тоже были ей по душе. Работу в офисе с 9 до 6 она считала наказанием. Что вообще могут вместить промежутки жизни до 9 утра и после 6 вечера, да жалкие выходные? Иногда полная загруженность захватывала ее, погружала в бешеный ритм, потом какие-то проблемы решались, и наступало затишье, ко­торое позволяло насладиться достигнутым. «Офисные дни» все же иногда случались. Тог­да нужно было оседать где-то в Германии или Швейцарии. Она сосредоточено делала свое дело, молчала и ждала.

Немцы жили в их стабильной, защищенной, какой-то игрушечной жизни. Так, как, наверное, и должны жить нормальные люди. Тем больнее нам чувствовать рядом с ними свою ненормаль­ность и вечную обнаженность души.

Они сумели создать себе очень благополучную, предсказуемую в хорошем смысле этого слова жизнь. Стабильность и уверенность в завтрашнем дне — понятия слишком относительные. И это лишь наш миф о том, что где-то это существует. Их страх потерять работу и выпасть из социума больше нашей боязни умереть с голоду. У нас просто раз­ные категории страхов. Мы действительно неплохо закалены эмоционально, и быстрота адекватной реакции на негатив у нас поистине удивительна. Для них же достаточно «хорошего насморка», чтобы все оказались в кресле у психотерапевта в полном разладе с окружающим миром. И за их, и в то же время не их, а за выделенные государством, деньги кто-то будет решать проблемы, танцевать вокруг их собственного «я», разбирая и раскладывая все в голове и в душе по привычному и непоколебимому порядку. И самое интересное, что это удается. Не знаю, что можно изменить, блуждая в потемках наших душ, — вылечить? исправить?

Мысль, которая постоянно посещала ее при сравнении нашего и западного менталитета сво­дилась к тому, что мы, как это ни парадоксально, гораздо более свободны и искренни. Такого ли­цемерия, как на Западе, у нас не встретишь пока нигде, к сожалению, пока, потому что капита­лизм, из которого мы берем только самое худшее, медленно, но уверенно наступает.

При отсутствии относительной материальной стабильности (плюсы капитализма) мы тянем на себя их минусы с дефицитом общения и «никаки­ми» отношениями между родителями и детьми, друзьями и влюбленными. Это вообще нельзя на­звать словами «отношения», «любовь», «дружба». Они подтасовывают под эти понятия какую-то преснятину вроде визитов вежливости, сентимен­тального бреда или каких-то совместных действий. При этом счетчик в голове не выключается ни на секунду и диктует свое. О наличии чувств и эмоций, понятно, речь уже не идет. Они поэтому и не пьют, — это бы их хоть как-то очеловечило и при­глушило щелканье счетчика в голове, и в результате отразилось на доходах, и повернуло бы голову в сторону. А это опасно и не нужно, к чему это?

Лиля усмехнулась. Ты и здесь не перестаешь ругать Запад за его бездуховность — и здесь, а не только дома с друзьями. Приехала отдыхать, тем не менее, сюда. Работать здесь прекрасно: высокая зарплата, пунктуальность и вежливость сотрудников, законность, придуманная для че­ловека, а не против него, соблюдение твоих ин­тересов. Отдыхать здесь тоже неплохо: чистота и красота, хорошая организация.

Что же там, на Родине? А там можно просто жить. Только там и можно жить.

Это не требует доказательств. Это как вера. Она или есть, или не надо давить ее из себя, изу­чая религиоведение и собирая доказательства существования. Не соберешь. Их никогда нет в достаточном количестве, есть только любовь... И ее либо достаточно, либо нет.

Лед растаял в бокале, Лиля плеснула еще виски. Из окна потянуло свежестью сентябрьского вечера, который терпеливо ждал ее. Она начала одеваться. Все-таки черное платье. Но придется взять пиджак — прохладно. Тоже черный. Все-таки каблуки, ведь вечер, ведь женственность — это она... Что делать с волосами? Наклонив голову вперед, она их причесывает. Быстрым движением запрокинула назад — светлые пряди рассыпались по плечам. Вот так лучше всего.

Она вышла из отеля и направилась к центру. Улицы заметно опустели. В ресторанах сидели итальянцы и немногие туристы, которые решили все же остаться здесь на ночь. Она опять отправилась на поиски красоты, чего-то изысканного, дорогого, особенного. Пыталась найти то, что заприметила днем. Взгляд, брошенный с моста, — маленький ресторанчик окнами на воду, зеленый плющ на стене, деревянные ставни, белозубая улыбка итальянца, поворот головы — она поняла, что должна прийти сюда. Этот мостик? Или следующий? Да нет, еще следующий. А по­чему уже так темно? Интересно, а итальянец уже сменился? Рыба у них, конечно, должна быть, виски, конечно, не будет, и к рыбе ей будут упорно предлагать белое вино, которое она не пьет.

Вот и окошки, из которых неяркий свет золотит воду. С другой стороны — внутренний дворик. Все столики заняты. Она вошла. Внутри, как она и надеялась, почти никого не было. Она села у окна, официант подбежал к ней с меню. Не тот. Ладно. И тут Лиля услышала плеск воды: вода билась о стену дома совсем рядом, казалось, что сидишь на корабле. Он куда-то плывет, волны бьются в иллюминатор — за окном жизнь. Здесь было так уютно, к счастью, совсем не холодно. Черный пиджак висел на спинке. Она открыла меню.

За соседним столиком кто-то щелкнул зажигалкой. Она напряглась. Такой же сентябрьский вечер. Та же огромная концентрация счастья в воздухе. Он напротив. Щелкает зажигалка. Один из немногих их «выходов в свет» на заре отношений, потом такого уже не было вообще. Они о чем-то спорят, съезжают на иронию, защищаются и нападают. Это так редко было. Она силится запомнить эти мгновения, запомнить счастье — какое оно на вкус. И уже чувствует, что начинает проигрывать в споре, понимает, с ужасом констатирует, что слабеет, ей больно...

«Я любовь узнаю по боли...» Это Цветаева. Так. Вот уже в голове всплывает любовная лирика вместо аргументов спора. Она теряет нить разговора, она с внезапной ясностью по­нимает, что это оно. Его слова начинают чувствоваться кожей, его голос обволакивает, его улыбка добивает тебя, ты уже тупо и блажен­но улыбаешься в ответ. Все. Диагноз поставлен. Ты западаешь на его поворот головы, разлет бровей, на запах его кожи. Ты перестаешь слышать пение птиц и плеск воды, ты не слы­шишь, как солнце коснулось земли, и вечер опустился на землю, ты слышишь только музыку его голоса. Соски начинают чувствовать одежду. Сердце стучит где-то в горле. Сила и ум совершенно покидают тебя. Ты понимаешь, что летишь в бездну. Что это не то. Что это не тот случай. Что нельзя,и будет только боль. Ты заранее совершенно отчетливо понимаешь, что будет только боль, и причем не только потом, а и сейчас, и потом.

И ты идешь на это. Ты не хочешь беречься. И, как русалочка, согласна, чтобы боль пронзала тебя при каждом шаге, а ты будешь улыбаться лицу напротив.

В его взгляде нет ответного чувства, в его взгляде нет ничего, кроме отдельных моментов, когда в нем есть желание. И ты будешь хвататься за него, как-никак — ответная реакция, ты будешь упиваться своими иллюзиями, ты будешь думать, что это что-то значит, прекрасно понимая, что это не значит ровно ни-че-го. А пока на­слаждайся редкими минутами духовной и, если повезет, то и физической близости...

Ты великолепно выглядишь сегодня. Ты умна, остроумна и иронична. Но это все не помогает тебе. Ты уже обезоружена, слаба и нага перед человеком напротив. Любовь не возвеличила, а приземлила тебя. Ты будешь гореть в этом огне одна. Впервые ты — одна. Всегда горели они, а ты забавлялась. Ну что ж, теперь вы поменялись местами. Каково? А ты думала, у тебя будет жизнь и любовь? Ты не знала, что у тебя будет «твоя любовь». Ты скажешь ему? Скажу, конечно, скажу. Зная, что никогда не услышу то же самое в ответ, все равно скажу.

Лиля захлопнула меню. Заказ приняли. Она откинулась на спинку стула, посмотрела в окно. Она не курила, хоть этот грех был ей незнаком, но в данном случае подошло бы как время препровождение. Виски, как ни странно, у них оказалось, правда, ей предложили к нему колу. Почему-то не было льда. Без него напиток отдавал теплотой осеннего вечера. Пусть. Рыба была хороша. Что потом? Ты в Италии, — конечно, тирамису. Его принесли. Опять пред вкушение приятного. Она придирчиво осмотрела блюдо. У тирамису не бывает обманчивой внешности, в нем должно быть все прекрасно, и мысли тоже...

Ложка мягко вошла в это нежное чудо: оно было таким, каким должно быть по всем правилам, — пропитанное ромом, восхитительно мок­рое, оно нежилось в сладкой луже и обещало все на свете. Лиля растягивала удовольствие.

— Я не помешаю? Добрый вечер.

Сказанное по-английски относилось к ней. У столика стоял мужчина, явно не итальянец. Заинтересованность и нерешительность в глазах, явное восхищение, надежда. Как легко ее обломать! Если бы еще наш...