Джанет Фитч - Белый олеандр

• Название: Белый олеандр
• Автор: Джанет Фитч
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-748-4, 0-316-28495-5

Роман американской писательницы Джанет Фитч «Белый олеандр» сразу ставший бестселлером на ее родине, был положен в основу сценария одноименного фильма.

Это книга о всепоглощающей ненависти и о побеждающей ее любви, о неразрывных узах, которые предопределяют помимо нашей воли нашу жизнь, о жестокой войне за духовную независимость, которую героиня объявляет собственной матери…

---

7

В ноябре, когда в утреннем воздухе разливалась пронзительная синева и солнце купало валуны в густых золотых лучах, мне исполнилось четырнадцать. Старр устроила вечеринку с шариками, смешными шляпами и бумажным поздравительным вымпелом, пригласила бойфренда Кэроли и даже моего социального работника, этого пикового валета. Из «Ральф'з маркет» принесли торт с нарисованной кремом гавайской девочкой в соломенной юбке и моим именем, выведенным синими буквами, все спели хором «С днем рождения!». Свечи на торте были особенные, их невозможно было задуть, и я не загадала желание. Это значило, что теперь так будет всегда — вся жизнь может стать праздником в мою честь.

Кэроли подарила мне зеркальце для сумочки, Питер и Оуэн — ящерицу в перевязанной бантиком банке. От Дейви я получила большой лист картона, к которому он прикрепил образцы помета животных и ксерокопии их следов с аккуратными подписями. Старр вручила мне сверток с зеленым свитером, а социальный работник — набор заколок с блестящими камешками.

Последним подошел Рэй. Я осторожно приоткрыла обертку. В ней была деревянная шкатулка с тонкой резьбой, на крышке крупный луноцвет в стиле модерн, цветок с обложки первой книги моей матери. Затаив дыхание, я вынула шкатулку из бумаги, вдохнула свежий запах дерева, провела пальцем по луноцвету, представляя, как Рэй вырезал эти изящные лепестки, как тщательно их обрабатывал — не было видно никаких следов ножа. Наверно, он делал шкатулку поздно ночью, когда я спала. Страшно было показать, как меня восхитил этот подарок, и я сказала только «спасибо». Я надеялась, он поймет.

Пошли дожди, двор покрылся сплошным слоем глубокой грязи, река поднялась, затопила каналы водой. Сухая, потрескавшаяся от солнца равнина, покрытая валунами и чапаралем, превратилась в сплошное месиво цвета кофе с молоком. Обугленные склоны гор, вздохнув, низвергали потоки грязи. Я даже представить себе не могла, что с неба может так сильно и долго лить. Мы подставляли банки, кастрюльки, стаканы под щели в крыше трейлера, выплескивали их на улицу.

Семь лет до этого была засуха, и вся влага, которую недополучила земля, теперь разом обрушивалась на нее. Дождь лил до самого Рождества и дальше, заставляя нас толкаться в трейлере, где малыши играли в железную дорогу, в «Нинтендо» и без конца смотрели видеокассету о торнадо, ставя ее раз за разом.

Я целыми днями сидела на крыльце, раскачивалась на перилах, смотрела на струи дождя, слушала их голоса на металлической крыше, в плеске мутных потоков, льющихся вниз, в Тухунгу, грохот падающих камней и смытых целиком деревьев, стучащих друг о друга, как кегли в боулинге. Все краски поблекли, все стало коричневато-серым.

В этом отсутствии красок, тоскуя от одиночества, я думала об Иисусе. Он знает все мои мысли, знает все обо мне, хотя Его нельзя ни увидеть, ни потрогать. Он защитит меня, спасет от этих волн и ударов, меня не смоет неизвестно куда. Иногда я перебирала карты таро, но они были всё те же — мечи, луна, повешенный, горящая башня с зубчатым верхом и падающими человечками. Иногда, если Рэй был дома, он выносил шахматы, мы играли, он курил свою траву. Или шли в сарайчик, где у него была домашняя мастерская, он учил меня делать разные вещицы — скворечники, рамки для картин. Иногда мы просто разговаривали на крыльце, слушая приглушенный дождем шум ребячьих видеоигр — механические голоса или звуки уличной драки. Рэй прислонялся к одной из подпорок, я лежала в деревянном кресле в углу крыльца, раскачивая его ногой.

Однажды он вышел на крыльцо и долго молча курил свою трубку с травой, не глядя на меня. Вид у него был озабоченный и унылый.

— Ты когда-нибудь думаешь об отце? — спросил он.

— Я его никогда не видела, — сказала я, продолжая легонько раскачивать кресло. — Мне было два года, когда он ушел или мать ушла от него, не знаю.

— Она тебе о нем рассказывала?

Мой отец. Смутный силуэт, расплывчатая фигура, символ всего, чего я не знаю о себе, мираж в сером дожде.

— Если я спрашиваю, она всегда говорит: «У тебя нет отца. Я твой отец. Ты родилась у меня из головы, как Афина».

Рэй рассмеялся, но это был грустный смех.

— Вот характер.

— Один раз я нашла свое свидетельство о рождении. Отец — Андерс Клаус, второго имени нет. Место рождения — Копенгаген, Дания. Проживает в Венисе, Калифорния. Сейчас ему должно быть пятьдесят четыре.

Рэй был моложе.

Над трейлером прокатился гром, вспышки молнии даже не просвечивали сквозь плотные серые облака. Кресло поскрипывало, когда я поворачивалась на нем, думая об отце, Клаусе Андерсе без второго имени. Как-то раз я нашла в одной из книг матери, «Уинуард авеню», полароидный снимок. На нем они сидели в пляжном кафе в компании друзей, словно только что свернувших с пляжа выпить пива — загорелые, длинноволосые, с деревянными бусами и браслетами, стол заставлен стаканами и бутылками. Клаус закинул руку на спинку ее стула. Безмятежный собственнический жест. Солнечный луч словно специально падал на них, окружая аурой счастья и красоты. Блондин с львиной гривой и чувственными губами, Клаус улыбался во весь рот, даже уголки глаз у него поднимались вверх. Ни моя мать, ни я никогда так не улыбались.

Эта фотография и свидетельство о рождении — всё, что мне осталось от него, плюс большой знак вопроса в генетическом коде, вмещающий все, чего я о себе не знала.

— Иногда мне интересно, что он думает обо мне.

Мы смотрели на мокрое перечное дерево, на грязь, покрывавшую двор, — густой мутный слой, как слой памяти. Рэй прислонился спиной к столбу, закинул руки за голову. Рубашка у него задралась, стали видны волосы на животе.

— Скорее всего, он думает, что тебе все еще два года. Мне всегда так кажется, когда я вспоминаю Сета. Если ребята играют на речке, мне кажется, что он тоже там. Приходится напоминать себе, что он уже вырос из игр с камешками и лягушками.

Значит, Клаус считает, что мне два года. Что у меня на голове белый пух, а в руках ведерко с песком. Он не может представить, какой я выросла. Даже если бы я прошла мимо, он никогда не подумал бы, что это его собственная дочь, даже, может быть, смотрел бы на меня, как смотрит Рэй. Стало холодно. Дрожа, я спрятала руки в рукава свитера.

— А вы никогда не хотели ему позвонить, поговорить с ним? — спросила я.

Рэй покачал головой.

— Наверняка он меня терпеть не может. Мать наплела ему обо мне с три короба, уж точно не пожалела дерьма.

— Все равно ему не хватает вас. Я скучаю по Клаусу, хотя никогда его не видела. Он тоже был художником. Писал картины. Я думаю, он гордился бы мной.

— Да, гордился бы, — сказал Рэй. — Может быть, вы когда-нибудь встретитесь.

— Я иногда представляю, как мы встретимся. Что, когда я стану художницей, он прочтет обо мне в газете, найдет меня и увидит, какой я выросла. Иногда, если мимо идет мужчина лет пятидесяти со светлыми волосами, мне хочется крикнуть «Клаус!» — посмотреть, не обернется ли он. — Я слегка развернула кресло.

Мать когда-то сказала мне: «Я выбрала его только потому, что он был похож на меня». Словно выбирала ребенка, а не мужчину. Но в оранжевой тетради с тибетскими видами на обложке была другая история.

«1972, Венис, побережье.

12 июля.

Днем наткнулась на К. в «Смолл Уорлд». Он еще не видел меня. Трепет от одного взгляда на него, — чуть сутулые широкие плечи, краска в волосах. Рубашка до того старая — одно название осталось. Мне хотелось, чтобы он тоже вот так случайно увидел меня и рассматривал. Повернулась, вошла в лавку с другой стороны и стала бродить, просматривая книги. Встать старалась напротив окна, зная, как выгляжу в таком потоке света и воздуха — платье едва держится, волосы летят по ветру. Просто разбить его сердце. Стать вот так и ждать, пока оно остановится.

Глядя на Рэя, задумчиво следящего за темным облаком, я понимала, что чувствовала моя мать. Я любила запах его трубки, его тела, его карие печальные глаза. Он не мог стать моим отцом, но мы хотя бы разговаривали на крылечке.

Рэй опять взялся за трубку и закашлялся.

— Ты наверняка разочаруешься. Он может оказаться каким-нибудь козлом. Почти все мужики козлы.

— Вы — нет.

— Спроси у моей бывшей.

— Чем вы тут занимаетесь? — Старр вышла на крыльцо, хлопнув дверью. Она была в свитере, который сама связала, желтая и пушистая, как цыпленок. — Вход на вечеринку свободный?

— Я скоро разнесу этот долбаный телевизор, — невозмутимо сообщил Рэй.

Старр потянула к себе коричневые космы паучьей травы и стала обрывать засохшие листья, выбрасывая их с крыльца. Из острого выреза свитера выпирали груди.

— Посмотри на себя, сколько можно курить у детей перед носом. Ты подаешь им плохой пример, — игриво сказала она, улыбаясь. — Милый, сделай мне одолжение, а? Я осталась без сигарет, ты не мог бы мне привезти коробочку?