Роберт Пейн - Ленин. Жизнь и смерть

• Название: Ленин. Жизнь и смерть
• Автор: Роберт Пейн
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• ISBN: 5-235-02456-7

Изданная в Великобритании в 1964 году, эта книга, переведенная на многие языки, до сих пор является одной из самых популярных биографий В. И. Ленина за рубежом. Свою главную задачу Р. Пейн видел в том, чтобы написать историю «сломленного, измученного, невероятно щедро одаренного природой человека, единственного в своем роде, которого без колебаний можно назвать политическим гением». Удалось ли автору достичь цели? Теперь, с выходом книги на русском языке, судить об этом может не только зарубежный, но и отечественный читатель. В творческом наследии Р. Пейна немало и других интересных биографий. Эта книга — дебют Роберта Пейна в России. Книга иллюстрирована черно-белыми фотографиями.

---

««Поставим себе такой вопрос, — пишет Богданов в 1 вып. «Эмпириомонизма», стр. 128–129, — что есть «живое существо», например, «человек»?» И отвечает: «Человек» это прежде всего определенный комплекс «непосредственных переживаний»». Заметьте: «прежде всего’». — «Затем, в дальнейшем развитии опыта, «человек» оказывается для себя и для других физическим телом в ряду других физических тел».

Ведь это же сплошной «комплекс» вздора, годного только на то, чтобы вывести бессмертие души или идею бога и т. п. Человек есть прежде всего комплекс непосредственных переживаний и в дальнейшем развитии физическое тело! Значит, бывают «непосредственные переживания» без физического тела, до физического тела. Как жаль, что эта великолепная философия не попала еще в наши духовные семинарии; там бы сумели оценить все ее достоинства».

Этак любой школьник мог бы точно так же придраться, например, к знаменитому изречению Декарта, гласящему: «Cogito, ergo sum».[28]

Ленин не щадит своего противника. Для него все средства хороши. Он безжалостно выдергивает богдановские фразы из контекста и заставляет их звучать как бессмыслицу. Такие слова, как «идиотизм», «безумие», «абсолютный игнорамус», — цветочки по сравнению с другими отрицательными эпитетами, которыми он награждает Богданова. Необузданность Ленина дает нам повод думать, что он сам не очень тверд в своих убеждениях и пока точно не знает, куда клонит. Самоуверенный тон еще не доказательство убежденности в собственной правоте. Это не то честное чувство превосходства, что испытывает, например, альпинист, который первым преодолел недосягаемую вершину и теперь, с высоты, гордо смотрит вниз на отставших от него товарищей; с Лениным все иначе. Если бы, скажем, тот же альпинист пробивался к вершине, грубо сталкивая с трассы попадавшихся на его пути соперников, — в этом случае мы имели бы все основания отождествлять такого победителя с Лениным. Оттолкнуть, обойти, наградить тумаком — это в его духе.

Материалистические воззрения Ленина не имеют никакого отношения к философии. Это определенный тип мышления, восходящий к раннему периоду нигилизма, — так, как он, мыслили самые первые нигилисты. Он из тех, кто, подобно Базарову из тургеневских «Отцов и детей», способен провозгласить, что порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта, забывая о том, что это совершенно несопоставимые понятия и как таковые никак не могут стоять в одном мыслительном ряду. Типичный стереотип ленинского мышления мы находим в главе о философах-идеалистах, где он цитирует отрывок из статьи Поля Лафарга, зятя Карла Маркса, напечатанной в газете «Le Socialiste» за девять лет до появления книги Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Приведем его:

«Рабочий, который ест колбасу и который получает 5 франков в день, знает очень хорошо, что хозяин его обкрадывает и что он питается свиным мясом; что хозяин — вор и что колбаса приятна на вкус и питательна для тела. — Ничего подобного, — говорит буржуазный софист, все равно, зовут ли его Пирроном, Юмом или Кантом, — мнение рабочего на этот счет есть его личное, т. е. субъективное мнение; он мог бы с таким же правом думать, что хозяин — его благодетель и что колбаса состоит из рубленой кожи, ибо он не может знать вещи в себе…

Вопрос неверно поставлен, и в этом и состоит его трудность… Чтобы познать объект, человек должен сначала проверить, не обманывают ли его чувства… Химики пошли дальше, проникли внутрь тел, анализировали их, разложили их на элементы, потом произвели обратную процедуру, т. е. синтез, составили тела из их элементов: с того момента, как человек оказывается в состоянии из этих элементов производить вещи для своего употребления, он может, — как говорит Энгельс, — считать, что знает вещи в себе. Бог христиан, если бы он существовал и если бы он создал мир, не сделал бы ничего большего».

Вот так Лафарг разделывается с Кантом, а заодно со всей западной философией от Платона «до наших дней». Проблемы философии упрощаются, обесцениваются путем нарочитого «недопонимания» их существа. Но если у Лафарга это «недопонимание» наивное, непосредственное, то у Ленина все не так. Он хочет, чтобы у него все звучало убедительно, всерьез, но чувствуется неуверенность, какая-то суетливость, видимо, происходящая от ощущения несостоятельности собственных умозаключений; страница за страницей испещрены восклицательными знаками; он то и дело презрительно фыркает. Например, рассматривая философские взгляды Маха, он прерывает рассуждение вздорным выкриком: «Старая погудка, почтеннейший г. профессор!» Или, высказывая свое мнение о философе-идеалисте, профессоре Московского университета Лопатине, во всеуслышание объявляет, что его работа находится в пограничной области философского и полицейского.

Ленин, похоже, смутно сознавал, что его теория материалистического восприятия мира уязвима и полна внутренних противоречий. В связи с этим примечательно, что в заключительных строках своей работы он по сути воздает долгое идеализму, но, правда, в отрицательном смысле. Читаем: «Последний (идеализм. — ред.) есть только утонченная, рафинированная форма фидеизма, который стоит во всеоружии, располагает громадными организациями и продолжает неуклонно воздействовать на массы, обращая на пользу себе малейшее шатание философской мысли. Объективная, классовая роль эмпириокритицизма всецело сводится к прислужничеству фидеистам в их борьбе против материализма вообще и против исторического материализма в частности».

Книга «Материализм и эмпириокритицизм» вышла в мае 1909 года в количестве двух тысяч экземпляров. Анна не слишком хорошо справилась со своей задачей корректора — Ленин жаловался, что в тексте полно опечаток. Желающих купить книгу было мало, и еще меньше было тех, кому хотелось бы ее прочесть. Но Ленин был доволен одним фактом появления ее. Потом, когда он пришел к власти, эта книга была переиздана в Москве с его предисловием, в котором он снова уличал Александра Богданова, на этот раз за то, что тот является одним из организаторов Пролеткульта. Ленин подозрительно относился к этому движению и всячески препятствовал его развитию. Богданов был вынужден вернуться к своей прежней деятельности врача-исследователя и кончил тем, что в 1928 году намеренно перелил сам себе инфицированную кровь и погиб.

Одновременно с выходом «Материализма и эмпириокритицизма» произошло и другое событие — была расширена редакционная коллегия «Социал-демократа». Сделано это было для того, чтобы газета не превратилась в рупор исключительно ленинских идей. И среди новых лиц, кооптированных в редколлегию, был Богданов. Помимо него, в новый состав редколлегии вошли Томский, Рыков и Тара-тута. Был там еще один молодой человек из Московского комитета партии, известный по подпольной деятельности как Донат. Настоящая его фамилия была Шулятиков. Он страдал наследственным алкоголизмом. Ленин знал его давно и на самом деле хорошо к нему относился, хотя хлопот от него было больше, чем от всех остальных русских политических эмигрантов вместе взятых. Например, Шулятиков мог на несколько недель исчезнуть, как провалиться сквозь землю, и вдруг в один прекрасный день найтись — в такси у дома, где жили Ленин с Крупской, в состоянии, близком к помешательству; в таких случаях он скандалил и требовал, чтобы его впустили. Надо признать, что Ленин никогда его не гнал. И пока Ленин с Крупской вели его в дом, он буянил и кричал, а они держали его за руки, успокаивая и пытаясь привести в порядок его горячечное воображение. Уже дома, он иногда вдруг вскакивал с постели с диким выражением лица и говорил, что ему только что привиделась его сестра, которая была повешена за террористическую деятельность. Может быть, эти две души, Ленина и Шулятикова, связывали родные тени повешенных?

В те летние месяцы силы Ленина снова были на исходе. Он чувствовал, что теряет свое влияние в редакции. Ему грозил еще один нервный срыв. Беда не приходит одна. У его сестры Марии случился приступ аппендицита. Операцию сделали вовремя, но опасность была серьезная. Больная поправлялась медленно. Ульяновы решили выехать всей семьей на длительный отдых. Ницца была им не по карману, и поэтому они обосновались В небольшой деревушке, называемой Бомбон, в 50-ти километрах от Парижа. Плата за пансион была не велика, не больше десяти франков со всей семьи, — а семья включала самого Ленина, его жену, сестру и тещу. Воздух был чистый, еды вдоволь. Ленин хлопотал вокруг сестры, заставлял ее пить молоко, чтобы к ней поскорее вернулись силы. Каждый день они с Крупской совершали велосипедные прогулки, гуляли в вилльфсрмуаском лесу. Крупская очень пристрастно изучила постояльцев пансиона и в результате пришла к выводу, что публика была средненькая, но при всем том эти люди, как она отмечала, были на редкость практичны и умели хорошо устраиваться. С чувством собственного превосходства над ними она писала, что семья Ульяновых предпочитала не соприкасаться с этими мещанами и жила сообразно своим интересам и привычкам. Интересно, каково было мнение жителей пансиона о самой Крупской, которая изъяснялась на таком плохом французском, что ее никто не понимал.