Максим Осипов - Крик домашней птицы (сборник)

• Название: Крик домашней птицы (сборник)
• Автор: Максим Осипов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-32288-4

В книгу вошли новые сочинения Максима Осипова: короткий очерк, давший название сборнику, три рассказа, комедия и драма. Созданные Осиповым герои ищут правду и смысл: их поиски не всегда удачны и даже не всегда честны, но приводят к неожиданным результатам. Описываемая автором жизнь страшна, темна, полна потерь, но все-таки в ней находится место для счастья. Пьеса «Козлы отпущения» может быть отнесена к жанру комедии лишь по преувеличенности, гротескности характеров, но не по ситуации — детективной — и не по способу ее разрешения. Скорее, это трагифарс, экзистенциальная шутка. Драма «Русский и литература» — как и публиковавшаяся ранее повесть «Камень, ножницы, бумага», которая легла в основу пьесы, — это сочинение об иноприродной человеку сущности русского начальства, о предельной мощи ислама и о хрупкой, парадоксальной красоте христианской культуры. Герои по-разному переживают свое одиночество, по-разному относятся к самым важным вещам — к порядку, к свободе, к неизбежности смерти.

---

Бывших политкаторжан нашлось в свое время на восемьдесят с чем-то участков. Дачи с той поры, конечно, по многу раз сменили хозяев. Однажды на дне антресоли Эмиль нашел справку: в тысяча восемьсот восемьдесят первом году гражданка такая-то — дальняя, непрямая родственница — участвовала в цареубийстве. Справка выдана по месту лечения, печати, подписи, дата — двадцать пятый год. Эмиль убрал справку, не стал никому показывать, пусть полежит.

Вот так — дача, не хуже, чем у многих, даже лучше, и ребенку полезно: хвоя. Как же он очутился на той стороне? Улыбался устало: зачем спрашиваете, я же, мол, врач. Соседку отвезли с сердцебиением, мерцательная аритмия, знаете, что это? Ничего, стукнули током тетеньку, вылечили. А совсем близким людям объясняет: внутренняя потребность.

Странное поведение, что и говорить. Боря, институтский товарищ, нейрохирург, улыбается широко, зубы у него изумительные:

— В любви к народу упражняешься, Швейцер? Или семья надоела? — Было всегда в Эмиле что-то неправильное. Лучше б докторскую дописал.

Да нет же, он только по субботам, при чем тут семья? Один на один с больными, как в юности. Боря все пристает, ему можно: набрал для Эмиля лекарств у себя в отделении. Боря лысоватый, плотный, мясной: крепкие руки, толстые пальцы, не хватает лишь волосатой груди из разреза пижамы. Они с Эмилем работают в одной многопрофильной клинике, разные кафедры, разные корпуса, у Бори дача по той же ветке неподалеку, и карьеры складываются похожим образом.

— В кого ты получился такой… — ищет слово, — аристократ? Был ведь, как все, пионером. Другие, что ли, тебе книжки давали, чем нам? — Боря им недоволен: тоже мне, доктор Гааз, «спешите делать добро».

Какую книжку Эмиль сам прочел — первую? Должен помнить.

— «Маленький лорд Фаунтлерой».

Про что эта книжка, и кто ее автор, Эмиль не знает. Надпись на ней была, маминым почерком, тогда еще твердым, красивым, и даже не скажешь, что женским: «Чтоб жизнь тебе не мешала становиться добрее и лучше» и день его рождения, шесть лет. Учили: быть хорошим. Зачем быть хорошим, не объясняли, и так ясно. А надпись эту и название он помнит: «Маленький лорд Фаунтлерой».

Полставки ему предложили, с платных услуг, хозрасчетные. Эмиль и не думал про деньги. Почему нет? Он согласен. Сколько возьмет себе? Как-никак с собственным оборудованием… Оборудование не вполне собственное, из клиники, все маленькое, переносное, в понедельник Эмиль его возвращает.

— Половину.

Женщина-замглавврача улыбается, хотя тут не принято. Эмилю она не удивилась: мало ли зачем москвичу их больница? Наука, то да се, знаем. Деньги никогда не лишние, но пятьдесят процентов — заведомо многовато.

— Женщина к нам приходит, знаете, умерших одевать, подкрашивать, все такое, берет только тридцать.

Надо же, вот кто его конкурент! Теперь, похоже, он обеспечен историями, это вам не Москва. И там, понятное дело, разнообразие: вот у них тысяча двести сотрудников на четыреста коек, так что все, кто лечатся, — или родственники врачей, или активные люди, приезжие, или — за деньги. Истории случаются, конечно, но келейно, камерно, до Эмиля редко доходят.

А этой самой женщине он ничего не скажет, все останется между нами, entre nous, понимаете? Впрочем, — широкий жест, не зря, видно, Боря дразнится аристократом, — Эмиль готов и бесплатно, и… как угодно.

— Бесплатно? — Вот это зря. Так его надолго не хватит. Она поводит головой влево, вправо. — Каждый труд должен быть вознагражден.

Правда, зря он, само как-то вышло. Не хотел никого обидеть. Да и параллельные деньги, пусть маленькие, пригодятся.

— В рабочем порядке решим, — произносит новая его начальница.

Паспорт, диплом, копия трудовой, ага, ординатура, кандидатская. Все, устроился.

Он идет через двор, осматривается: несколько корпусов, охрана, как у больших. Надо же, уже устал. А потому что жарко, ужасно жарко, и ведь еще только май. На даче не так. Ну да, тут асфальт.

Медперсонал: все серые, вежливые, движутся тихо, силы берегут.

— Инфаркт. Посмотрите, если желаете.

Что значит «желаете»? Стесняются попросить, думает Эмиль, и смотрит. Нет тут никакого инфаркта, все отменить — и домой. Чем не веселье? Все здесь им внове, и кое-что получается, а вот — не весело. И медсестру ему дали — кусок глины, младше Эмиля, но кажется старше. Все тут знает, смотрит внимательно, без улыбки, все делает. Зубы у людей плохие, оттого и не улыбаются. Как на картинах старых мастеров, — заключает Эмиль, старается всех любить.

Жаркий двор, он сюда вышел побыть один, выглядывает из-за деревьев: приходят и уходят люди, с ошибочными диагнозами, случайными назначениями. Почему не ставить диагнозы правильные? — ставят же они неправильные. Ничего, скоро он все улучшит. Эмиль устраивает семинар, но говорит на нем только он, сотрудники явились, терпят, молчат.

Больных у Эмиля прибывает, и иногда он выбирается по ту сторону тумб и в пятницу вечером, и, когда позовут, в воскресенье. И стало прохладнее, начало июня выдалось холоднее мая.

— Какие-то они беспородные, — жалуется Эмиль на коллег и на пациентов.

Чему удивляться? «Участвовала в цареубийстве» — вспоминает он ту бумажку. И все-таки прежде, во времена своей юности встречал он еще на лицах людей породу, не наследственную — приобретенную, книжную, а тут — о какой книжности говорить, когда отсутствует элементарная сообразительность.

— Это трудно, но не невозможно, — объясняет он медсестре.

Речь про то, как перевести тяжелого больного в Москву. Сестра растеряна: так возможно или нет?

Впрочем, надо присмотреться: всюду жизнь, всюду люди должны быть симпатичные и не очень, и не заключена ли нравственная ошибка в самом этом слове «они»?

В середине июня замглавврача просит Эмиля явиться в рабочий день. — Заболел кто-то ценный? — Нет, вызывают в «органы», для беседы. — Зачем? — Разве можно об этом по телефону? — Начальница его спокойна, и Эмилю пугаться нечего.

Один из массивных серых домов, заметных из электрички: здесь эти самые «органы» помещаются. Возле проходной его ожидает старший лейтенант, ему лет тридцать, а может быть, и не тридцать, Эмиль уже понял, что возраст он определять не умеет. Вежливый, за руку здоровается, лицо некрасивое, в оспинах. Лейтенанта он рассмотрит потом, а пока что они направляются в бюро пропусков, все движется законным порядком.

Страшновато чуть-чуть, да и зачем эти подробности, когда — для беседы? Можно поговорить, например, и в больнице. Нет, у нас так не принято.

Наконец они проходят в кабинет, который лейтенант делит еще с одним молодым человеком. Тот изготавливает из картона скоросшиватели, такие всюду продаются и стоят недорого, и занимается ими все время, пока лейтенант допрашивает Эмиля. В кабинете бедно, даже не бедно, а прямо-таки разруха, нищета, больница и то современнее. На стене карта мира, на подоконнике — газета с окурками, кипятильник, израсходованные пакетики из-под чая.

— Курите? — Лейтенант протягивает пачку.

— Нет, — зачем-то врет Эмиль. — Могу я поинтересоваться…

Потом, ему все объяснят, а пока пусть послушает: против себя и ближайших родственников он может не свидетельствовать. Понятно? Тогда распишитесь. Еще минуточку внимания: о каких именно родственниках идет речь. Муж — жена, сын — дочь… Список заканчивается неожиданно: дед, бабка. Эмиль смеется, чуть заискивающе:

— Прямо написано — «бабка»?

— Да, таков юридический язык, — его собеседник тоже улыбается, ласково.

Все? Нет, теперь Эмиль сам прочтет статью про то, какая ответственность предусмотрена за ложные показания. И за отказ от дачи показаний. Значит, он вызван свидетелем?

— Ладно, какой там… — лейтенант машет рукой: поступил сигнал, и они его отрабатывают.

Эмиль рассматривает книгу: странно издан уголовный кодекс, с карикатурами. А лейтенанту нравится: расслабляет. Наконец он показывает Эмилю бумагу, ту самую, которая — сигнал. Имя автора ничего Эмилю не говорит, и он его сразу забывает. Чужие люди явились в наш дом — вот общее настроение бумаги, про него писано, про Эмиля. А вывод такой: не позволим! Ничего не позволим: опытов над людьми, трансплантации наших граждан на органы. Поэтому лейтенант и пригласил Эмиля: имеет он отношение к трансплантации? Нет? Так и запишем. Лейтенант вздыхает и принимается печатать протокол: медленно-медленно, все старенькое, допотопное.

А что Эмиль вообще думает о трансплантации? — Не решение проблемы, конечно, но в отдельных случаях… Некоторым из его больных пересадка сердца сильно удлинила бы жизнь. Да только нет никакой у нас трансплантации. А органов хватает — вон сколько аварий и катастроф. Но тут знаете, какая организация нужна? Заморозить, доставить, быстро врачей собрать. У нас и простых-то вещей нет, а уж трансплантации…