Эмилио Кальдерон - Карта Творца

• Название: Карта Творца
• Автор: Эмилио Кальдерон
• Издательство: ACT, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-057565-7, 978-5-271-32446-8

Испанская Академия изящных искусств вынуждена продать с аукциона несколько ценных старинных книг.

Связаться с букинистом и узнать их точную стоимость поручают библиотекарю академии Монтсеррат. На переговоры ее вызывается сопровождать возлюбленный — молодой архитектор Хосе.

Однако букинист намекает — на один из манускриптов есть «особый» покупатель, готовый заплатить довольно крупную сумму…

Монтсеррат и Хосе, решившие принять это предложение, даже не подозревают: выгодная сделка может стоить им жизни.

Потому что за редким изданием охотятся таинственные незнакомцы, намеренные уничтожить всех, кто знает о его существовании…

---

— Да. Раз в три или четыре недели.

— Окажешь мне услугу? Передашь ему документы?

Я схватил портфель и положил его в шкаф, даже не взглянув на содержимое.

— Завтра утром я постараюсь договориться с ним о встрече, — пообещал я.

— Слава Богу. Во время плавания я постоянно думала о том, что ты… мог измениться.

— Я действительно изменился, уверяю тебя. Я передаю Смиту чертежи бункеров, которые проектирую. Он утверждает, что за это меня могут обвинить в государственной измене.

Я впервые обсуждал эту тему с посторонним человеком, и у меня возникло ощущение, что я говорю о ком-то другом, тем более что изменником я себя вовсе не чувствовал. Я просто поступал по совести и не видел в своих поступках ничего плохого, а только пользу, которую они принесут моей душе.

— Это значит, что тебя могут расстрелять, — заметила Монтсе.

Даже Смит не осмеливался вот так, напрямую, высказать подобную мысль.

— А как ты думаешь, что сделают с тобой, если история с портфелем Гиммлера откроется?

— Значит, нас расстреляют вместе. Это будет зловещая шутка судьбы.

Меня встревожило, что она с такой легкостью говорит о столь серьезном деле.

— Вопрос в том, умрем ли мы гордо, с сознанием выполненного долга. Полагаю, именно это утешение остается у приговоренного к смертной казни. Мысль о смерти не пугает меня, но я не могу себе представить, как и когда умру. Меня не интересуют детали, и, конечно же, я не знаю, как поведу себя перед расстрелом. Я думаю, что моя храбрость пока абстрактна, и мне бы не хотелось подвергать ее испытанию.

— У меня все наоборот. Я могу вообразить себя перед расстрелом: я посмотрю на своих палачей, высоко подняв голову; но я не люблю думать о смерти или, лучше сказать, о ее истинном значении. Иногда мне хочется умереть — так было, когда я узнала правду о дяде, но мне кажется, это просто проявление свойственной любому человеку эмпатии, сопереживания с теми, кто страдает. Подобное желание умереть дает силы продолжать жить, чтобы бороться с несправедливостью.

Ночь наступила почти неожиданно, и я вдруг сообразил, что в доме всего одна спальня, с одной-единственной кроватью, так что кому-то из нас придется спать на диване.

Но когда пришла пора укладываться, она велела мне лечь в постель и погасить свет, а сама переоделась в ванной и устроилась подле меня с такой естественностью, будто уже лет десять спала рядом. Кажется, я никогда больше не испытывал такого ужаса, как в ту ночь; легкие мои сжались, мышцы от напряжения одеревенели, как у трупа. В каком-то смысле я чувствовал себя гитарой в руках настройщика. Все, решительно все, случившееся той ночью, произошло по воле Монтсе, и это определило наши дальнейшие отношения. Я никогда не обсуждал этого с нею, но всякий раз в минуты близости у меня возникает странное и неловкое ощущение, будто она находится где-то далеко, в мире, куда мне нет доступа. Быть может, другой мужчина вел бы себя иначе, но моя гордыня не позволяет мне жаловаться, потому что, в сущности, я согласен довольствоваться той частью Монтсе, которая принадлежит мне. Я никогда не требовал от нее верности, в том числе и потому, что не знаю, как обсуждать с ней этот вопрос. Меня даже не волнует то обстоятельство, что она могла изменять мне, потому что я слишком хорошо знаю ее и понимаю: ее любовнику, как и мне, она отдаст лишь часть себя, ибо она никогда и никому не будет принадлежать полностью.

В ту ночь не произошло ничего необычного, и однако, она навсегда закрепила наш союз. Монтсе одарила меня близостью и радостью, оттого что мы вместе завтракаем, сидя на террасе нашего дома и глядя на утопающий в густой листве Яникульский холм, обедаем и ужинаем, пока мир вокруг нас непоправимо истекает кровью. Оглядываясь назад, я думаю, что, несмотря на разницу в характерах, мы оба сохранили в душе оптимизм — качество по тем временам столь же редкое, как мясо или импортные товары. Яркое подтверждение моих слов — мы поженились через несколько недель, наперекор войне. Мы могли бы отложить свадьбу до тех пор, пока не окончится война, но наш поступок придал нам уверенности в себе, укрепил нас в мысли, что мы можем управлять обстоятельствами, а не подчиняться им. Собственно говоря, я продолжаю считать оптимизм одной из основ наших отношений. Можно сказать, что он приносит нам пожизненную ренту.

6

Любовь к Монтсе помогла мне смириться с тем фактом, что у нас никогда не будет детей. Помню, когда мы заговорили о свадьбе, она попросила меня, прежде чем принимать решение, выслушать ее.

— Это самый печальный эпизод в моей жизни, — добавила она.

А потом с удивительным спокойствием рассказала мне историю о том, как неопытная и влюбчивая девушка потеряла голову из-за молодого человека на несколько лет старшее ее, чья привлекательная внешность, идеалы и огромный жизненный опыт ослепили ее. Она оказалась в интересном положении, но знала, что дни ее любовника в этой стране сочтены, поскольку он был иностранцем. Если она оставит ребенка, это обернется бесчестием для нее и для ее семьи. Не говоря уже о том, что это могло скомпрометировать молодого человека, занимавшегося чрезвычайно важной работой, имевшей государственное значение. Последовать за любимым в его страну она не могла, поэтому решила ничего ему не говорить и сделать аборт. Для этого и прибегла к помощи своего дяди, сторонника либеральных идей. Он знал врачей, способных решить подобную проблему. К несчастью, после операции Монтсе лишилась возможности в дальнейшем иметь детей, и она решила, что это наказание, которому подвергает ее Господь за ее поступок. Прошло три года, прежде чем она сумела оправиться, и все равно время от времени ее начинали мучить угрызения совести — эта болезнь стала для нее хронической.

— Поэтому я так благодарна моему дяде Хайме, и поэтому же у меня никогда не будет детей, — заключила свой рассказ Монтсе.

Даже нападение Германии на Польшу и Францию не удивило меня так сильно, как это признание. Признаться, я думал, что Монтсе — девственница. Однако после того как она закончила свое повествование, я сказал:

— Мне все равно. После войны мир наполнится детьми-сиротами, и если мы захотим стать родителями, то всегда сможем усыновить кого-нибудь.

— Ты не понимаешь, да? Я никогда не смогу никого усыновить. Каждый раз, глядя в лицо этому ребенку, я буду вспоминать того, другого, которого я добровольно вырвала из своего чрева. Нет, я не хочу детей.

Я много раз испытывал искушение попросить ее рассказать мне о том молодом человеке, которому она отдала всю свою страсть, но так и не осмелился этого сделать. В сущности, если бы в ее жизни не было того юноши, мне бы тоже не было в ней места. И если я иногда чувствовал к нему ревность или даже ненавидел его, это была неопределенная ревность и неосознанная ненависть. Так что я научился принимать достоинства Монтсе и не обращать внимания на ее недостатки. Я где-то читал, что в любом браке у людей возникает желание обмануть партнера, утаив от него какую-нибудь свою слабость, потому что невыносимо жить с человеком, который в курсе всех твоих маленьких недостатков. Поэтому многие супружеские союзы и терпят неудачу. Совокупность этих недостатков перевешивает в конечном счете любой позитивный аспект совместного существования. Я целиком и полностью подписываюсь под этими словами и сам стараюсь игнорировать слабости Монтсе; впрочем, несмотря на это, я не уверен, что наш брак можно назвать счастливым.

Церемонию венчания провел падре Сансовино, в роли свидетелей выступили Юнио и кое-кто из моих коллег по мастерской. Мы решили обвенчаться только лишь из тех соображений, что гражданская процедура сыграла бы на руку фашистскому государству. Со вступлением Италии в войну усилилось противостояние между государством и церковью. И хотя новый папа пытался, словно канатоходец, сохранять равновесие в отношениях с вовлеченными в конфликт державами (позже, по прошествии нескольких месяцев, он превратится из эквилибриста в марионетку в руках нацистов), часть церковников перестала закрывать глаза на происходящее и обвинила Муссолини в потворстве жестокостям, которые немцы творят на завоеванных территориях. Перед началом церемонии, пока ее участники беседовали между собой, я пересказал падре Сансовино все то, что сообщил мне Юнио о поездке Гиммлера в Монтсеррат.

— Я в курсе путешествия рейхсфюрера в Барселону. Но реликвия находится в Валенсии, и это общеизвестно, — ответил он.

— А как же тогда быть со всеми этими легендами, приписываемыми катарам? — спросил я.

— Это всего лишь легенды, не более того. Признаваемый церковью Грааль объявился в Уэске накануне арабского завоевания Пиренейского полуострова. В 713 году епископ Уэска, некий Аудаберт, покинул епископский престол, прихватив с собой Грааль, который потом спрятал в пещере горы Пано. В том самом месте впоследствии построили монастырь Сан-Хуан-де-ла-Пенья. Документ, датированный 14 декабря 1134 года, подтверждает, что Чаша Христа хранилась в вышеупомянутой обители. В другом документе, от 29 сентября 1399 года, сообщается, что реликвия была отдана в дар королю Мартину Первому Арагонскому. Грааль отправился сначала во дворец Альхаферия в Сарагосе, а потом в часовню Святой Агаты, в Барселону. Там он находился до самой смерти Мартина Арагонского. Потом, в царствование Альфонса Великодушного, Грааль перевезли в кафедральный собор Валенсии. С 1437 года он находится там. Такова официальная история, и, как видите, катары в ней не фигурируют.