Джон Краули - Дэмономания

• Название: Дэмономания
• Автор: Джон Краули
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-35685-0

«Когда кончается мир, для каждой живой души он кончается по-своему», — утверждает Краули. Так, для героев «Дэмономании» повседневные заботы волшебным образом трансформируются в нечто запредельное, выявляя силы, светлые и темные, что управляют их жизнью. Историк Пирс Моффет, думая, что пишет книгу о магии прошлого, открывает для себя магию настоящего. Его новая любовь Роз Райдер, живущая словно во сне, оказывается в секте, где ей сулят избавление от терзающих ее демонов. А маги эпохи Возрождения Джон Ди и Джордано Бруно призраками бродят в современном американском городке; их биографии, реальные и мнимые, будто разыгрываются заново, являя собой ключ к будущему. Ведь между Хеллоуином и днем зимнего солнцестояния открывается дверь из мира живых в мир мертвых, и каждый должен занять свою сторону в извечном конфликте надмирных сущностей, в преддверии последней битвы.

Впервые на русском — третий том тетралогии «Эгипет» прославленного Джона Краули, автора «Маленького, большого».

---

Бо открыл пакет и стал изучать его содержимое.

— Мюсли в гранулах, — сказал он. — Это мы производим. Их везде продают. Во всяком случае, по всему округу. Это вот… — Он принюхался. — Это вот «Орехнись!», по-моему. А может, «Сплошной дух».

— Класс, — ответил Пирс. — Сойдет, не важно. Вообще-то он никогда не ел мюсли. Наконец он приготовил горькое варево.

— Нам надо кое-что выяснить, — сказал Бо. — Нам надо узнать, где Сэм.

— Думаешь, Роз знает?

— Я надеялся, она еще здесь. Здесь бы и спросил.

— Я могу ей позвонить попозже, наверное. Только я не уверен, что она, что она…

— Нет. Не годится. — Бо открыл шкаф и нашел подходящую для хлопьев миску, осмотрел ее, словно искал трещины, и поставил рядом с пакетом. — Когда ты ее увидишь?

— Думаю, — сказал Пирс, — что никогда. Вообще, я лично не собирался. То есть, может быть, когда-нибудь потом, когда… ну…

— Ты ей сказал об этом?

— Нет.

Она так искренне радовалась шикарному балу, его знакам внимания, фейерверкам; упивалась праздником так, словно его приготовили для нее одной. И Пирс понял, что умрет, если не порвет с ней.

— Бо, на вечеринке ты сказал… — Пирс замолчал, усомнившись, говорил ли это Бо — по крайней мере, в так называемой реальности. — Ты сказал, что это не моя вина. Это. Все это.

— Да.

— Но что исправить должен все-таки я.

— Да.

— Я тоже так думаю. Я в это не верю, но думаю так.

— История-то о тебе, — сказал Бо.

— Но почему я так важен, почему я, а не кто другой? — воскликнул Пирс. — Думать так — это сумасшествие. Думать то, во что не веришь, — это безумие.

— Послушай, — сказал Бо. — Почему, как думаешь, ты появился здесь? Именно здесь, в Дальних горах? В тот день, прошлым летом? Не кажется тебе странным то, как ты появился в этой истории?

— Все странно, — буркнул Пирс. — Или ничего.

Но он вспомнил, как в полдень ему пришлось сойти с конурбанского автобуса; как он сидел в тени большого дерева — огромного существа, чьи листья трепетали на ветру, пронесшемся через долину; Легкий Ветерок спутал Пирсу волосы и потревожил сердце. А Пирс-то думал, что сбежал, наконец-то сбежал.

— Мир создан из историй, — объяснял Бо, словно маленькому ребенку, который слышит такую новость впервые и еще много повторений потребуется, чтобы она стало правдой. — Сейчас он — вот эта история. И будет ею, пока она не закончится.

— Единственная история, — сказал Пирс. — Вот и Роз это говорит. И они говорят. Я этому не верю.

— Не тебе ее заканчивать, — сказал Бо. — Но и не тебе отказываться.

— Вот! Вот в этом-то и безумие, — сказал Пирс яростно. — Безумие — считать, что мир — это сговор, сюжет, игра — то, что можно разгадать или там вычислить. Безумие, болезнь, как там ее… Нет. Нет.

— Мир и есть игра, — сказал Бо. — Но он к тому же еще и мир.

— Я не могу опять туда ехать, — сказал Пирс. — В этот город — не могу.

— Я не говорю, что это легко, — сказал Бо. — Это даже опасно. Даже если только ты один так считаешь.

— Я не могу, — сказал Пирс. — Я в принципе не согласен.

Бо встал и подошел к Пирсу. На миг Пирсу показалось, что Бо собирается обнять его, и он стоял, ожидая со страхом и надеждой, что бы это ни значило, что бы за этим ни крылось. Но Бо всего лишь подхватил Пирса под руку, словно боялся, что тот упадет, а потом руку вывернул и зажал жестким захватом.

— Ну, раз уж ты собрался сегодня поехать за ней, — сказал он таким тоном, словно у Пирса и вправду было такое намерение, хоть и мимолетное (а не было, не было), — постарайся узнать насчет Сэм. Сегодня. Это важно, а кроме тебя, некому.

Бо ушел, и Пирс уселся перед миской и пакетом.

Он так понял, что это едят, замачивая в молоке. Другой еды у него не было. Он встал и заглянул в холодильник — смотри-ка, молоко, и не прокисшее.

Да и сахар есть, сплошной дух, белее белого.

Он все перемешал и поднес полную ложку ко рту. «Это игра, но еще и мир». Как там Роз говорила: «Это же была просто игра». Не важно; они играли наверняка. А тут на тебе. Заканчивать не обязан, но и отказаться не можешь.

Он попробовал болтанку. Вкус тут же вызвал в памяти запах, давний запах, который когда-то, очень недолго, властвовал над жизнью Пирса — и это было ужасно, — но с тех пор он, по счастью, не встречался, а теперь и запах, и то, прежнее время захватили все органы чувств, так что ничего другого Пирс чувствовать не мог — не мог даже видеть, — только его, хотя откуда он и с чем связан, сказать бы не мог.

Еще одна ложка; он покатал кошмарные шарики во рту, и перед ним во всех подробностях всплыл летний лагерь, куда его, лет в девять, нет, даже восемь, отдали родители, почему-то не придумав ничего получше; видимо, хотели вытащить его на лето из города и хоть ненадолго оторвать от книжек; как же одиноко было в изгнании. Аксель не сообразил (а Винни о таком и не думала), что Пирс ничего не знает о нормальном мальчишеском детстве: толком не разбирается в бейсболе, не умеет плавать австралийским кролем{546} и грести на каноэ; он боялся с кем-нибудь заговорить, чтобы эти недостатки не обнаружились, прятался и увиливал от игр, даже не решался спросить, где туалет, и первые дни своего заточения писал в штаны (заслужив презрение и отвращение каждого мальчишки, кто случайно приближался к нему, однако Пирс был так напуган, что даже не замечал этого; да он и теперь не мог вспомнить ни одного из тех счастливых ребят), но в конце концов случайно набрел на эти зловонные постройки и понял, что перед ним, едва не лишившись чувств от облегчения и отвращения; тот запах будочек, выгребных ям, ведер с известью, использованной бумаги, всего, что составляло неимоверно едкую вонь, — его-то и выпустили на волю гранулы, которые Пирс все еще сжимал в зубах, не в силах ни проглотить, ни выплюнуть.

Он встал, хватая ртом воздух, исполненный жалости к себе. Как они могли, как могли они. А он как мог, но ведь он-то был маленький, ах, бедненький сучонок. Он почувствовал, что опять готов заплакать, и разозлился на себя, но от этого рыдания только стали горше.

Ох уж этот лагерь. Жуткая компания сотоварищей, строгая, как епитимья, диета, череда бессмысленных занятий, от которых невозможно отказаться, разве что иногда отвертеться. Никогда больше он не чувствовал себя таким униженным, таким потерянным, таким зависимым от вездесущих и бесчувственных людей вокруг — до самой армии, с которой тот лагерь был схож абсолютно во всем: и стрижка ежиком, и шум такой же.

Да нет, он же не был в армии, что это вдруг выдумал. Пирс поднял голову. Он не стал солдатом, сумел притвориться негодным к призыву по стандартам тех времен, с помощью явной и очевидной уловки, которая, вероятно, удалась ему только благодаря искренней готовности к сотрудничеству: он спросил у вербовщика, нельзя ли обжаловать решение о признании его негодным к службе.

А может, он и в лагере не был? Теперь та поездка уже казалась невозможной.

Пирс посмотрел на миску с безобидными хлопьями, но больше есть не решился. Промелькнула ужасная мысль: Бо подсунул эту смесь нарочно. Он — пешка в игре Бо, взятая пешка. Нет, вот это вот — точно сумасшествие. Чего ради, спрашивается.

Он снова сел. Вспомнил, как вышел с призывного пункта на Уайтхолл-стрит в самом нижнем Манхэттене, прошел целый квартал, подальше из виду, а потом сел на бордюр, в самой толпе, и заплакал от облегчения и благодарности. Сбежал.

Задумавшись, он съел еще немного гранул. Потом еще.

Согласие и бегство. Такой гамбит он проворачивал чуть ли не каждый раз, когда сталкивался с чьей-то властью — не только с армией и церковью, но и с учителями и работодателями, со своим наставником Фрэнком Уокером Барром, литературным агентом Джулией Розенгартен: по робости своей не умея отказывать, оказать сопротивление, дать от ворот поворот, Пирс только соглашался, не находя причин для несогласия. Подчинялся и приказам дяди Сэма, под властью которого вдруг оказался, не видя особого смысла протестовать; однако соглашался он только внешне, а в сердце своем пытался сотворить из абсолютного несогласия нечто, согласие напоминающее: искусно лепил его из соображений здравого смысла, двусмысленностей, метафизических ухищрений, пространных метафор и уклончивых аналогий, пока ему не удавалось убедить даже себя самого. И таким образом избежать осуждения тех, с кем он для виду согласился.

Конечно, был Тот, от Кого таким образом не увильнешь; Он-то и забрал его любимую и заключил в свои объятия, и теперь она принадлежит Ему и делает знаки Пирсу, чтобы он согласился и с этим, но он не мог, нет, не в этот раз. А значит, он должен отвернуться и спрятаться или встать и сразиться. Драться или спасаться. Только и всего.

И что, ему придется в это поверить?

Кажется, важно не то, во что он верит, но то, что делает.