Виктория Холт - Неуемный волокита

• Название: Неуемный волокита
• Автор: Виктория Холт
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1996
• ISBN: 5-85585-819-9

Генрих Наваррский, будущий король Франции, едва вступив во взрослую жизнь, попадает в ее бурный водоворот: смерть матери, интриги королевы Екатерины, кровавая свадьба, Варфоломеевское побоище…

В романе Генрих и мудрый полководец, сумевший добиться объединения и процветания Франции, и бесшабашный и веселый молодой мужчина, неистовый в своих любовных поисках.

Джин Плейди заставляет восхищаться отвагой и благородством Генриха IV, его талантом любить и понимать женщин.

---

— Знаете, что происходит на улицах? — пронзительно прокричал он.

— Боюсь, что бойня, — ответил Генрих.

— Вот именно, брат. Твои сторонники получают то, чего заслуживают все еретики.

— Ваше величество, подумайте, что это означает.

— Подумать! Я много дней не думал ни о чем другом, пока мы составляли план. Они гибнут на улицах… сотнями. Достойная участь для всех еретиков.

— Ваше величество, Колиньи, которым вы так восхищаетесь…

— Колиньи! — завопил Карл IX. — Колиньи убит. Я видел его голову. Ее доставили нам с поздравлениями от де Гиза. С телом адмирала люди забавляются на улицах. Великий вождь гугенотов! — Король слегка всхлипнул, и лицо его по-детски сморщилось. — Говорю вам, Колиньи мертв.

— Значит, адмирала убили!

— Еретики! Гугеноты! — завопил Карл. — Они все мертвы. Телиньи мертв… Ларошфуко мертв. Я не хотел его смерти. Я любил Фуко. Он был мне другом.

Королева-мать взяла его за руку.

— Ваше величество забывает, для чего вы здесь.

— Нет, не забываю. — Мягкость напрочь исчезла с его лица, и оно вновь стало бешеным. — Я пришел сказать вот что: в моем королевстве не будет гугенотов. Ни единого.

Карл схватил Генриха за руку и уставился ему в лицо.

— Брат, — продолжал он, — ты гугенот, а гугеноты оскорбляют меня. Подойди к окну. Иди… иди сюда. Выгляни, брат, и скажи, что видишь. Убитых мужчин и женщин, брат. Все убиты праведным мечом католиков. Они гибнут сотнями. Кузен Конде, подойди сюда. Смотри. Я повелеваю. Хочешь присоединиться к ним?

— Значит, вы пришли убить нас? — спросил Генрих. — И король погибнет от королевской шпаги?

Заговорила королева-мать:

— Его величество не хочет убивать своих родственников. Ваше величество, скажите, что у вас на уме.

— Вот что, — выкрикнул Карл, выхватив шпагу, и глаза его заблестели при виде сверкающей стали. Приставив острие к горлу Генриха, он сатанински засмеялся. — Месса, смерть или Бастилия. Выбирай, кузен. Что предпочтешь?

Генрих внешне почти равнодушно отстранился от клинка, но сердце его неистово колотилось. Подумал: «Бог гугенотов и католиков, до чего же я люблю жизнь! Неужели лишусь ее ради того, чтобы не слушать мессу?»

— Ваше величество, — сказал он, — умоляю вас, подумайте. Если убьете меня, то потом будете терзаться угрызениями совести. Я ваш кузен, а недавно благодаря женитьбе стал вашим братом. Хотите отягчить душу моей смертью? Хотите, чтобы мой призрак являлся вам до конца жизни?

Карл IX в страхе опустил шпагу; он очень боялся сверхъестественного, и слова Генриха о призраке произвели желаемое впечатление.

Король повернулся к Конде. Юный принц, потрясенный вестью о смерти вождей, решил стать мучеником.

— Я лучше умру, — воскликнул он, — чем изменю вере!

Карл завопил от ярости и поднял шпагу, но, уловив насмешливый взгляд Генриха Наваррского, задержал удар.

— Даю вам три дня! — прокричал он. — На размышление. Предупреждаю обоих. Месса, смерть или Бастилия.

Генрих задышал спокойнее. Отсрочка. Три дня жизни. Да нет, не три. Он не умрет за веру. Веры у него нет — разве только в себя и в будущее.

Конде с решительным видом расхаживал по комнате.

— Что такое смерть, кузен? — воскликнул он. — Раз мы обречены, то надо встретить ее смело.

— Мы слишком молоды, чтобы умирать, — задумчиво произнес Генрих.

— Более славной смерти не может быть.

— Смерть никогда не казалась мне славной.

— А гибель адмирала?

— Быть внезапно убитым в спальне? Лишиться головы и быть брошенным толпе? Как думаешь, кузен, что делали с его трупом эти канальи? Определенно обращались с ним не очень почтительно. И по-твоему, это славно?

— Адмирал погиб за свою веру. Он мог бы уехать из Парижа. Его предостерегали, но он предпочел остаться.

— Кузен, адмирал не предвидел подобного конца. Возможно, он предпочел бы смерть такому бесчестью.

— Ты удивляешь меня.

— А ты меня ничуть.

— Значит, ты исполнишь их желание? Отречешься от истинной веры и станешь католиком?

— Кузен, если выбирать между смертью и мессой, я предпочту мессу; и ты тоже.

— Колиньи…

— Был стариком. Мы молоды. Возможно, в его возрасте я не стану так страстно дорожить жизнью. А сейчас умирать не хочу. Я люблю этот мир и все, что он может мне предложить. Неужели отвергну его ради догмы, откровенно говоря, она мало отличается от той, которую нам предлагают принять. Я не религиозный фанатик, кузен. Я обыкновенный человек.

— Вот не знал, что ты такой… слабый.

— Зато я знаю себя; лучше знать себя самому, чем позволить, чтобы тебя знали другие. Послушай, я вскоре стану католиком. И ты тоже, кузен. И ты тоже.

— Ни за что! — воскликнул Конде.

Генрих приподнял брови и язвительно усмехнулся.

Ужасные события того августовского дня перестали быть единственной темой разговоров во Франции и во всем мире; но они никогда не забудутся. Королеву-мать, повинную в этом несчастье — и во всех бедах, выпавших на долю страны, — возненавидели еще сильнее, чем прежде, и открыто называли царицей Иезавелью. У короля меланхолия чередовалась с маниакальной яростью, но иногда, плача от горя, он говорил, что призраки адмирала и дорогого Ларошфуко по ночам посещают его спальню, тела их залиты кровью; с ними являются и другие убитые. Они винят в своей смерти его, короля, и он никогда уже не будет счастлив. Няня, ласковая жена и любимая Мари Туше пытались утешить его; на какое-то время им это удавалось, потом вопли раздавались снова.

Двор стал унылым, все попытки веселиться проваливались. Страшные воспоминания были еще слишком свежи.

Беззаботным казался только Генрих Наваррский. В сущности, он являлся арестантом, ему запретили покидать двор. Он приводил в отчаяние гугенотов, нуждавшихся теперь, как никогда, в надежных вождях. Они считали Генриха Наваррского человеком, на которого нельзя положиться, и думали, как страдала бы его мать, если б могла видеть теперь своего сына.

Войско гугенотов значительно поредело, потому что убийства не ограничивались Парижем, католики поднялись по всей Франции. В провинциальных городах бойня продолжалась, жители Дижона, Блуа и Тура оказались не менее жестокими, чем парижане. Правда, на юге, в провинциях Дофине, Овернь, Бургундия и других, люди не горели желанием убивать, но, когда присланный туда священник оповестил их о явлении святого Михаила со словами, что небеса алчут гугенотской крови, началось побоище.

Католический мир ликовал, протестантский ужасался. Но все уже было позади, и многие из тех, кто планировал бойню, теперь сожалели о ней.

Генрих Наваррский стал католиком без особого нежелания. Наедине с собой он пожимал плечами. Жизнь стоит мессы — так он объяснял свой поступок. Все говорили, что он легкомысленный и ничем не может быть опасен! Прозвали его «королем, у которого нос больше королевства». Люди вроде Генриха де Гиза за игрой в теннис не выказывали ему ни малейшего уважения. Все эти насмешки он воспринимал улыбкой и пожатием плеч. Разозлить его было трудно; пыл свой он тратил только на ухаживания за женщинами. Тут уж он был неутомим и легко, весело менял любовниц. «Ну и вождь! — улыбались католики. — Какая радость, что Жанны и Колиньи уже нет, а заменить их, кроме него, некому». «Какое несчастье!» — горевали гугеноты.

Конде еще немного посопротивлялся переходу в католичество, но, как и предсказывал Генрих, тоже понял, что жизнь прекрасна.

Через несколько месяцев Конде, дабы снискать расположение своих тюремщиков, решил стать ревностным католиком. И на потеху двору за благочестивостью забыл обо всем остальном, в том числе о супруге, с которой недавно обвенчался.

Анжу, чтобы досадить ему, решил утешить бедную Марию Клевскую и так преуспел, что вскоре двор стал потешаться еще больше: жена Конде стала любовницей герцога Анжуйского.

«Дело вот в чем, — гласит вердикт двора, — эти гугеноты, не дающие нам скучать, подвержены всем человеческим слабостям. Конде, когда ему это выгодно, превращается в ревностного католика; его менее набожная жена ищет развлечений поближе к трону; а Наваррский — да стоит ли о нем говорить. Неотесанный гасконец с единственной мыслью, в чью бы постель забраться этой ночью — лишь бы не в ту, что прошлой».

«Значит, вот что они думают обо мне! — говорил себе Генрих. — Хорошо, когда у врагов складывается ложное представление».

Относительно постелей, разумеется, все было правдой. «Ну что ж, — думал он, — я молод и таким уж родился». Правда и то, что он предпочел притвориться католиком, а не умереть. Только всем было невдомек, что он поступился принципами не только ради спасения жизни, а просто как молиться Богу — для него было несущественно. Бог у католиков и гугенотов один, месса-другая не могли иметь никакого значения. Все люди, считал он, должны молиться так, как хотят; нетерпимость казалась ему глупостью и грехом. Стоя перед выбором — месса или смерть, — он, естественно, решил остаться в живых, месса для него ничего не значила, и он мог принять ее без страха подвергнуть опасности свою душу.