Говард Джейкобсон - Вопрос Финклера

• Название: Вопрос Финклера
• Автор: Говард Джейкобсон
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-02147-1

Впервые на русском — роман-лауреат Букеровской премии 2010 года!

Говард Джейкобсон — видный британский писатель и колумнист, популярный телеведущий, лауреат премии имени Вудхауза, присуждаемой за лучшее юмористическое произведение. Когда критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остен». Роман «Вопрос Финклера» — о мужской дружбе и трагических потерях, о искуплении любовью и чудодейственной силе заблуждения, о сбывающемся через десятилетия предсказании цыганки и обмотанных ветчиной дверных ручках — стал первой откровенно юмористической историей, получившей Букера за всю историю премии.

Объявляя победителя, председатель жюри, бывший придворный поэт британского королевского двора Эндрю Моушн, сказал: «Роль комедии в обществе изменилась — нам с ней, пожалуй, теперь живется проще, чем когда-либо… Это изумительная книга. Разумеется, очень смешная, но и очень умная, печальная и тонкая. В ней есть все, чего от нее ожидаешь, и гораздо больше. Совершенно заслуженная победа».

---

— Что вы имеете в виду, Леони? — с нарочитой, язвительной вежливостью поинтересовался Лонни Эйзенбах.

Лонни был ведущим детской телепередачи и автором школьных учебников по географии, в которых он мастерски обходил упоминанием Израиль. Лицом он смахивал на голодную лошадь, а его желтые лошадиные зубы вызывали все возрастающую тревогу у редакторов программы. Он пугал своим видом маленьких детей.

Лонни и Леони, оба завзятые спорщики, когда-то состояли в любовной связи, и тлеющие угли их взаимных обид вспыхивали с новой силой на каждом собрании группы.

— У меня и на той и на другой стороне есть друзья, которых отчаяние уже поставило на грань суицида или убийства своих ближних, — сказала Леони (в последних словах Финклеру почудился нехороший намек), — а мы тут знай себе обсуждаем, кто мы есть и как нам зваться.

— Извините, но это не я вновь поднял вопрос о названии, — сказал Кугле. — Я демократ и готов подчиниться мнению большинства. Это Сэм своим произвольным изменением…

— Да мне плевать, назовитесь вы хоть Всадниками Сраного Апокалипсиса! — крикнула Леони.

— А что, очень милое название, — сказал Лонни. — Только к «сраным всадникам» надо добавить «сраных всадниц».

— Пошел ты в жопу! — сказала Леони.

По-прежнему воротя нос, Финклер вздохнул так глубоко, словно хотел сотрясти до основания весь Граучо-клуб. Ну почему на каждом собрании они вынуждены возвращаться к истокам? Для него была мучительной сама мысль о том, чтобы хоть в чем-то согласиться с Кугле. Если бы Кугле заявил, что ночь непременно сменится днем, Финклер стал бы молиться о ниспослании им вечной ночи.

— Лично я горжусь своим еврейским стыдом, — сказал Финклер. — Если кто-то из вас испытывает другие чувства или путает гордый символ с позорным клеймом…

Кугле издал глухой стон.

— Ты что-то хочешь добавить? — спросил его Финклер.

— Просто прочищаю горло, — буркнул Кугле.

— Ради бога! — крикнула Леони Липман.

— Ты же в Него не веришь, — напомнил ей Лонни Эйзенбах.

— Позвольте мне высказаться по сути вопроса, — подала голос Тамара Краус, самая известная личность среди СТЫДящихся академиков.

Она пользовалась авторитетом не только в научных кругах Англии и Америки, но и на Ближнем Востоке, а также всюду, где были активны антисионисты. В ее присутствии даже Финклер сбавлял тон и умерял свой апломб.

— Наша цель, насколько я понимаю, — продолжила она, — показать, что еврейство — это своеобычное и многоплановое явление, которое не обязательно предполагает защиту Израиля от всякой критики, как не предполагает оно и жизнь в постоянном страхе, словно народ наш вечно обречен быть жертвой. Недавно я имела честь сидеть в президиуме одного собрания в Тель-Авиве и слушать пламенное выступление Авитала Ави, который, подобно этому отважному израильскому философу, — кивнула она в сторону Финклера, — сказал, что сегодня мы сами фактически осуществляем холокост, парадоксальным образом продолжая традиции нацистских палачей. Да, грешно забывать своих мертвых, но вдвойне грешно взывать к их праху для оправдания сегодняшней кровавой бойни.

Финклер отметил, как выгодно отличался ее ровный серебристый голос от истеричной, рваной речи Леони Липман. То же касалось и внешнего вида. Леони одевалась как аборигенка неведомой разгильдяйской страны — Финклер даже придумал ей название: Народная Республика Фигвамград, — в то время как Тамару запросто можно было принять за хозяйку какого-нибудь модельного агентства, настолько удачно сочетались в ней деловой стиль, женственность и безупречный вкус.

Фигурой она напоминала Финклеру его покойную жену, при этом будучи одновременно более жесткой и более хрупкой, чем Тайлер. Он заметил у нее привычку во время разговора периодически хватать рукой воздух и потом крепко сжимать кулак, словно отлавливая и подавляя в зародыше витающие вокруг посторонние мысли. А сейчас он вдруг вообразил ее пронзительно кричащей в его, Финклера, объятиях. Быть может, на него таким образом повлиял контраст между ее внешней собранностью и окружавшей ее атмосферой психического разложения. Собственно, термином «психическое разложение» она характеризовала историю современного Израиля. По ее словам, пройдя через безумную мясорубку холокоста (куда они угодили не в последнюю очередь из-за собственного бессилия и пассивности), евреи растеряли остатки здравомыслия в ходе агрессии против палестинцев, которую они упрямо именовали самообороной. Финклер не разделял ее идею о нацистском безумии, породившем безумие сионистов, но предпочел не вступать в дискуссию, рассчитывая когда-нибудь все же увидеть, как она кричит в его объятиях.

Тамара описывала свой палестинский вояж таким тоном, словно речь шла о летнем отдыхе; казалось, еще немного, и она начнет демонстрировать им слайды и курортные фотоснимки. А между тем говорила она о встречах с представителями движения ХАМАС, в ходе которых Тамара выразила свою озабоченность проводимой ими насильственной исламизацией, включая нападения на «неподобающе одетых» женщин, разгром лавок, торгующих «западным» дамским бельем, разделение учащихся по половому признаку и прочие ущемления гражданских прав и свобод женщин. Она прямо заявила собеседникам, что все это негативно отразится на поддержке, которую могли бы получить хамасовцы со стороны симпатизирующих им групп в Европе и Америке. Зачарованный ее рассказом, Финклер мысленно видел бородатых лидеров ХАМАС трепещущими перед лицом неотразимого и сокрушительного феминизма Тамары Краус. Кто знает, вдруг они тоже вообразили ее кричащей у них в объятиях?

— Дело плохо, — сказал он.

— Очень плохо, — согласилась она. — И хуже всего то, что сторонники сионистов могут оперировать этими фактами, разглагольствуя об экстремизме и нетерпимости ХАМАС. Хотя…

Тамара Краус набрала воздуха в легкие. Финклер сделал то же самое.

— Хотя… — подсказал он.

— Хотя на самом деле все происходящее там является прямым следствием незаконной оккупации. Если вы изолируете целый народ, лишаете его естественных связей с собратьями, загоняете его в пропасть нищеты и голода, — стоит ли после этого удивляться экстремизму как ответной реакции?

— Удивляться не стоит, — сказала Леони.

— Вот именно, — быстро продолжила Тамара, пока Леони не сказала что-нибудь еще. — Авитал, с которым я обсуждала этот вопрос, пошел дальше и предположил, что израильтяне намеренно создают нетерпимую обстановку в Газе, рассчитывая на ответный всплеск экстремизма, и тогда Запад сам обратится к ним с просьбой о новом военном вторжении.

— Уф! — выдохнул Финклер.

— Я хорошо вас понимаю, — сказала она, встречаясь с ним взглядом.

— Как поживает Авитал? — вдруг спросил он.

Тамара Краус вся аж засветилась и так взглянула на Финклера, будто цветком одарила.

— Ему нездоровится, — сказала она. — Хотя он старается не подавать виду. Работает, не щадя себя.

— Да, это в его духе, — согласился Финклер. — А как Нава?

— Слава богу, в порядке. Она его правая рука.

— Правая ли? — улыбнулся Финклер, посылая незримый цветок в ответ.

Он понимал, как должна раздражать остальных эта демонстрация их с Тамарой принадлежности к избранному кругу, и тихо ликовал по такому случаю. Со своего места он слышал, как бешено колотится о ребра дряблое сердце Мертона Кугле.

Только крупный выигрыш в покер мог доставить Финклеру удовольствие, сравнимое с этим.

3

Либор посетил психотерапевта, которого ему рекомендовала Эмми. Этим авторитетным специалистом оказалась смуглая женщина могучего телосложения, которая запросто могла бы качать его на колене, как ребенка, или манипулировать им, как чревовещатель-кукловод марионеткой.

— Джин Норман, — представилась она, протягивая руку, достаточно длинную, чтобы загнуться ему за спину и привести в действие механизм управления куклой.

«Джин Норман — слишком простое имя для столь экзотической особы, — подумал он. — Наверное, оно должно успокоительно влиять на скорбящих. А ее настоящее имя, должно быть, Адельгонда Ремедиос Арансибия».

Он нанес этот визит в порядке одолжения Эмми. Только ради себя самого он не стал бы этого делать. Да и на какое утешение он мог рассчитывать? Какие светлые перспективы могли перед ним открыться?

Он досадовал на себя оттого, что ничем не помог Эмми. Из всех его нынешних знакомых самой видной общественной фигурой был Финклер, но не стоило ожидать, что Финклер публично выступит против режиссера, который так хорошо понимал, почему люди хотят убивать евреев. Напротив, Либор слышал, что Финклер и этот режиссер были закадычными друзьями.

Так что поход к психотерапевту был единственным способом хоть как-то уважить Эмми.