Владимир Новиков - Александр Блок

• Название: Александр Блок
• Автор: Владимир Новиков
• Издательство: Молодая Гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03362-7

О величайшем поэте XX века Александре Блоке (1880-1921) существует огромная литература - биографическая, исследовательская, художественная; каждое поколение по-своему пытается толковать жизнь и творчество гения. Известный литературовед Владимир Новиков предлагает собственную версию судьбы поэта и его времени. Серебряный век представлен в книге замечательной эпохой, а Блок ("трагический тенор эпохи", по слову Ахматовой) - мастером вдохновенного "жизнетворчества", когда поэтическая работа, дружеские связи и любовные переживания образуют прекрасное целое: поэзию. Подробности богемной жизни поэта, его необычные отношения с женой, нервная, но литературно плодотворная дружба с Андреем Белым равноправно поставлены в центр жизнеописания наряду с позицией Блока-гражданина. В полемическом режиме "поэтического заблуждения" рассматриваются автором такие блоковские темы, как интеллигенция и революция, знаменитое стихотворение "Скифы". И в лирике, и в вершинной поэме Блока "Двенадцать" Владимир Новиков прежде всего видит художественную энергию, передающуюся и сквозь толщу века, а соглашаться с авторской концепцией или спорить с ней - это уже привилегия читателя.

---

«Соловьиная» тема присутствует в датированным 14 мая стихотворении «Смычок запел. И облак душный…»: «…И соловьи / Приснились нам. И стан послушный / Скользнул в объятия мои…» На следующий день в записной книжке значится: «Мы с Любовью Александровной гуляем на Стрелке и в Елагинском парке. — После обеда говорили с Любой о том, чтобы разъехаться».

Означает ли это желание Блока соединить жизнь с Дельмас? Не совсем. О том, чтобы «разъехаться», разговоры шли и раньше — и в связи с Волоховой, и в момент увлечения Любови Дмитриевны «пажом Дагобертом». Для принятия подобного решения все-таки требуется одновременное согласие обеих сторон. Такового ни разу не возникало раньше, не будет его и впредь. К тому же ситуации мучительного выбора для Блока нет, поскольку по натуре своей он не однолюб. Стиль его жизненного поведения — соединение в душе двух чувств, соединение в жизни двух женщин. Та же запись от 15 мая завершается словами: «Месяц справа молодой — видели я, и она, и Люба». Вообще в это время «Любовь Александровна» и «Люба» то и дело соседствуют в записях, а «Люба» порой именуется «Любушкой».

Блок с Дельмас много гуляют по весеннему Петербургу. Он уже не юноша, он пребывает, по Данту, nelmezzo del cammin di nostra vita , на полдороге странствия земного. (Полного пути пройти ему не суждено, но тридцать четыре года — традиционный рубеж, повод для ответственной рефлексии.) Поэта, можно предположить, тянет поговорить с любимой женщиной о самом главном, и тут обнаруживается разность в интеллектуальных уровнях. Иначе зачем бы стал он в письме от тридцать первого мая составлять для Любови Александровны список летнего чтения? По этому списку, сопровожденному деликатными комментариями, можно заключить, что очаровательная женщина (и ровесница Блока) не очень изощрена литературно:

«Фауст Гете — обе части. Это чуждое для Вас и близкое для меня. <…> Для языка надо читать всегда Пушкина, прозу Лермонтова и Толстого. <…> А для того, о чем мы не раз говорили, читайте Достоевского и Толстого. <…> Читайте все так, чтобы знать в общих чертах, когда и чем жил писатель; просматривайте вводные статьи, а если их нет, посмотрите словарь. Там все гораздо ярче освещается».

Методические указания сами по себе хороши, неизвестно, правда, насколько Любовь Александровна им последовала. Она едет на лето в Чернигов, Блок с 8 июня в Шахматове. Оттуда он ей адресует живые, очень раскованные письма, где изящно соскакивает с «вы» на «ты»: «Сейчас не до того, потому что я погружен в Вас и ничего не чувствую, кроме Вас, в эту минуту. Кроме Тебя — ничего». И в этом же письме от 20 июня пассаж, важный для понимания «Соловьиного сада». Блок ищет слово, чтобы обозначить то новое, что внесла в его жизнь Дельмас, и наконец находит: «ВОЗМОЖНОСТЬ СЧАСТЬЯ, что ли? Словом, что-то забытое людьми, и не мной одним, но всеми христианами , которые превыше всего ставят крестную муку; такое что-то простое , чего нельзя объяснить и разложить. Вот Ваша сила — в этой простоте ».

Письма Дельмас не сохранились. Но одна важная цитата, одна реплика собеседницы обнаруживается в письме Блока от 14 июля:

«„Захватить жизнь в один момент”. Это доступно соловью, бабочке, пчеле.

А мы — люди (или — я только?). Все, что вы говорите, — всегда не так, Вы не умеете выражать себя. И вовсе не всем надо уметь выражать себя словами. Вы без слов — в сотню раз подлинней и лучше, чем в словах. <…>

Господь с Вами, червонное золото и соловьиное сердце.

А Вы лучше меня».

Разберемся. Здесь больше, чем диалог мужчины с женщиной. Это диспут духа с плотью, культуры с природой, сложности с простотой. «Захватить жизнь в один момент» — таково жизненное кредо Дельмас, и этой простой мудростью она хочет поделиться с Блоком. Для него же это слишком элементарно, это нечто животное. И хотя он выбирает из мира природы довольно изящные примеры («соловью, бабочке, пчеле»), все-таки соловей занижен тем, что помещен в один ряд с насекомыми. Тут невольно вспоминается Митя Карамазов, цитирующий Шиллера в тютчевском переводе: «Насекомым — сладострастье, / Ангел — Богу предстоит».

Блок великодушно уступает женской «простоте», но теоретически остается при своем.

А практически — он научается «захватить жизнь в один момент». Таков итог его отношений с Дельмас. Такова новая жизненная краска, использованная в поэме «Соловьиный сад».

Но момент не может длиться вечно.

Блок с матерью возвращаются в Петербург, на следующий день Россия объявляет войну Германии. Приезжает в Петербург из Куоккалы Любовь Дмитриевна, с 7 августа поступает учиться в общину сестер милосердия.

Дельмас в Петербурге с двадцать 28 июля. В этот день Блок записывает невеселое: «Жизнь моя есть ряд спутанных до чрезвычайности личных отношений, жизнь моя есть ряд крушений многих надежд», но в конце добавляет: «Вечер после дня тоски искупил многое». Женщина и дальше продолжает питать его своей эмоциональной энергией, вытаскивать из отчаяния.

Седьмого августа Блок обуздывает эмоции: «Ночью даже не звонил к ней. — Ничего, кроме черной работы, не надо». А на следующий день: «Вечером она меня вызвала, была нежна, покорна, верна, мы гуляли. Она была прекрасна».

В общем, фабула «Соловьиного сада» прокручивается многократно. «Руки из сада» то и дело тянутся, не отпускают. Не случайно десятого августа в записной книжке — одно слово: «Поэмка».

Состоялась любовь, состоялась «поэмка». Что дальше?

«Ночью я пишу прощальное письмо» (запись от 16 августа). На следующий день: «Сон о том, как она умерла, — всю ночь. Утром я переписываю письмо. Посылаю его и розы . — Одиннадцать лет нашей свадьбы с Любой. — Шуваловский парк. Наши улицы. Небо огромное. Ночью — ее мелькнувший образ. Ночью она громко поет в своем окне».

Что же было в прощальном письме?

«Я не знаю, как это случилось, что я нашел Вас, не знаю и того, за что теряю Вас, но так надо. Надо, чтобы месяцы растянулись в года, надо, чтобы сердце мое сейчас обливалось кровью, надо, чтобы я испытывал сейчас то, что не испытывал никогда, — точно с Вами я теряю последнее земное.

Только Бог и я знаем, как я Вас люблю».

Это не прощание, это — отречение. Для женщины ведь первейший вопрос — любят ее или нет. Остальное — вторично, остальное как-нибудь устроится.

Куда делась неизменная блоковская твердость и определенность? До сих пор во всех сложных ситуациях он говорил либо «да», либо «нет» — и в итоге, даже ошибаясь, выходил победителем. А тут — «ухожу, но люблю». Еще отчетливее эта компромиссность звучит в пространном постскриптуме к письму:

«Позвольте мне прибавить еще то, что Вы сама знаете: Ваша победа надо мной решительна, и я сознаюсь в своем поражении, потому что Вы перевернули всю мою жизнь и долго держали меня в плену у счастья, которое мне недоступно. Я почти не нахожу в себе сил для мучений разлуки и потому прошу Вас не отвечать мне ничего, мне трудно владеть собою.

Господь с Вами».

«Мне трудно владеть собою…» Блок ли это? Женственная интонация и почти женская логика: признать любовного партнера победителем, но при этом оттолкнуть его. Что ж, во всяком художнике есть и женское начало, а в гениальном — оно присутствует несомненно и в определенных условиях гипертрофируется. В данном случае — от передозировки счастья. Оказывается, оно не всем и не всегда полезно. Для Блока оно чревато потерей индивидуальности. Так что прав он был, избегая земного блаженства, изгоняя его из своей жизни. «Поругание счастия» — для него не жертва, а естественный способ духовного существования.

А Дельмас? Она, получив прощальное письмо, «громко поет в своем окне». И похоже, берет на себя мужскую партию. Дальнейшее развитие их отношений с Блоком — на ее инициативе.

Блок 31 августа фиксирует свое расставание с этой женщиной и в стихах:

Что было любимо — всё мимо, мимо,
Впереди — неизвестность пути…
Благословенно, неизгладимо,
Невозвратимо… прости!

Она прощает, но не прощается. Любовь Александровна удивительным образом обходит барьер гордости. Она то и дело шлет Блоку цветы: то «розы — черные, красные и мутно-красные», то сирень, то туберозы. Случайные встречи на улице перерастают в любовные свидания. Часто Блок видится с Дельмас у матери, с которой та сблизилась. Не противится встречам Блока с Любовью Александровной и Любовь Дмитриевна.

В общем, любовница вписывается в семейный круг, становясь кем-то вроде родственницы.

Ее самоотверженная энергия питает Блока, но счастья ему односторонние отношения не приносят. И, как ни парадоксально, именно это позволяет этой связи существовать дальше. Нет угрозы счастья, которого так страшится Блок.

В марте 1915 года Блок, отмечая годовщину их знакомства, сопровождает эту дату словами: «Злоба, тоска, усталость». Через месяц — всплеск былых эмоций: «К ночи — телефон с Любовью Александровной, и я опять готов влюбиться, и она завтра опять поет Кармен». Не влюбляется, однако…