Владимир Новиков - Александр Блок

• Название: Александр Блок
• Автор: Владимир Новиков
• Издательство: Молодая Гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03362-7

О величайшем поэте XX века Александре Блоке (1880-1921) существует огромная литература - биографическая, исследовательская, художественная; каждое поколение по-своему пытается толковать жизнь и творчество гения. Известный литературовед Владимир Новиков предлагает собственную версию судьбы поэта и его времени. Серебряный век представлен в книге замечательной эпохой, а Блок ("трагический тенор эпохи", по слову Ахматовой) - мастером вдохновенного "жизнетворчества", когда поэтическая работа, дружеские связи и любовные переживания образуют прекрасное целое: поэзию. Подробности богемной жизни поэта, его необычные отношения с женой, нервная, но литературно плодотворная дружба с Андреем Белым равноправно поставлены в центр жизнеописания наряду с позицией Блока-гражданина. В полемическом режиме "поэтического заблуждения" рассматриваются автором такие блоковские темы, как интеллигенция и революция, знаменитое стихотворение "Скифы". И в лирике, и в вершинной поэме Блока "Двенадцать" Владимир Новиков прежде всего видит художественную энергию, передающуюся и сквозь толщу века, а соглашаться с авторской концепцией или спорить с ней - это уже привилегия читателя.

---

«Он

О, как пленительны ваши речи! Разгадчица души моей! Как много ваши слова говорят моему сердцу!

Она

Сердцу».

Беспощадная пародия на любовную лирику. Убийственная карикатура на любовь как таковую. Не занимается ли всякий влюбленный (поэт в том числе) самообманом, принимая простое эхо за глубокое ответное чувство?

Такие опустошающие душу сомнения стоят за легкостью и блеском блоковской театральной иронии. Сочинить такое мог только человек, дошедший до края отрицания. Готовый к абсолютному одиночеству.

Может быть, Блок в этот момент даже допускает для себя возможность расстаться с самым дорогим в жизни. Два с половиной года назад, во время венчания, Люба по ошибке выпила всю чашу вина, не оставив ему ни капли. Что ж, счастье – это для нее.

А для него – новые муки, яд продажной петербургской любви. Это и способ морального самоубийства, и бегство в иную реальность:

Лазурью бледной месяц плыл,
Изогнутый перстом.
У всех, к кому я приходил,
Был алый рот крестом.

Взоры этих женщин то кажутся тупыми и тусклыми, то светятся страданием и отчаянием. Во всем — отрава. Красные бархатные портьеры. Диван — как змей, сжимающий гостя. Чем хуже, тем лучше. Чашу порока и унижения хочется испить до конца:

Но, душу нежную губя,
В себя вонзая нож,
Я в муках узнавал тебя,
Блистательная ложь!

«Блистательная ложь» — формула, которая объемлет всё. Беглые свидания со жрицами порочной любви. Коварную красоту всемирного города. Стихию театрального лицедейства, которая все больше затягивает и Блока, и Любовь Дмитриевну… И что есть сама поэзия, как не блистательная ложь? В безумно-мучительном разврате поэту видится та же вечная тайна, что и в мировом культурном предании:

О, запах пламенный духов!
О, шелестящий миг!
О, речи магов и волхвов!
Пергамент желтых книг!

И безымянная проститутка из заведения, «где властвовал хаос», предстает в финале стихотворения как «волхва неведомая дочь». Почти кощунство: ведь строчку Владимира Соловьева «темного Хаоса светлая дочь» «соловьевцы» некогда шутя применяли к дочери Дмитрия Ивановича Менделеева… Заметила ли эту перекличку Любовь Дмитриевна, когда своей рукой переписывала «Лазурью бледной месяц плыл…» в блоковскую тетрадь? А сам автор добавил в конце: «Январи 1905—6 г.». Это он для себя.

«Балаганчик» закончен 23 января 1906 года, после чего начинается подготовка новой, еще не названной книги. Была встреча с Брюсовым на «среде» у Вячеслава Иванова; на этот раз понравились друг другу. Брюсов отдает стихам Блока пятый номер «Весов» и обещает способствовать выходу новой книги в «Скорпионе». Белый во всем этом принимает душевное участие, охотно выступая посредником между Блоком и издательством.

Продолжается общение появляется сестра Зинаиды Гиппиус – Татьяна, художница. Начинается работа над живописным портретом Блока, причем «Тата» не очень дружелюбно настроена к Любови Дмитриевне.

Зато сама Зинаида Николаевна, познакомившись наконец с «Прекрасной Дамой», отныне не испытывает к ней никакого предубеждения. Настолько они непохожи друг на друга, что взаимоотталкивания не возникает. Гиппиус со временем не могла припомнить обстоятельства первой встречи, а эмоциональное ощущение от нее в 1922 году описывала так: «… Помню часто их всех троих у нас (Боря опять приехал из Москвы), даже ярче всего помню эту красивую, статную, крупную женщину, прелестную тем играющим светом, которым она тогда светилась». Любови Дмитриевне, в свою очередь, импонирует последовательный артистизм в поведении хозяйки салона. А дата их первой встречи – 18 февраля, когда на лекцию Мережковского о Достоевском Блок впервые приходит в дом Мурузи вместе с женой.

Через неделю Мережковские отбывают – надолго – в Париж. А у Блоков в тот день, 25 февраля, происходит первое чтение «Балаганчика». Слушатели – в основном из «кружка молодых» под водительством Сергея Городецкого: Пяст, Кондратьев, Потемкин. Конечно, Евгений Иванов. Последним приходит Белый.

Что «Балаганчик» ему придется не по вкусу – это было ясно изначально. Издевка над мистиками для него неприемлема. Но такой поворот в духовном развитии Блока не был неожиданным, идейный конфликт между поэтами состоялся, он продолжается и в стихах, и в письмах. Почему же Белый воспринимает пьесу как удар, как непоправимую личную обиду? Почему уходит, не сказав Блоку ни слова?

Он сбит, смят дьявольской силой отрицания, заложенной в театральной шутке. Ведь не только мистика осмеяна, но и тот идеал реальной жизни, что вдохновенно развит Белым в его недавнем заветном эссе «Луг зеленый». Блоки – оба – это эссе как будто бы приняли, согласились. А тут апология живой жизни вложена в уста Арлекина:

Здравствуй мир! Ты вновь со мною!
Твоя душа близка мне давно!
Иду дышать твоей весною
В твое золотое окно.

После чего он в это окно прыгает, а оно оказывается нарисованным на бумаге. Порвав ее, Арлекин летит вверх ногами в пустоту. Пусты все разговоры, все теории. Да и жизнь как таковая, может быть, и не есть абсолютная ценность. А любовь? Неужели и это химера? И Люба, слушающая это кощунственное сочинение – это Коломбина, «картонная невеста»?

Да. Если дело пойдет по сценарию «Балаганчика», если «звенящий товарищ» сможет увести невесту значит, она – картонная. Значит, не было между Блоками истинной духовной связи. «Картонность» и «бумажность» в этой тотально-иронической системе становится символом двояким: это и надуманная, безжизненная «идеальность», и банальная гедонистическая привязанность к земным радостям.

«Будем играть», — настроился было Белый (вспомним эти рефлексии после «тройственной» встречи 1 декабря минувшего года), но такой беспощадной игры, игры с непредсказуемыми правилами он принять не смог.

В ходе разговоров об интимной жизни больших художников часто цитируется пассаж из письма Пушкина Вяземскому: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что она в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы, — иначе!» Это «иначе» считается как бы последним словом, окончательным ответом. Между тем возможен вопрос: а как это «иначе»? Как соотносятся творческая свобода и раскованность любовного поведения?

Возможен ответ: для подлинно творческой личности нет резкой границы между эмоциями духовно-эстетическими и любовно-эротическими. В драматических ситуациях эта граница переступается — но не с примитивно-гедонистической, а с высокой творческой целью (как правило, неосознаваемой). Это первое «иначе». А неизменная цена за жизнетворческий любовный эксперимент — страдание. Вот «иначе» второе.

Попробуем с такой позиции подойти и ко всей любовной жизни Блока, и к событиям весны 1906 года, субъективно изложенным двумя их участниками: Андреем Белым в двух его мемуарных произведениях и Любовью Дмитриевной — в ее неоконченных заметках «И были и небылицы о Блоке и о себе». При всей литературной неопытности Любови Дмитриевны она предстает здесь как личность по-своему творческая — именно в силу исповедальной раскованности, вызвавшей шок у Анны Ахматовой: «Тебя любили Блок и Белый. Промолчи». (У Ахматовой, впрочем, был весьма субъективный взгляд на жену Блока, даже на ее внешний облик. «Она была похожа на бегемота, поднявшегося на задние лапы. <…> Глаза — щелки, нос — башмак, щеки — подушки. Ноги — вот такие, руки — вот этакие» — такой словесный портрет зафиксирован в записках Л. К. Чуковской [23].)

Молчать никто никого заставить не может, просто у каждого читателя есть неоспоримое право не читать, не знать о писателе того, что он, читатель, знать не желает. Это одна из возможных позиций. А другая — стремление к полноте знания житейского контекста, который и в творчестве художника иной раз помогает увидеть нечто новое.

В записках Любови Дмитриевны отважно раскрыта эротическая составляющая любовной драмы: «Моя жизнь с „мужем” (!) весной 1906 года была уже совсем расшатанной». И далее дается предыстория протяженностью в полтора года. Интимная жизнь супругов описана в следующих словах: «Молодость все же бросала иногда друг к другу живших рядом. В один из таких вечеров, неожиданно для Саши и со „злым умыслом” моим, произошло то, что должно было произойти — это уже осенью 1904 года. С тех пор установились редкие, краткие, по-мужски эгоистические встречи. Неведение мое было прежнее, загадка не разгадана, и бороться я не умела, считая свою пассивность неизбежной. К весне 1906 года и это немногое прекратилось».