Зинаида Гиппиус - Чего не было и что было

• Название: Чего не было и что было
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Издательство: Росток
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94668-010-2

Проза З.Н.Гиппиус эмигрантского периода впервые собрана в настоящем издании максимально полно.

Сохранены особенности лексики писательницы, некоторые старые формы написания слов, имен и географических названий при современной орфографии.

---

Слишком тонкие объяснения порою действуют обратно: усложняя простое — затуманивают ясное. Например, Степун недавно развивал мысль, что непримиримость нужна, и даже крайняя, но исключительно духовная, к духу большевизма. И особенно нужна, говорит он, такая непримиримость для стоящих на позиции, «на которой стоим мы — Пешехонов, Кускова и я».

В искренности г. Степуна нельзя усомниться. В его непримиримости тоже. Полагаю, что не откажутся от непримиримости и Пешехонов с Кусковой, если «сие надо понимать духовно». Область чисто духовная имеет свои преимущества: в ней каждый может пользоваться совершеннейшей индивидуальной свободой, ни к чему не обязывающей. Один почувствует «дух» большевизма там, где другой его не почувствует и не усмотрит, а правы, по-своему, будут оба: с устранением реальности исчезает объективный критерий.

Это нам подтверждает сам Степун — своим сочувственным отношением к руководителю и всей группе нынешних «Верст». Что ж такое, если А. или В. усматривают там «дух» большевизма? Он, Степун, не усматривает. Телесные знаки для него не доказательства. И повторяю: он глубоко, со своей точки зрения, прав.

Психология «осторожности», заставляющая вдаваться в излишне тонкие разъяснения своего патриотического credo, — она же замыкает все уста перед «смело» начертанным, магическим лозунгом: «Лицом к России». К какой России, для чего, и кто поворачивается — в этом принято не разбираться… по возможности дольше. Если же заветное знамя выкидывают люди, причастные к литературе, к «искусству», — они застрахованы вдвойне: искусство принято (опять принято) считать вне политики, большевизм же принято (еще раз принято) относить к политике. Можно, значит, не беспокоиться, и «постороннего духа» в данной области не искать.

Основываясь на всем этом, я предполагаю, что появление еще одной группы, тянущей «в Москву! в Москву!», не вызовет в эмиграции определенного отклика. Разве только в литературных кругах: там может появиться профессиональная оценка «достижений» Артема Веселого и конструктивистов, или отповедь какого-нибудь, лично обиженного «Верстами», писателя-эмигранта.

Но пора и нам заняться «искусством» «Верст». Человеческая точка зрения не помешает, — напротив. Взгляд «профессиональный» отметит больше подробностей; может, иногда на подробностях и остановиться; но с «человеческим» взглядом, в конечном счете, он в противоречии не окажется.

II

Все старое прошло и сгинуло, объявляют «Версты». Эмиграция — нуль. Она творить больше не может. Пожалуй, лишь «дотваривать», чего не успела в свои старые времена. Истинно новые творцы — в России, приобщившиеся к ее новой жизни, ^прочем, создается «прекрасное» и здесь, — теми, кто повернут к сегодняшней России, кто прислушивается к ее песням.

Таково положение. Чтобы его доказать, а, вернее, для того, чтобы все могли к песням прислушаться, — «Версты» и наполнили ими свои страницы (первый промах: не следовало быть столь щедрыми…).

Особенно богат поэтический отдел. И так ярок, что один дает представление обо всем остальном.

Цитат искать не нужно: все строчки одинаково годятся. Я не могу их выписывать с типографскими «новшествами», вроде печатных треугольников и т. д. (лет 30–40 этим новшествам): никакой газетной бумаги не хватит. Но я, хотя и в строку, сделаю несколько цитат абсолютно-точных, буква в букву, со всеми знаками препинания, даже когда они стоят посреди слова. (Тире — делят строки.)

«..Лэх дою — А ну даю — Пошевеливаю — Даю (трижды) — Пошевеливаю…». «Жизня горьки слезы — Эх — в…. мать пять годиков я тут так — отчубучил». Следующая страница, продолжение: «Бей буржуев деньги надо… Пощады ни кто ни желаааа-ааает — Братишки… — … мать…». Далее идут куски прозы, такой же. Взято из «Леф № 1 1925 г.». Посмотрим, что взято из «Госплана»:

«Ехали казаки ды на башке? па?пахи — Скулы испобриеты, — П'коленями лея? Наварагивает — Но. Эх». «Дыплыло сало от обстре?ла в язвы и гной». «Опалило поры?хом смердюгье полы-ме»… Теперь «Мена всех», поэты-конструктивисты из Москвы: «Аха иногь-ги,? сон'ы прох?ладыда — И доносится толико стон? (эс) гиттарарары — Таранти?на…».

Ну, хорошо, оставим это, соглашаюсь, слишком штучки известные, старенькие… Взглянем на нового, новейшего — на великого Пастернака (таким называют его «Версты»). Мне сказал один читатель, свободный от «предрассудков», жадный к любой новой книге: «Я готов на все, но только надо сделать выбор: или наш русский язык — великий язык, или наш Пастернак — великий поэт. Вместе никак не признаешь, не выходит…».

Чем же щегольнул в «Верстах» Пастернак? Да ничем особенно, его «достижения» известны: «Гальванический мглой взбаломученных туч» «пробираются в гавань суда…» «Расторопный прибой сатанеет от прорвы работ» — «и свинеет от тины…» Далее, конечно, о «тухнувшей стерве, где кучится слизь извиваясь от корч — это черви…» Образы не молоденькие, но у новейших советских знаменитостей к ним особливое пристрастие: должно быть, старым считается буржуазно-помещичий Соловей с розой, так лучше хватить подальше. И хватают: редкая страница выдается без стерв, язв, гноев и всего такого. Открываю совсем наудачу какую-то «Новеллу»: «В оскале ботинка гнила нога — И зевала рана по храпу». (Москва-Ленинград.)

У здешней великой, — у Марины Цветаевой, — стерв меньше, зато она, в поворотном усердии своем, перемахивает к довольно запредельным «новшествам»: в любовных строках (она всегда насчет любви), не желая описывать, «вороной ли, русой ли масти» ее возлюбленный. («Разве страсть — делит на части? — Часовщик я, или враг?») — под конец находит-таки ему (возлюбленному) достойное определение: «Ты — полный столбняк!».

Прошу прощения за слишком длинные выписки: зато они исчерпывающи, и кто не читал «Верст», может быть так же спокоен, как если бы и читал.

Первое, непосредственное, движение всякого человека — беззлобно отмахнуться: «Это мне совсем не нужно». Не то, что непонятно, или противно, или незабавно, — нет; а только самым обыкновенным образом «не нужно».

На этом «не нужно» сойдутся и простой читатель, и литературный критик; впрочем, критик может еще и объяснить, почему не нужно, без труда доказать, что это — не дурные стихи, не плохое искусство, а совсем не искусство.

Нерасчетливо было со стороны «Верст» так раскладывать Перед нами образцы новой поэзии, если редакторы журнала хотят повернуть к ней кого-нибудь «лицом».

Тотчас вслед за произведениями поэтов помещены «Народные Частушки, собранные в Рязанской губ.». Здесь расчет был, вероятно, показать близость между новейшими поэтами и новейшим народным творчеством, некую современную «смычку» города с деревней. Но и этот расчет не удался. Частушки, ни по форме, ни по содержанию не отличаются от прежних, довоенных; исковерканные советские слова новизны им не придают, подбор неудачный, а мысль о «смычке» даже не приходит в голову.

Самый же большой промах «Версты» сделали, поместив на своих страницах «Резолюцию Съезда Р. К. П.» (правящей партии) и взволнованные «отклики» на нее «русских писателей» (советских). Этот документ, и факт его напечатания в журнале, имеет для нашего исследования большую ценность.

III

Но документ надо читать, твердо помня, что такое искусство и художественное творчество. Тогда мы освеженно поймем, что подчинение искусства внешней, партийно-государственной власти — есть абсурд, но что абсурд этот, в современной советской России, — реальность. Р. К. П. (правящая партия) управляет искусством, руководит художниками и писателями, начальствует над ними и над их творчеством.

Данная резолюция Р. К. П. и есть один из начальнических декретов по литературному ведомству. В первых же строках подтверждается, что «руководство в области литературы со всеми материальными и идеологическими ресурсами (РА. К.) принадлежит» партии и что она и далее, «вскрывая классовый смысл литературных произведений», «ни на йоту не отступит и не сдаст своей позиции». А писателями она руководит в смысле «обеспечения всех условий для возможно более быстрого их перехода на сторону коммунистической идеологии».

Нам, в нормальном нашем состоянии, почти невозможно догадаться, где, в котором из пунктов управляемые писатели усмотрели начальническую милость, обещание смягчить надзор. Уж не в «обеспечении ли условий для более быстрого перехода…» и т. д.? Может быть. Мы все равно не поймем. Довольно того, что милость они усмотрели и что «отклики», напечатанные в «Верстах», полны восторженной и преданной благодарности[21]. И сколько их, этих «русских писателей»! От д. Белого, через Пастернака, до известного Лелевича, редактора не менее известного журнала «На Посту». А. Белый «совершенно удовлетворен», Пастернак счастлив (насколько я мог понять малознакомый мне язык, на котором он изъяснятся), Лелевич одобряет, а неразумный А. Толстой даже захлебнулся: мы… мы… мы первые… как новые Колумбы… (впрочем, этими Колумбами у него оказывается прямо Р. К. П.).