Мартин Бедфорд - Работа над ошибками

• Название: Работа над ошибками
• Автор: Мартин Бедфорд
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05383-2

Грегори Линн. Тридцать пять лет, сирота, холостяк, с четырех с половиной лет – единственный ребенок в семье. У него один глаз карий и один зеленый. В школе талантливо писал сочинения и любил рисовать. И то, что он рисовал, часто сбывалось… После смерти матери Грегори находит свои школьные тетради и одного за другим вспоминает тех учителей, кто сделал его таким, каким он стал. Он готов к окончательной и жуткой работе над ошибками.

Роман популярного британского писателя Мартина Бедфорда «Работа над ошибками» – впервые на русском языке. Рекомендуется работникам системы народного образования.

---

Грегори, я не отрицаю, что и вы тоже пострадали. Однако позвольте вам напомнить: с точки зрения закона не вы являетесь пострадавшей стороной.

В своей комнате – камере – я могу рисовать, писать и размышлять. Я перебираю в памяти подробности последнего разговора с адвокатом, обдумываю предстоящие встречи. Оцениваю стратегию и тактику обеих сторон. Наши разногласия я принимаю как должное. Адвокат уговаривает меня признать все выдвинутые обвинения. Я упорствую, не поддаюсь на уговоры. И, в свою очередь, спрашиваю, нельзя ли добиться свидания с мистером Эндрюсом. Он говорит, что мне нельзя встречаться со свидетелями обвинения. Таким образом, мы сравниваем счет по несговорчивости. Последнее время я все пытаюсь ввести мистера Эндрюса в свои комиксы. Но мне трудно как следует его вспомнить, разглядеть хорошенько его лицо. В голове витает какой-то очень туманный образ. Обрывочные слова, мимика, жесты. Я хочу увидеть его, но вижу лишь портрет, который я когда-то написал и который, насколько мне известно, до сих пор висит на стене его кабинета в культурном центре. Портрет без подписи. Я хочу вспомнить его голос, но слышу не то, что он мне говорил во время предпоследней попытки выполнить работу над ошибками, а то, как он дает показания в суде: я часто репетирую это в своем воображении. Хочу вспомнить его улыбку, а вижу только нахмуренный лоб.

При ее сожжении я не присутствовал. Я был слишком маленький. Не то чтобы мне не разрешили туда пойти, нет – мне вообще не сказали, что ее сожгут. Лишь через много лет я узнал, что кремация была, а меня на ней не было. Видимо, состоялась в один из тех дней, когда тетя приходила меня нянчить, хотя в няньке я давно не нуждался – мне было четыре с половиной года.

Уход, так говорила тетя, когда у нее не было возможности избежать разговора на эту тему. Уход Дженис. Тетя тогда принесла маме с папой маленькую открытку лимонного цвета, в рамке. Открытка много лет простояла на каминной полке; потом, при инвентаризации, я нашел ее в чулане под лестницей, в одной из коробок. На ней красивым каллиграфическим почерком были выведены слова:

Нам не дано радоваться их физическому присутствию, но они вечно будут жить в нашей душе.

В коробке лежала еще одна обрамленная открытка, с другими словами:

Мы знали их мгновение, но будем помнить вечно. Это наши дети – ныне и присно. Они не с нами, но мы не забываем о них никогда – ни днем, ни утром, ни вечером.

Так тетя отреагировала на другой Уход, тот, когда Дженис еще раз – на мгновение – почтила нас своим физическим присутствием, – но нам не было дано ему порадоваться. Этот Уход, как я теперь знаю, сопровождался сожжением иного свойства. Никакой кремации, куда меня можно было бы не пустить. Эту процедуру, учитывая обстоятельства, правильнее называть не кремацией, а испепелением. Два разных способа сказать об одном и том же.

Линн, Грегори

Класс 1 – 3

Физкультура

Чтобы преодолеть отвращение к данному предмету, Грегори необходим более зрелый подход к вопросу.

Крис Хатчинсон

Черно-белые фотографии мистера Хатчинсона я раздобыл в архиве местной газеты, там же, где получил информацию о миссис Дэвис-Уайт. На первой он снят по плечи (1973 год – длинные волосы, бачки). На второй запечатлен эпизод матча в 1980-м (мяч в воздухе, и непонятно, он уже ударил или только собирается). Футболка (зеленая? красная?), белые шорты. Оба снимка – фотокопии с материалов из папки «К. Хатчинсон». Подшивка статей, прослеживающих его карьеру – игрока, потом тренера – до конца 80-х годов, когда, в возрасте сорока четырех лет, он переехал из Лондона в Оксфордшир, чтобы занять должность руководителя какого-то заштатного клуба. Тогда же мистер Хатчинсон, восемнадцать лет проработавший учителем физкультуры в __________-ской школе, получил место преподавателя в Оксфорде, говорилось в заметке.

Я внес новые данные в настенную таблицу, воткнул в карту возле Оксфорда оранжевую кнопку и соединил ее оранжевой линией с именем мистера Хатчинсона. Мне удалось узнать телефон «Оксфорд Тайме»; я позвонил туда, назвался футбольным обозревателем одной из газет Южного Лондона и сказал, что собираю сведения для раздела «Где они теперь?». Заведующий спортивной колонкой был со мною весьма любезен. Он подробно рассказал об обеих командах, тренером которых в первые пять лет после переезда успел поработать «Хатч», об их игровых успехах. В следующем сезоне Хатч, как поговаривали, должен был перейти в юношескую сборную «Оксфорд Юнайтед» на неполную ставку. Но теперь это под вопросом: бедняга повредил колено на благотворительном крикетном матче, ему прооперировали хрящ, и теперь Хатч проваляется до самого конца каникул. Заведующий спортивной колонкой добавил: он всегда был мастер что-нибудь этакое порассказать. У вас есть его телефон? Нет. Звуки: выдвигаемый ящик стола, шуршание бумаг, затяжка. И снова голос, диктующий цифры.

Мама причесывала Дженис. Короткими, энергичными движениями. Щетка то и дело застревала в спутанных волосах, голова Дженис дергалась и клонилась вбок. Дженис плакала – но не так, как обычно, когда мама делала ей больно, причесывая. Я тоже плакал. Я сидел за столом на кухне, но завтрак не ел. Кукурузные хлопья давно превратились в оранжевую кашу.

Вот, пожалуйста, и его довела.

Дженис молчала. Она уворачивалась, но мама цепко держала ее за руку и продолжала причесывать. Дженис была очень нарядная, в новой серой юбке, белой блузке и блейзере со значком, тоже новом. Белые гольфы до колена, один спущен. Исцарапанные коленки. Причесав Дженис, мама отряхнула плечи и лацканы блейзера, сняла волоски, прилипшие к грубой синей ткани. Изо рта у мамы торчала сигарета, и она сильно щурилась от дыма.

Вот так.

Дженис шмыгнула носом. Она перестала плакать, я тоже перестал. Мама велела мне есть быстрее, не то мы опоздаем. Но я смотрел на Дженис, на ее блестящие волосы, на следы высохших слез на щеках. Мама подошла к столу, набрала полную ложку хлопьев и принялась меня кормить. Она скормила мне все без остатка и заставила допить сок.

Джен, детка, сходи за ранцем.

Дженис сходила наверх и вернулась. Ранец был коричневый, новый, блестящий, с двумя застежками. На подкладке черными чернилами было написано ее имя – она мне сама показала. Дженис Линн. Дженис взяла ручку и, пока мама не видела, нарисовала возле своего имени цветочек с улыбающимся, как у Крошки Сорнячка из «Билла и Бена», лицом.

Мы вышли из дома. Мама крепко держала нас за руки и быстро вела по улице. С ней здоровались разные женщины, но она не останавливалась поболтать. Мы миновали ясли и пошли дальше, а дойдя до самого конца микрорайона, спустились в подземный переход. Там было темно и плохо пахло, там были лужи и яркие цветные надписи на стенах. Дженис теперь шла совсем медленно, и маме пришлось тащить ее за руку. Она ее даже отругала. На выходе из подземного перехода мы увидели очень много детей и взрослых; все девочки были одеты как Дженис. Мы подошли к воротам. Мама наклонилась, поправила Дженис воротничок и поцеловала ее.

Скажи пока-пока Грегори.

Дженис прижалась лицом к моему лбу. Лицо у нее было прохладное, гладкое, а там, где губы, – влажное, от нее пахло абрикосами и зубной пастой. Волосы щекотались. Я снова начал плакать; мама встряхнула меня, и я заплакал громче.

Все, иди. Будь хорошей девочкой.

А ты будешь здесь?

Да, я посмотрю, как ты войдешь.

Нет, потом.

Днем? Мы будем ждать, когда ты выйдешь, и я и Грег. Все, беги, веди себя хорошо и слушайся учителей.

Я хочу писать.

Скажи учительнице, она тебя отведет.

Дженис стала спускаться по ступенькам по направлению к другим детям и большой тете, и я бросился за ней, но мама меня не пустила.

Ну-ка тихо! А то все увидят, какой ты глупый.

Она взяла меня на руки и сказала помахать Дженис пока-пока, но я не мог различить ее среди других детей. Они построились в шеренгу по двое, каждый держал своего соседа за руку.

Помаши, Грег! Помаши!

Я стал махать. Одной рукой я тер глаза, а другой махал. Я продолжал махать даже тогда, когда ушли все дети и большая тетя, когда с шумом захлопнулись застекленные двери, и в них появилось отражение лестницы и взрослых. И мамы, и меня.

Все, хватит, пошли, а то мамочка опоздает на работу.

Какое-то время она несла меня на руках, а потом опустила на землю и велела идти ножками – ты уже большой и тяжелый, такие взрослые мальчики на руках не ходят. У яслей мама вытерла бумажным платком мое зареванное лицо, встряхнула меня и сказала: перестань сопливиться, а то скажу отцу, и он будет очень недоволен.

Отец разглагольствовал про левых и правых полузащитников, про центрфорвардов и про правила офсайда. Про крайних нападающих. Про кожаные мячи, которые тяжелеют от дождя настолько, что по ним становится больно бить, и если сыграть головой, то шнуровка может раскроить тебе физиономию. Отец провел ногтем по моему лбу, показывая, как это будет. Он сказал: что 4–3 – 3, что 4–4 – 2, что со свободным центральным защитником – один хрен. Мама заметила: