Мария Пуйманова - Люди на перепутье

• Название: Люди на перепутье
• Автор: Мария Пуйманова
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1976

Когда смотришь на портрет Марии Пуймановой, представляешь себе ее облик, полный удивительно женственного обаяния, — с трудом верится, что перед тобой автор одной из самых мужественных книг XX века.

Ни ее изящные ранние рассказы, ни многочисленные критические эссе, ни психологические повести как будто не предвещали эпического размаха трилогии «Люди на перепутье» (1937), «Игра с огнем», (1948) и «Жизнь против смерти» (1952). А между тем трилогия — это, несомненно, своеобразный итог жизненного и творческого пути писательницы.

Трилогия Пуймановой не только принадлежит к вершинным достижениям чешского романа, она прочно вошла в фонд социалистической классики.

_{Иллюстрации П. Пинкисевича}

---

Поланские были бездетны. И хорошо, что господь бог не послал им детей. Ну как бы жили эти дети? В нужде да в беде. Они вдвоем с мужем и то едва перебиваются. Так часто говаривала Поланская. Бездетная Франтишка тянулась ко всему живому. Когда через неделю после смерти бабушки подох Гук, она всплакнула. Вот и говорите, что животное ничего не понимает! Посмотрели бы вы, сколько слеталось птиц в задний садик, где их кормили Поланские! Во время морозов этой зимой Вацлав пристроил на шесте кормушку, куда они сыпали семена разных трав, которые Франтишка берегла в мешочках: синицам — конопляное семя, щеглам — терновник, а снегирям — рябину. У каждой птицы свой вкус.

Бездетная Поланская никогда не называла своего мужа отец, старый или Поланский, как принято у здешних жен. Она все еще звала его Вацлав, как в первые дни замужества, когда она переехала из Горки в Нехлебы, привезя с собой пяльцы для кружев, которыми пренебрегают нынешние невесты, и все еще любовалась им, как в девичьи годы. Он нравился ей, когда в субботу, после работы, ловко колол перед гаражом дрова — запас на целую неделю; нравился, когда, спокойный и быстрый, возвышаясь над прохожими, утром ехал на велосипеде на фабрику. Ей, правда, казалось, что он слишком много времени уделяет заботе о других и действует иногда слишком смело, но она знала, что Вацлав прав, даже когда поступает в ущерб себе самому. Она гордилась тем, что он вожак рабочих и что они его любят. С того момента, как фабрику заняла полиция, Франтишка не находила себе места, тревожась за Вацлава.

То, что рабочие бастуют, совсем не удивительно: ведь управляющий выключил станки тех ткачей, которые, после того как уволили товарищей, а их милостиво допустили к работе, не пошли на уступку и снова начали работать только на одном станке. Они отказались обслуживать второй станок, заявив, что не хотят отнимать работу у товарищей. Вацлав тогда сказал, не возьмете на работу их — не станем работать и мы, и он прав. Цехи один за другим присоединялись к бастующим, и фабрика опять стала. Потом их обманули с углем, — не следовало это делать, рабочие очень обозлились. Полицейский комиссар дал слово Вацлаву, что вагон угля, прибывший для Латмана, не будет разгружен. И не одному Вацлаву, были и другие свидетели: адвокат Гамза — он правозаступник рабочих, — секретарь партийной организации, Францек Антенна и еще несколько делегатов. Вацлав поверил комиссару и уговорил рабочих, окруживших товарную станцию, разойтись и не затруднять дальнейшие переговоры. Рабочие послушались, они доверяют Вацлаву. А что выкинула администрация фабрики? Ночью они все-таки разгрузили уголь! Ночью, в темноте, как воры! Потом директор и полицейский комиссар делали вид, что они не поняли друг друга и что все произошло по недоразумению. А интересно, кто именно в ту ночь выслал усиленный полицейский патруль? После этого случая рабочие стали недоверчивыми.

Потом в стачку вмешалась латманская прядильная фабрика в Усти, а уж известно, что где начинается штрейкбрехерство, там ничего хорошего не жди. Одним словом, дело обстояло так. У старого барона Латмана, что жил в Устецком замке, купленном у Аушперков, было два сына, Рудольф и Бедржих. Старшему он завещал замок и прядильную фабрику в Усти, а младшему — ткацкую фабрику в Нехлебах. Братья работали рука об руку: устецкая фабрика снабжала пряжей нехлебскую. Но братья привыкли жить не по средствам и были плохими хозяевами. Кроме того, они никак не могли примириться с республикой и большую часть года проводили за границей, а управляющий Гурих прижимал рабочих и обворовывал владельцев. Когда для текстильной промышленности пришли тяжелые времена, латманские фабрики были проданы с торгов, и братья переехали в Вену; им там сейчас живется неплохо, они кое-что припрятали на черный день. Прядильной и ткацкой фабриками распоряжается теперь банк, который раньше кредитовал их. Обе фабрики по существу составляют одно предприятие: если в Нехлебах бездействуют веретена — в Усти стоят челноки; если бы нехлебская фабрика не выпускала тканей — прядильной фабрике очень скоро не на что было бы покупать сырье. И вполне понятно, что господа из Усти поспешили на помощь господам в Нехлебах. Они нашли у себя трех мастеров, хорошо знающих ткацкое дело, и послали их на нехлебскую фабрику — знакомиться с машинами и вербовать штрейкбрехеров.

Да только на фабрику эти мастера не попали! Рабочий патруль задержал фабричный грузовик, что каждую пятницу привозил основы из Усти в Нехлебы, и повернул его обратно вместе с мастерами. Тогда какой-то устецкий ловкач придумал хитрость: запряг в деревенскую телегу волов, посадил в нее мастеров — и будьте здоровы, езжайте с богом, теперь вас ни одна живая душа не заметит. Как бы не так! Нехлебские рабочие после случая с углем были начеку и днем и ночью. Связные рабочего комитета, которые разъезжают на велосипедах и агитируют загородных рабочих, донесли: следите, ребята, за возом, запряженным волами, он проедет околицей у Красного омута.

Около Красного омута находится каменоломня. Там нехлебские ткачи и подстерегли устецких ловкачей. Они стащили штрейкбрехеров с телеги, в которой обычно возили навоз, — вот было смеху! — изругали штрейкбрехеров иудами и рабами, оплевали их, запустили в них палками и каменьями. Те удрали в лесок. Когда потасовка кончилась, один из штрейкбрехеров побежал в город за полицейскими. Пришли полицейские, но на месте происшествия уже никого не было, составили протокол, окружили телегу, и под таким эскортом телега торжественно двинулась назад.

Но несколько молодых рабочих не удержались, чтобы не поглазеть на эту унылую процессию и не потешиться. А Францек Антенна даже подошел к самой телеге, засунул руки в карманы, остановился перед волами и с серьезным видом, покачав головой, сказал:

— Вот это почет: на двух волов восемь полицейских!

Полицейские сочли эту шутку оскорблением полиции и арестовали Францека, а когда он стал упираться, повели его силой. Дело, говорят, кончится судом… А Вацлав сейчас такой сердитый, даже не разговаривает. Их с Францеком водой не разольешь, всюду вместе. Он любит его, как сына. (Вацлаву все-таки досадно, что он бездетный.) От Лоречка до Усти люди повторяют шутку Францека, сочувствуют ему и смеются над полицейскими. Полицейские ходят злые, народ волнуется, вчера забастовщиков отогнали от фабрики, и бог весть как пойдут сегодня дела на решающих переговорах в ратуше. Откажется ли Латман от увольнения, или стачка будет продолжаться.

Франтишка копалась в саду, но работа ее не занимала. Руки садовницы были в земле, а глаза все время устремлялись через забор на оживленную дорогу.

Вдоль забора проехали из Нехлеб два незнакомых велосипедиста с портфелями на рулях. Она слышала, как один сказал другому: «Неважные дела…» Видимо, речь шла о стачке и беспорядках, ни о чем другом сейчас не говорят. Этот обрывок фразы испугал Поланскую. Что там неважно? Вацлава она не видела со вчерашнего вечера.

Из-за поворота появились двое полицейских. Они приближались и в свете ясного дня были похожи на картинки. Но это не был местный вахмистр Лоуда, синеглазая дочка которого всегда возится в песке перед караулкой. Ее знает вся команда. («Куда идешь, Оленька? Смотри не упади! Погладь, погладь котенка, он не царапается. Хочешь орешек?») Это не был и полицейский Бабак, что ходит играть в карты в трактир и волочится за дочкой лавочника Миной. Эти двое были незнакомы маленькой женщине, склонившейся у клумбы, и у нее так застучало сердце, что она даже рассердилась на себя. Франтишка слышала, как раздаются за забором ровные шаги, поскрипывают ремни, громко звучат бодрые голоса. Известно, что полицейские никогда не разговаривают о деле, которым сейчас заняты… Взглянув на деревянный дом, они пошли дальше, в Нехлебы. У них был такой же независимый и неприступный вид, как и у всех полицейских в округе после инцидента с телегой. Франтишка Поланская проводила их косым взглядом, каким теперь люди смотрели на защитников штрейкбрехеров.

— Маржка! — крикнула она, увидав жену слесаря с фабрики, и поднялась над забором. — Разгоняют?

Маржка подошла к ней и рассказала, что от фабрики рабочих отогнали и, говорят, будет запрещен митинг на площади. Наверняка еще неизвестно. Жена слесаря спросила Поланскую, пойдет ли она на митинг. Франтишка ответила отрицательно.

— Я люблю покой, — сказала Поланская. — Если бы только этих не послали туда! — добавила она, кивнув в сторону полицейских. — Люди собрались бы, послушали речи и снова вернулись бы откуда пришли. А с ними заварится каша, помяни мое слово.

— Да, зря их посылают, — подтвердила Маржка и, несмотря на страх перед полицейскими, отправилась в город, куда шли сегодня все.

Проехали полицейские на мотоциклах, а за ними полная машина людей в военной форме. На дороге сегодня было оживленно, как на мосту в Праге. Для прабабушки Станислава это был сущий праздник. Она, не отрываясь, смотрела в окно, как дети смотрят на солдат, и радовалась, что на дворе такое оживление и что ей все видно. Все происходившее на улице для нее обычно бывало своего рода представлением: проедет почтмейстер с невестой, пройдет охотник с собакой, промаршируют на парад пожарные, пройдет похоронная процессия: впереди священник в облачении, за гробом — духовой оркестр. Приятно было смотреть и на полицейских, освещенных весенним солнцем, и сознавать, что бродячие музыканты и цыгане сегодня не посмеют появиться около дома.