Фриц Лейбер - Мечи в тумане

• Название: Мечи в тумане
• Автор: Фриц Лейбер
• Издательство: Азбука
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2001
• ISBN: 5-352-00156-3

Настоящее издание открывает знаменитую эпопею американского фантаста Фрица Лейбера «Сага о Фафхрде и Сером Мышелове»; знакомит читателя с двумя неунывающими приятелями – варваром-северянином по имени Фафхрд и коротышкой по прозвищу Серый Мышелов. Задиры и отчаянные рубаки, авантюристы и искатели приключений – два друга странствуют по удивительным землям мира Невона, бьются с чудовищами и колдунами, любят и ненавидят.

---

Отцовская библиотека осталась такой же, какой была при его жизни. В корзинах аккуратно стояли свитки с трудами всех знаменитых философов, историков, поэтов, риторов и грамматистов. Но в углу, в мусоре, вместе с какими-то черепками и обрывками папируса валялись свитки совсем иного рода. На обороте одного из них отец, вероятно в виде насмешки, когда-то написал своим размашистым почерком: «Тайная мудрость!» Именно они прежде всего и возбудили любопытство Анры. Он, конечно, почитывал и почтенные книги из корзин, но чаще уходил в угол, доставал из кучи хрупкий свиток, сдувал пыль и разбирал текст буква за буквой.

Это были странные книги: они пугали меня, внушали отвращение и вместе с тем вызывали смех. Многие из них по стилю были убоги и беспомощны. В некоторых толковались сны и давались наставления по практической магии – как готовить все эти мерзкие зелья. В других – иудейских свитках, написанных по-арамейски, – говорилось о конце света, о неистовствах злых духов и всяких невообразимых чудовищ: с десятью головами, с усыпанными драгоценностями повозками вместо ног и все такое. Были там халдейские книги звезд, в которых рассказывалось, будто все небесные светила живые, и как их зовут, и что они с нами делают. И был там один запутанный, полуграмотный текст, который я долго не могла понять, повествовавший о чем-то ужасном, связанном с хлебным колоском и шестью гранатовыми зернышками. А в другом удивительном греческом свитке Анра впервые нашел упоминание об Аримане и его вечном царстве зла, после этого брат не мог дождаться, когда выучит наконец древнеперсидский язык. Но в нескольких древнеперсидских текстах, что нашлись в отцовской библиотеке, не было даже упоминания об Аримане, и Анре пришлось ждать, пока я не стала воровать для него подобные вещи в городе.

А выходить я начала после того, как моя мать изменила образ жизни. Это случилось, когда мне было семь лет. Мать всегда отличалась переменчивым настроением, я ее боялась, но время от времени на нее нападали приступы материнской нежности ко мне, а Анру она постоянно баловала, но только издали, через рабов, как будто она его опасалась.

И вот мать надолго впала в мрачное настроение. Иногда я заставала ее за тем, что она сидит и в ужасе смотрит в пространство или бьет себя по голове, а ее глаза при этом закрыты и прекрасное лицо сведено судорогой, словно у безумной. У меня создавалось ощущение, что она пятится по какому-то подземному туннелю, из которого должна найти выход, чтобы не сойти с ума.

Однажды днем я заглянула к ней в спальню и увидела, что мать смотрится в серебряное зеркальце. Она очень долго разглядывала свое лицо, а я молча наблюдала за ней. Я поняла, что происходит нечто серьезное. Наконец она, казалось, совершила какое-то внутреннее усилие, морщины тревоги, угрюмости и страха исчезли с ее лица, которое сразу стало ровным и красивым, словно маска. Затем она отперла ящичек, в который прежде никогда при мне не заглядывала, и стала доставать оттуда всякие баночки, флаконы и кисточки. Она тщательно наложила белила и румяна на лицо, припудрила вокруг глаз темной искрящейся пудрой и накрасила губы в красно-оранжевый цвет. Я наблюдала за матерью, а сердце мое колотилось, в горле пересохло, сама не знаю почему. Затем, отложив кисточки, она скинула с себя хитон и задумчиво прикоснулась к шее и груди, после чего взяла зеркало и с холодным удовлетворением стала любоваться собой. Она была очень хороша, но ее красота приводила меня в ужас. До сих пор я думала, что она с виду сурова и угрюма, но мягка и нежна внутри, стоит лишь добраться до того, что скрыто в ее душе. Но теперь она словно вывернулась наизнанку. Сдерживая рыдания, я бросилась к Анре, чтобы узнать, что все это значит. Но на сей раз сообразительность подвела его. Он был озадачен и встревожен не меньше моего.

С тех пор она стала со мной еще строже и, все так же продолжая баловать Анру, практически лишила нас связи с внешним миром. Мне даже было запрещено разговаривать с новой рабыней, которую она купила – уродливой, вечно ухмыляющейся тонконогой девицей, в чью обязанность входило массировать мать и иногда играть на флейте. Теперь по вечерам к нам приходили какие-то люди, но нас с Анрой держали взаперти в нашей спальне, расположенной в дальнем углу сада. Мы слышали их крики за стеной, а иногда визг и глухой топот во внутреннем дворике, сопровождавшиеся звуками флейты Фрины. Порою я всю ночь лежала без сна, в необъяснимом, тошнотворном ужасе глядя в пространство. Изо всех сил пыталась я выведать у старой Береники, что происходит, но та слишком боялась материнского гнева и лишь искоса поглядывала на меня.

В конце концов Анра придумал, как нам все разузнать. Когда он рассказал мне о своем замысле, я отказалась. Я была в ужасе. Вот тогда-то я и обнаружила, какое влияние имеет на меня брат. До сих пор все, что я для него делала, было как бы игрой, которая радовала нас обоих. Я никогда не считала себя рабыней, слепо выполняющей его приказы. Но теперь, начав строптивиться, я выяснила: брат не только обладает какой-то непонятной властью над моими руками и ногами и может почти начисто лишить меня способности шевелить ими, но и я сама не могу вынести, когда он впадает в печаль или расстройство.

Теперь-то я понимаю, что в те дни в его жизни происходил первый из тех переломов, когда он не знал, куда идти дальше, и безжалостно приносил в жертву свою любимую помощницу, дабы удовлетворить свое ненасытное любопытство.

Пришла ночь. Как только нас заперли в спальне, я выбросила из крохотного высокого окошка веревку с узлами, выкарабкалась сама и стала спускаться. Оказавшись внизу, я залезла по оливковому дереву на крышу. По ней я доползла до квадратного внутреннего дворика и с трудом, чуть было не рухнув вниз, залезла в тесное, заросшее паутиной пространство между кровлей и потолочным перекрытием. Из столовой доносился приглушенный рокот голосов, но дворик был пуст. Я притаилась, как мышка, и стала ждать….

Фафхрд сдавленно чертыхнулся и остановил лошадь. Остальные последовали его примеру. По откосу покатился сорвавшийся из-под чьей-то ноги камешек, но путники не обратили на это внимания. Словно нисходя с высот и наполняя собой все небо, в воздухе раздавалось некое подобие звука, манящего, как голоса сирен, которые слышались привязанному к мачте Одиссею. Некоторое время путники удивленно прислушивались к нему, затем Фафхрд, пожав плечами, тронул лошадь, и остальные двинулись за ним.

Ахура продолжала:

– Очень долго ничего не происходило, только пробегали время от времени рабы с пустыми и полными блюдами, да раздавался смех и звуки Фриновой флейты. Потом смех вдруг стал громче и превратился в пение, послышался шум отодвигаемых скамей, шаги, и во дворик высыпала дионисийская процессия.

Открывала ее обнаженная Фрина с флейтой. За ней двигалась моя мать; она смеялась, ее держали под руки двое приплясывающих юношей, а мать прижимала к груди большую чашу с вином. Вино выплескивалось через край, хитон из белого шелка был на груди уже весь в красных пятнах, но она все смеялась и кружилась. Далее шли другие – мужчины и женщины, молодые и старые, все они пели и плясали. Какой-то ловкий молодой человек, высоко подпрыгнув, ударил в воздухе ногой о ногу; одного жирного старика, который задыхался, но посмеивался, тащили за собой девушки. Обойдя двор три раза, процессия рассыпалась и повалилась на ложа и подушки. Они болтали, хохотали, целовались, заключали друг друга в объятия и всячески резвились, одновременно наблюдая, как танцует нагая девушка, которая была гораздо красивее Фрины, а мать тем временем пустила чашу по кругу, дабы все наполнили свои кубки.

Я была изумлена и…. очарована. До этого я только что не умирала от страха, ожидая невесть каких ужасов и жестокостей. Однако то, что я увидела, было очень мило и естественно. Внезапно меня словно осенило: «Так вот какими чудесными и важными вещами занимаются взрослые!» Моя мать меня больше не пугала. Несмотря на ее новое для меня лицо, в ней больше не было жестокости – ни внутри, ни снаружи – только радость и красота. Молодые люди были так веселы и остроумны, что мне пришлось засунуть кулак в рот, чтобы сдержать распиравший меня смех. Даже Фрина, сидевшая, словно мальчик, на корточках и игравшая на флейте, казалась безобидной и привлекательной.

Во всем этом была лишь одна тревожная нотка, и я едва обратила на нее внимание. Два самых больших шутника – молодой рыжеволосый парень и пожилой тип с лицом тощего сатира, казалось, что-то задумали. Я заметила, как они шепчутся о чем-то с другими пирующими. И вдруг молодой парень ухмыльнулся и закричал, обращаясь к матери: «Я кое-что знаю о твоем прошлом!» А пожилой насмешливо подхватил: «Я кое-что знаю о твоей прабабке, старая ты персиянка!» Мать рассмеялась и небрежно взмахнула рукой, но я-то видела, что в глубине души она встревожена. Кое-кто из собравшихся на миг замолчал, словно намереваясь сказать что-то, но потом все продолжали веселиться. В конце концов шутники куда-то скрылись, и ничто более не омрачало общей радости.