Зинаида Гиппиус - Мечты и кошмар

• Название: Мечты и кошмар
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Издательство: ООО "Издательство "Росток"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94668-005-6

Проза 3. Н. Гиппиус эмигрантского периода впервые собрана в настоящем издании максимально полно.

Сохранены особенности лексики писательницы, некоторые старые формы написания слов, имен и географических названий при современной орфографии.

---

О. — Эти непосредственные чувства плохо разобравшихся людей логику не уничтожают. Дело времени. Но сознаюсь, до центров им далеко. Работа Струве и иже с ним, разделив эмиграцию, как никогда дискредитировала самые идеи центра.

П. — Положим, и до Струве, в мысли о двух центрах многие видели какой-то сто первый призыв к «единому фронту»… во имя свержения большевиков.

О. — И резонно против него возражали. Еще бы! Какой «единый фронт!». И как будто можно кого-нибудь свергнуть «во имя» свержения! Как будто есть отрицательное «во имя»! Уверяю вас, причина этих недоразумений — опять в недостаточном понимании самодержавия, его обособленного положения.

П. — Еще недавно вас это непонимание мало беспокоило.

О. — Пока яма была открыта, и туда звали Марковы, Суворины, Антонии и Кириллы — особенно беспокоиться было не о чем. Теперь другое. Теперь Струве прикрывает яму хворостом и сухими листьями: правительством с царскими полномочиями — но под видом «сильной, в случае нужды, власти»; Романовым, — но называя его «Вождем»; тем же Антонием, — но под именем православия и даже христианства… Не бороться с этим, теперь, — было бы безбожно.

П. — И борьбу они сумеют использовать для своей выгоды. Мы, мол, хотим спасти Россию, а вот эмигранты-революционеры предпочитают большевиков, только бы не мы ее спасли! Назовите их самодержавцами — отрекутся, ведь имя «не начертано»! Только объявят, что вы запугиваете «призраком царизма»…

О. — Это легко предвидеть. Но ведь дело не в том, что они будут говорить, не в них самих, и уж, конечно, не в «призраках царизма». Я, по крайней мере, не очень боюсь, что этот призрак готов облечься плотью и кровью. Дело в обмане, и думать надо о честном среднем слое эмиграции, о «малых сих», для которых фанфары и замаскированные призывы возрожденцев-абсолютистов приобретают силу соблазна. Таких «малых сил» много… Одной бывшей военной молодежи сколько!

П. — На нее-то и направлены главные усилия. Все ведь около «армии» вертится. Зовут к «сплачиванью армии вокруг Вождя»…

О. — Видите! Для нас с вами преступная бессмыслица такого призыва очевидна, ибо совершись завтра, чудом, сплоченье, — сплотившимся нечего было бы далее делать. Но зовущие, хотя никаких обещаний дальнейших не «начертывают», дают широкий простор надеждам: сплотиться — не для сплачиванья же? Не для стояния же на месте вокруг Вождя? Здесь соблазн умолчаний. И соблазн немалый.

П. — Конечно, поскольку это призыв, для реальной борьбы, к поспешному приведению «армии в боевую готовность», — вы правы: обман. Но я заметил, что Струве старается, кое-где, его замазать, умерить интервенционные рвения своих сообщников: до этого, мол, еще далеко… А что касается вообще забот о русской армии — тут еще нет худого.

О. — О русской армии? Да разве кто-нибудь, в кругах «Возрождения», думает о русской армии? Там думают и говорят о белой армии, которую хотят реставрировать, и даже в более соответственном духе. Корнилов им теперь в «Вожди» бы, пожалуй, не подошел… Но подождите, послушайте: вам известно отношение к белой армии и мое, и многих из нас, в ней когда-то работавших. Я не хочу судить ее ошибок. Я храню благоговейную память о том высоком, что там было, и знаю: если б, в свое время, не существовало этой борьбы, мы, пожалуй, не смели бы смотреть в глаза чужим и своим, как теперь смотрим. Но — белая армия прошлое. Она невоскресима. Большевиков, если их победит армия, то не белая, не зеленая, не желтая, не красная, а только русская армия.

П. — Многие ли это поймут?

О. — Реставраторы — никогда, но соблазняемые ими — поймут. У кого в душе жива Россия, кто органически связан с ней, тот и сейчас, чутьем, это понимает. Для самодержавцев Россия — то, что в России умерло. Естественно, что они хотят восстановить, возродить эту ихнюю Россию, и себя в ней. Но не о них забота. Забота о тех, кого они могут обмануть призывами на святую борьбу под не святым знаменем. Соблазняемые должны увидеть, что такое это знамя, — которое соблазнители даже не осмеливаются открыто развернуть. Они говорят, что на нем Божье имя написано, — но Божье ли? С ним нет победы, а если б и была, на мгновенье, то для горшего возврата родины в те же красные тиски, в тот же угол, в котором она задыхается сегодня. Борьба с реставраторами — в раскрытии обмана. Я знаю, борьба внутренняя, здесь — всегда на радость врагам России. Но Струве и его сообщники сделали ее неизбежной.

П. — И не легкой, если иметь в виду их тактику, обходные пути умалчивания. Кроме того — в их руках Православная Церковь, орудие серьезное, особенно с вашей точки зрения: вы подчеркиваете «теократизм» самодержавия, как сторону важную, хотя и наиболее религиозно уязвимую. Насколько я вас понял — вы отрицаете возможность поддержки самодержавия христианством. Не отыщет ли Церковь в себе силу быть не белой, а просто христианской Церковью? И, наконец, если именно религиозный соблазн абсолютизма так велик, — много ли найдется борющихся с ним в той же плоскости?

О. — Не беспокойтесь, борьба нужна во всех плоскостях. Все понимаете, все голоса нужны. Внутренняя, религиозная, ложь самодержавия окрашивает и другие его стороны в такой наглядно-ложный цвет, что и политическая, и всяческая, его несостоятельность становится весьма легко доказуемой. Обходная тактика «Возрождения» тут даже полезна: слишком выпукло бессмысленными делаются некоторые положения, когда их выдвигают самостоятельно, умалчивая о первой предпосылке, безымянно. Нет, «Возрождение» и его кампания — лишь тяжелый эпизод в жизни эмиграции. Тяжелый, поучительный, обязывающий; но ведь верю в разум и добрую волю интеллигенции здешней: она с ним справится.

П. — Посмотрим. Меня, по правде сказать, утешает и то, что возрожденцы взяли слишком высокий тон, повели работу слишком ускоренным темпом: надолго их и самих, пожалуй, не хватит. Вы не думаете?

САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ

В предвоенные и военные годы у нас все больше издавалось интересных книг: историко-литературные материалы, собрания писем, старые записки, семейные хроники… Во время войны к таким книгам особенно влекло, и мы, в Петербурге, ничего почти другого и не читали.

Понемногу стал вырабатываться тип книги, который я и считаю «самым интересным». Это не голые исторические материалы и не сухое исследование какой-нибудь эпохи; это, конечно, и не «исторический роман». Книга данного типа соединяет в себе все: она дает и материалы, и вдвигает нас в известную эпоху; и в ней, как в историческом романе, есть непременно «герой», т. е. одно центральное лицо. Только герой этот рисуется в строго подлинных обстоятельствах его подлинной жизни.

От автора такой книги, которую всего вернее назвать «живым романом», требуются самые разносторонние способности. Он должен быть историком, точным исследователем, архивным ученым, — и в то же время психологом, угадчиком, настоящим беллетристом. Ему приходится соединять величайшую объективность с творческим субъективизмом, не быть самому в книге — но и быть, связывать собою ее единство.

Не знаю, какому гению был бы по плечу настоящий «живой роман». Но и приближения к нему, попытки создать его, дают, — при малейшей удаче, конечно, — книгу «самую интересную».

Я знаю несколько таких попыток, о них стоило бы упомянуть. Но вот последняя по времени: труд Е. А. Ляцкого «Роман и жизнь» (Развитие творческой личности Гончарова, Изд. «Пламя», Прага).

Е. Ляцкий, как влюбленный в российскую литературную историю, известен давно. И в этой книге (я подчеркиваю, это не «биография» Гончарова, это попытка создать «живой роман» с живым «героем») он не изменяет себе — историку: большой том (первый) составлен по тщательно собранным, новым, материалам, снабжен подробными примечаниями. Документальная сторона представлена, насколько я могу судить, с исчерпывающей полнотой. Это основы, а также строгие рамки, в которых течет повествование.

Герой «живого романа» — сам писал романы. И Ляцкий часто пользуется, для рассказа о нем, рассказами о себе его героев. Можно спорить, всегда ли верно попадает Ляцкий; но порою, кажется, действительно: и Обломов, и Райский, говоря о себе, рассказывают нам что-то о жизни и душе их творца.

Вот Симбирск — родина Гончарова, — знакомый нам, как милый сон, по Илюше Обломову, по Вере из «Обрыва». Захолустный приволжский городок начала прошлого столетия… Ляцкий-рассказчик удивительно умеет вводить читателя в атмосферу времени и места. А вот и живые люди, семья героя… Тайна двойного к ним интереса в том, что в них не только веришь, но знаешь, что они доподлинно жили и доподлинно — так.

Мальчик Ваня — какой он? Балованный, в пуховиках распаренный, нежно-душный Илюша? Да, конечно, но и не совсем Илюша. В нем, кроме детской скорости и пытливости, уже есть и затаенность, и тяжесть природного старика. Он недаром родился от 58-летнего меланхолика. Развертывается неторопливая повесть и, словно в романе Диккенса, заставляет нас все больше сживаться с героем, привыкать к нему особой, любовно-родственной, привычкой.