Александар Хемон - Проект "Лазарь"

• Название: Проект "Лазарь"
• Автор: Александар Хемон
• Издательство: Иностранная литература (журнал № 6-7)
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 0130-6545

Введите сюда краткую аннотацию

Проект «Лазарь» — роман американца боснийского происхождения Александра Хемона (1964). Герой романа, alter ego автора, задумывает написать книгу о трагически погибшем в самом начале ХХ века Лазаре Авербахе, эмигрировавшем в Америку после кишиневского погрома. Чтобы вжиться в эту участь, наш современник, начинающий американский писатель, отправляется в захолустье бывшей Австро-Венгерской империи. Симметрии разнесенных на столетие судеб автора и Лазаря Авербаха — оба чудом уцелевшие беженцы, оба обживаются в Чикаго — позволяют читателю «побывать» в Америке век назад и теперь, на Боснийской войне 1992 года, на постсоветских окраинах…

---

— Есть люди, которые имеют бизнес со студентами-медиками. Студентам надо учиться. Если они хотят учиться, то им нужны мертвые трупы. Трупы — дело не дешевое. Но на кладбище много бесплатных трупов. Ваш друг Авербах — мертвый труп.

— Занимательная история, — говорит Миллер. — Но вы опоздали — я пришел сюда с его похорон.

— Людям нравятся занимательные истории, — продолжает Гузик. — Кто знает, может, вы захотите навестить покойного друга, а его там уже нет.

— Я тоже люблю занимательные истории, — отвечает Миллер. — Еще один вопрос. Что вы знаете про Ольгу?

— Что за Ольга?

— Ольга Авербах.

— Зачем вам Ольга Авербах? Ольга Авербах — пустое место. Но я поспрашиваю.

— Благодарю, — Миллер встает, собираясь уходить. — Когда следующая игра?

— В понедельник, — говорит Гузик. — Может, тогда вам повезет больше. А может, вы поймете, что игра не стоит свеч.

— Что ж, до понедельника, — говорит Миллер.

По всему городу анархисты устраивают тайные собрания, на которых они разжигают пламя яростного недовольства в надежде нарушить мир и порядок в нашем городе. Прошлой ночью один из корреспондентов «Трибюн» тайно присутствовал на одном таком бурном сборище. Оно проходило в подсобном помещении, какие имеются в обычных доходных домах на территории еврейского гетто; с самыми разными акцентами произносились пылкие речи и звучали обвинения, способные развратить умы даже самых благонадежных граждан. Ораторы клеймили различные формы якобы существующей у нас несправедливости и на все лады обсуждали высосанную из пальца проблему: «как быть, когда одни имеют все, а другие — ничего». Превозносились разные убийцы, на чьей совести смерть выдающихся президентов и королевских особ. Звучали оправдания получившего широкую поддержку в анархистских кругах поступка молодого Авербаха, покушавшегося на жизнь главы полиции Шиппи: в этой связи упоминались «страдания и ухудшение условий жизни, экономическая эксплуатация, подавление свободы государством, жестокость законов, судебные ошибки и т. д. и т. д.».

Хотя в помещении холодно, в воздухе кипят страсти. Печка в углу давно прогорела; при каждом слове у выступающих изо рта вырывается пар, словно дымок от выстрела. Пустая, без мебели, комната забита людьми; в большинстве своем это изможденные, чахоточного вида, с усами, во влажной одежде разъяренные мужчины, от которых несет кислым запахом пота и революционным пылом. Есть также несколько женщин: на них модные шляпки и вычурные очки, но, все равно, выглядят они мужеподобными. После каждого выступления толстый коротышка, вскочив, выражает свое одобрение оратору аплодисментами и криками «браво!», словно на спектакле в опере. Вряд ли кто-либо удивился, если бы все присутствующие вдруг запели хором. Где были все эти люди, когда молодого Авербаха сбрасывали в яму? От осознания, что ему посчастливилось стать одним из немногих свидетелей погребения Лазаря, у Уильяма П. Миллера бегут мурашки по коже — а эти здесь ничего не знают ни про его смерть, ни про его жизнь. Что бы ни случилось, кто бы ни умер, им плевать, они не видят дальше собственного носа; их злоба мажет все вокруг одной черной краской, и о своем они готовы вопить на каждом углу.

У всех ораторов одни и те же жалобы и претензии; в центре этого вавилонского столпотворения время от времени звучит имя Эммы Голдман. Миллер иногда отключается, но неизменно пробуждается с появлением на сцене нового кипящего энергией оратора. Вот и сейчас один из них, бросив шляпу на остывшую печку, воздел руки к потолку, отчего у него задрались рукава и видны оголенные запястья, и начал орать. Миллер отмечает про себя: руки тонкие, слабые — явно не занимается физическим трудом; правильный английский — все артикли на месте; речь хорошо поставлена — в отличие от типичных анархистов-недоумков.

— Многие годы, — оратор потрясает кулаками у себя над головой, — многие годы они создавали иллюзию, что в этой стране не существует социальных проблем, что в нашей республике нет оснований для конфликтов между богатыми и бедными. На крики души, на стенания несчастных и угнетенных у них только один ответ: «В нашей стране все люди свободны и равноправны». Пустые разглагольствования о политической свободе служат интересам стоящих у власти негодяев. Тех же, кто рискует разоблачать этот фарс, тех, кто борется против социального и экономического рабства, наделяют клеймом закоренелых преступников.

Миллер наклоняется к толстому недоростку, который, привстав на цыпочки и с трудом сохраняя равновесие, вытягивает коротенькие ручки для аплодисментов, и спрашивает у него:

— Кто это?

— Это Бен Райтман [11] — вскрикивает коротышка. — Необыкновенный человек. Правая рука Эммы Голдман.

Миллер сжимает плечо коротышки. На него вдруг накатывает острое желание потрогать его яйцеобразную голову, его толстый животик, ощутить исходящие от него волны жара; этот человечек просто излучает энергию. Миллер гадает, где Гузик его откопал.

— Товарищ Авербах стал жертвой тайных правителей нашей республики, — продолжает между тем Райтман, — этих жандармов и шерифов, обслуживающих господствующий класс. Движимый чистейшими побуждениями и надеждами, Лазарь Авербах сумел воспарить над нашей удушающей социальной действительностью. Повторю, движимый чистейшими побуждениями и надеждами, хотя его палачи и лживая пресса никогда этого не признают. Они из кожи вон лезут, чтобы выставить его убогой и подлой тварью; они стремятся убедить народ, будто только негодяи предрасположены к недовольству. Товарищ Авербах — невинная жертва, более того, он — мученик.

«Если бы кто-нибудь сейчас пришел и сказал Райтману, что Лазарь Авербах стоит за дверью, живой и невредимый, его бы это нисколько не взволновало, — думает Уильям П. Миллер. — Он бы, как ни в чем не бывало, продолжал разглагольствовать о мученичестве Лазаря; в этом спектакле Лазарь принесет им больше пользы мертвый, нежели живой. Никому он здесь не нужен. И не только здесь».

— Сколько еще таких мучеников должны отдать свои жизни, чтобы до нас наконец дошло: мы обязаны выступить против существующих порядков со всем праведным гневом, на который мы только способны! Правители республики мобилизуют свои разрушительные силы, пишут законы, которые превратят массы людей, миллионы граждан в преступников. Мы-то знаем, что законы должны защищать интересы народа, а не помогать государству удерживать власть. Законы, цель которых — оправдывать насилие, вредны и бесполезны, как и бумага, на которой они напечатаны; их место — в мусорной корзине.

Миллер поднимается, шлепает коротышку по спине (тот в это время неистово хлопает своими похожими на плавники ладошками) и, попрощавшись с ним, уходит. Прошлым вечером Бен Райтман, верховный жрец анархии, наглядно показал суть своих слов и поступков. Его зажигательные речи выдают всю низость его преступных планов. «Вот про такое я люблю писать», — думает Уильям П. Миллер. Видно, что весь этот бред рожден в болезненно воспаленном мозгу-только дегенерат станет предсказывать мировую катастрофу, которая, как он надеется, уничтожит всех нас. «Вот про такое я не только люблю, но и отлично умею писать».

* * *

Я расплатился с Андрием и пожелал ему счастливого пути. Он высадил нас около гостиницы под названием «Бизнес-центр Буковина», после чего, исполнив свое назначение, покинул наше повествование. Фасад гостиницы был свежевыкрашен в жуткий розовый цвет; ступени, ведущие к входу, застланы красной ковровой дорожкой, грязной до безобразия. На нижней ступеньке свернулся калачиком облезлый пес; когда мы проходили мимо, он поднял голову и принюхался, но не сдвинулся ни на дюйм, похоже, ослеп от старости.

Волоча за собой багаж, мы вскарабкались по лестнице на пятый этаж, где располагался наш номер. На каждом этаже сидела дежурная — упитанная тетка не первой свежести в синей рабочей робе — и провожала нас взглядом. Наша окликнула нас и подозвала к своему столу. На диване у нее за спиной восседали три скудно одетые барышни, одинаково скрестив ноги и демонстрируя оголенные ляжки. Они, не моргая, многозначительно смотрели на нас, казалось, еще секунда — и из их уст вылетит какое-нибудь пророчество, но вдруг одна из них, сидящая посередине, пухлогубая и большеглазая, подмигнув, произнесла по-английски: «Привет!» Она безошибочно определила, что мы американцы; впрочем, и нам не составило труда определить, что они проститутки. Дежурная заставила нас подписать какие-то бумажки, а затем выдала каждому по тощему рулону розовой туалетной бумаги, по всей вероятности в награду за успешное преодоление препятствий на пути, приведшем нас на пятый этаж.

В номере воняло, и этот запах напомнил мне о том, как умирал мой дед: тогда тоже пахло смесью мочи, рвоты и старческой деменции. Я включил свет, и из центра комнаты, отмеченного темным пятном на ковре, во все стороны резво побежали тараканы. Залоснившиеся одеяла на кроватях, мятое застиранное постельное белье. В левом углу обнаружился крохотный телевизор; ослепительная белизна стен наводила на мысль, что перед нашим приходом их быстренько побелили, чтобы не было видно брызг крови. Рора отворил окно, из которого открывался вид — куда же еще! — на огромный мусорный контейнер, до краев забитый стеклянными бутылками. Я получил мимолетное удовлетворение, созерцая это блестящее изобилие. Мне всегда нравились полные мусорные баки: избавление от мусора подразумевало избавление от всего лишнего, одна только мысль об этом согревала душу.