Коллектив авторов - Полдень, XXI век (сентябрь 2011)

• Название: Полдень, XXI век (сентябрь 2011)
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: Литагент «Вокруг Света»30ee525f-7c83-102c-8f2e-edc40df1930e
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-98652-359-0

В номер включены фантастические произведения: «Кафа (Закат земли)» Геннадия Прашкевича, «Как я провела выходные» Оксаны Романовой, «Навигатор «Принцессы»» Ильдара Валишина, «Памяти товарища Д.» Сергея Вербина, «Голубое стеклышко» Юстины Южной, «Сученыш» Олега Кожина, «Домик» Татьяны Шипошиной, «Верлиока» Ольги Дорофеевой, «Синие цветы» Александра Голубева.

---

В тот же миг напор кровососа ослаб. Дернувшись всем телом, Михаил Степанович сбросил с себя бледное тело и поспешил встать. От потери крови и смены положения закружилась голова. Совершенно беспомощный, Серебров силился отогнать прилипшие к глазам разноцветные круги и не мог этого сделать. Во рту собралась кровь, подранная упыриными когтями грудь болела и чесалась, в рукавах и за воротом таял набившийся туда снег. Наклонившись, Серебров на ощупь зачерпнул в ладони снега и быстро протер лицо. На усах и бороде повисли неприятные холодные капельки, зато вернулось зрение.

Ребенок-упырь сидел совсем рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки, но при этом даже не пытался напасть. Абсолютно синие, начисто лишенные зрачков глаза существа, расширившись, неотрывно наблюдали, как из-под торчащего в его животе обломка лыжи толчками вытекает густая черная жидкость. Сочась медленно, неохотно, как смола, черная кровь стекала на снег – не растапливая его, а ровным слоем ложась сверху, словно главный ингредиент отвратительного коктейля. Сведенные судорогой когтистые пальцы в напряжении подрагивали над деревянной лыжей, не рискуя прикоснуться.

На нетвердых ногах, пошатываясь, направляя остатки сил на то, чтобы просто не упасть, Михаил Степанович подошел к замершей твари и с размаху впечатал ей в морду тяжелую подошву унта. Упырь рухнул на спину. Опираясь на руки, он отполз на пару шагов от охотника и снова застыл, зачарованно следя за течением вязкой смолянистой крови. Серебров упрямо проковылял к нему и вновь пнул существо ногой, метя на сей раз в обломок лыжи. Удар загнал деревяшку еще глубже, заставив тварь пронзительно взвизгнуть. И только когда по углам Сереброва лезвием полоснул жалобный крик раненного зверя, Михаил Степанович понял, что весь их быстротечный бой прошел практически в полном молчании.

– Что, сссученыш, – сплюнув кровью на снег, ненавидяще прошипел Михаил Степанович, – больно?

И тут же отвечая самому себе, злорадно ухмыльнулся в бороду:

– Больно, паскуда, больно! А будет еще больнее! Я тебе все кишки на кулак намотаю!

Чувствуя, что сил остается все меньше, он, будто в сатанинской молитве, бухнулся на колени перед упыриным отродьем. Крепко ухватился за торчащий из впалого живота твари конец лыжи, с целью исполнить свою угрозу – намотать кишки, если не на кулак, то на спасшую его палку. Но стоило ему слегка прокрутить обломок в ране, как рука опустилась сама собой.

Упырь больше не стонал, не выл, не пытался огрызнуться – он просто молча ждал своей участи и даже как будто смирился с ней. А когда широкая ладонь охотника протолкнула обломок лыжи глубже, чудовище только съежилось и закрыло глаза. В мгновение ока клыкастая мерзость превратилась в то, чем и была с самого начала. В ребенка. Тощего, синего от холода, невероятно уродливого, но все же ребенка. Именно такого, каким увидел его Серебров впервые.

Не меняя позы, упырь сидел на снегу, боязливо зажмурившись. Лишь еле заметно вздымалась грудная клетка да бегали глаза под плотно сжатыми веками. И Михаил Степанович не выдержал – отвернулся. Мир вдруг начал расплываться непонятно отчего, и Серебров поспешил отыскать взглядом неподвижное тело Буяна. Пес лежал, нелепо подогнут под себя передние лапы, остекленевшими глазами с ненавистью смотря куда-то сквозь частокол мохнатых елок. Лицо охотника стало горячим и мокрым, и, щекоча кожу, по нему побежали шустрые капельки, туг же пропадающие в зарослях густой бороды. Подбородок Сереброва трясся от беззвучных рыданий, тело дрожало от боли, холода и начинающейся лихорадки, а утонувший в слезах взгляд все метался от мертвого четвероногого друга к крепко зажмурившемуся ребенку-нежити. Наконец приняв решение, Михаил Степанович собрался, перестал дрожать, стиснул руку на своем импровизированном оружии…

…и, резко выдрав его из начавшей покрываться черной коркой раны, отбросил далеко в сторону.

На этом силы кончились. Лицом вперед рухнув в снег, Серебров попытался отжаться, и не смог. Так и лежал неподвижно, краем глаза наблюдая, как мелкая мразь недоверчиво обнюхивает его лицо, а затем проворно ползет к мертвому Буяну и погружает свое безносое рыло в окровавленную дыру на песьем горле.

И только когда в уши Михаилу Степановичу с чмоканьем впились звуки поглощаемой упырем крови, он нашел в себе силы с ненавистью процедить сквозь стиснутые зубы неподъемных челюстей:

– С-сучен-ныш…

Очнулся Серебров глубокой ночью. Вяло удивился тому, что все еще жив. Не помня себя, шел, по колено проваливаясь в снег, придерживаясь за широкие лапы елей. По пути дважды терял сознание и в бреду, не видимый и не слышимый ни одной человеческой душой, метался и кричал, зовя верного Буяна. Обмороженный, ослабленный кровопотерей, каким-то чудом к полудню добрался до дома. С трудом отворил тяжелые ворота. Еле-еле справился с огромным навесным замком на входной двери. Содрав с себя окровавленную, изорванную в клочья на груди и руках, куртку, кое-как обработал раны, промыв их спиртом и перекисью водорода. После чего, не разуваясь и не снимая штанов, рухнул прямо на застеленный топчан, служивший ему кроватью, и провалился в тревожный, обрывочный сон.

Он не знал, сколько времени провел в бессознательном состоянии, разметавшись по мокрым подушкам и простыням, швыряемый усиливающейся лихорадкой из жары в холод. Несколько раз Серебров вставал и добирался до раковины, где жадно пил теплую, отдающую хлоркой воду. Ему казалось, что за время горячки он разок менял себе повязки, а однажды даже попытался поесть; тушеная зайчатина с картошкой не удержалась в желудке и полупереваренными кусками изверглись из него прямо на круглый вязаный коврик подле топчана. Во всем этом Михаил Степанович не был абсолютно уверен.

Потому что всякий раз, приходя в сознание, он видел тощий силуэт возле батареи, на том самом месте где обычно спал Буян. Лишенные зрачков глаза следовали за Серебровым по комнате неотрывно, куда бы тот ни пошел. Они сверлили его, когда он спал или проваливался в забытье, прожигали, буравили… изучали. Проходя по дому нетвердой походкой, Михаил Степанович грозил этим внимательным глазам кулачищем и бормотал со злостью:

– Уууу, сс-сученыш! Тварюка подколодная!

Сученыш отмалчивался.

В то утро, когда лихорадка, побежденная сильным, не испорченным вредными привычками телом, отступила и Серебров наконец начал воспринимать реальность адекватно, он в первую очередь перетряс старый тулуп – Буянову лежку. Сам не зная, что он хочет найти, Михаил Степанович тщательно исследовал каждый сантиметр вытертого меха и даже обнюхал подстилку. От тулупа остро несло псиной и только. Ничего сверхъестественного.

Игнорируя урчащий желудок, несколько дней не получавший нормальной пищи, Михаил Степанович все же не пошел на кухню, а сперва обошел весь дом. Никакого подтверждения тому, что ночной гость не привиделся ему в лихорадочном бреду, обнаружить не удалось. О яростной и быстротечной лесной схватке напоминали лишь груда окровавленного тряпья да отсутствие Буяна.

Впервые в жизни Михаил Степанович крепко задумался о состоянии своего рассудка. Ведь если мерещился ему пришелец в доме, то где гарантия, что то же самое не происходило в лесу? Может быть, и не было никакого мертвого ребенка-кровососа? А была, к примеру, рысь – раны на груди и руках вполне могли оставить когти дикой кошки… Что если…

Пожалуй, со временем рациональный разум Сереброва убедил бы самого себя в том, что именно так и было. Потому что в мире телевидения и самолетов нет места ожившим мертвецам. Потому что в лесу по зиме нужно бояться волков да не впавших в спячку медведей, а не голых мальчиков с полным набором клыков. Он бы с радостью дал себя обмануть, чтобы забыть этот кошмар, запрятать его глубоко в подкорке.

Но к вечеру, слегка оклемавшись, Серебров захотел малосольных огурцов и полез за ними в подпол. Там, среди невысоких полок, уставленных банками с соленьями, он и обнаружил разрытый земляной ход, ведущий на улицу. На утоптанном полу, прямо в осыпавшейся земле, отпечаталась маленькая детская ножка, отчего-то всего с четырьмя пальцами, от которых шли четкие, глубокие бороздки, оставленные когтями. Вдоль стены, повторяя построение пузатых банок, лежали три куриные тушки, трупик облезлого кота невнятной расцветки и с пяток жирных амбарных крыс. Все совершенно обескровленные.

Серебров устало опустился прямо на холодный земляной пол и долго глядел на любовно разложенные тела мертвых животных.

Есть расхотелось.

Совсем.

* * *

Сученыш пришел под вечер. Привычным движением головы приподнял крышку подпола и протиснулся в комнату. Он был абсолютно таким же, каким Михаил Степанович его запомнил, – приплюснутый, словно отсутствующий нос, плотно прижатые, чуть заостренные уши, сильно выдающиеся вперед надбровные дуги и синие, почти до черноты, глаза. По-паучьи переставляя все четыре конечности, он подошел к Сереброву вплотную, бесстрастно поглядел прямо в дуло обреза, пляшущего в его дрожащих руках, и, разжав челюсти, выронил на пол белую курицу с размозженной головой. После чего, пятясь, отполз на пару шагов и уселся, растопырив мосластые коленки в стороны.