Михаил Гаспаров - Записи и выписки

• Название: Записи и выписки
• Автор: Михаил Гаспаров
• Жанр: Публицистика

М.: Новое литературное обозрение, 2001

Михаил Леонович Гаспаров — крупнейший отечественный филолог, литературовед, переводчик, член-корреспондент Российской Академии наук, лауреат Государственной премии России (1995), автор многочисленных трудов по античной литературе, поэтике и стиховедению. Широко известны его работы «Античная литературная басня» (1971), «Современный русский стих. Метрика и ритмика» (1974) и др. Его перу принадлежат ставшая бестселлером книга «Занимательная Греция. Рассказы о древнегреческой культуре», сборник «Избранные статьи», получивший Малую премию Букера (1997) за значительный вклад, внесенный в историко-философские и культурные исследования по русской литературе. Новая книга М.Л. Гаспарова — причудливый сплав дневниковых заметок, воспоминаний и литературно-критических эссе. Часть текстов печаталась в журнале «Новое литературное обозрение», вызвав большой интерес у читателей, и была удостоена премии имени Андрея Белого (1999).

Художник Д. Черногаев.

В оформлении книги использован дружеский шарж Э. Станкевича и рисунок Сольми.

[Оригинальные номера страниц поставлены в квадратные скобки.]

---

Евклидов и неевклидов подход к анализу литературы (о них говорилось на встрече «Философия и филология») — где проходит граница между ними? Видимо, по линии здравого смысла, т. е. человеческого масштаба: неевклидовыми остаются предметы слишком малые и слишком большие, «мир в «Онегине»» и «звук Б в «Онегине»». К сожалению, понятие здравого смысла сейчас само взято под микроскоп и тотчас перестало восприниматься. Это отношение между обыденным сознанием и научным: если мы начнем интерпретировать «Солнце всходит и заходит» с точки зрения астрономии, песенка получит фантастическую космическую глубину.

Емкость Пушкин вместил наследие XVIII века и Байрона, а вместить лютый французский романтизм уже не мог. Поэты следующего поколения вместили его, но вместить Пушкина уже не могли. Таковы пределы душевной вместительности.

Жалкий Сумароков Подтексты сумароковские у Пушкина: «Гласят ей: наша ты отрада, Ко матери бегут так чада, Себе и ей в опасный час Скон[357]чай, гласят, ты наши муки, И скипетр восприемля в руки, Ступай, спасай себя и нас»; «Пучина там на звезды плещет, Вершины льдяны в небо мещет И пену разъяренных вод. Бросает ветр огромны глыбы И тяжкие из бездны рыбы, Да разрушат небесный свод» (На новый 1763 год, причем последний пассаж — только в первом издании!). Кстати уж и у Тютчева: «Пошли, о Солнце, нам отраду, Не дай мне зреть последних дней! Или ты паки горду гаду Вручило пламенных коней?» (Сумароков, На взятие Хотина). Ср. «Пушк.: иссл. и мат.», 12. — Подтексты ломоносовские у Пушкина: «И с Павлом, о драгой залог!» (1762); «И сильной крепостью своею» (1742); «И Персы в жаждущих степях» (1739). А В. См. раскрыл оды Петрова, и явилась начальная строка: «Герою, Муза, будь послушна», образец «Памятника».

Желание У Платона Пол говорит собеседнику: «разве ты отказался бы стать тираном, разве тебе не хочется казнить людей и отбирать их имущество?»

Желание «К сожалению, жизнь сейчас такая, что уходить на свалку по собственному желанию нет возможности» (из письма).

Жербуаз зверь — передние лапы как руки, питается травою, живет в норах, как кролик (Ремизов, Рос. в письм.). — Тушканчик.

Жена Статистика: женщины чувствуют себя без мужей неполноценными, а мужья — при женах неполноценными.

Жена «Желание Пушкина перевоспитать свою жену слабело перед ее нежеланием идти этому навстречу» (П. Брандт, цит. Б. Томаш. в ЛН 14/16, 1079).

Жизнь Л. Я. Гинзбург: «Жить по Достоевскому интереснее, а по Толстому важнее».

Жизнь «Мы никогда не жили, а только стояли в очереди за жизнью» (ОГ 15. 3. 96). Три четверти человечества делали то же, но мы почему-то считаем себя вправе сравниваться с четвертой четвертью.

Жизнь Анекдот: разговаривают два близнеца в утробе: «Знаешь, как-то страшно рождаться, ведь оттуда еще никто не возвращался».

Жизнь «Не доживу».

Мать Алкмеона Эрифила, подкупленная, послала своего мужа, царя-пророка Амфиарая, в поход Семерых против Фив. Амфиарай, зная, что погибнет, завещал сыну отомстить за него, когда он вырастет. Алкмеон вырос и приходит, чтобы убить [358] родную мать (а потом мучиться от Эринний, искупать грех и т. д.). Здесь начинается «Fragment of a Greek Tragedy» — пародия, сочиненная молодым А. Э. Хаусменом.

Alcmaeon, Chorus

С. — О suitably-attired-in-leather-boots
Head of a traveller! Wherefore seeking whom
Whence by what way how purposed art thou come
To this well-nightingaled vicinity?
My object of inquiring is to know,
But if you happen to be deaf and dumb
And do not understand a word I say,
Then wave your hand to signify as much.
A. — I journeyed hither a Boeotian road.
C. — Sailing on horseback, or with feet for oars?
A — Plying with speed my partnership of legs.
C. — Beneath a shining or a rainy Zeus?
A. — Mud's sister, not himself, adorns my shoes.
C. — To learn your name would not displease me much.
A. — Not all that men desire do they obtain.
C. — Might I then hear at what your presence shoots?
A — A shepherd's questioned mouth informed me that —
C. — What? for I know not yet what you will say.
A. — Nor will you ever if you interrupt.
C. — Proceed, and I will hold my speechless tongue.
A — This house was Eriphile's, no one's else.
C. — Nor did he shame his throat wit hateful lies.
A. — May I then enter, passing through the door?
C. — Go, chase into the house a lucky foot!
And, О my son, be, on the one hand, good,
And do not, on the other hand, be bad,
For that is very much the safest plan.
A — I go into the house with heels and speed.

Chorus

Str.
In speculation
I would not willingly acquire a name
For ill-digested thought;
But after pondering much
To this conclusion I at last have come:
Life is uncertain.
This truth I have written deep
In my reflective midriff
On tablets not of wax,
Nor with a pen did I inscribe it there,
For many reasons: Life, I say, is not
A stranger to uncertainty.
Not from the flight of omen-yelling fowls [359]
This fact I have discovered,
Nor did the Delphic tripod bare it out,
Nor yet Dodona.
Its native ingenuity sufficed
My self-taught diaphragm.

Первый адрес пародии — Эсхил, который был любимым поэтом Хаусмена. Второй — его английские переводы. Не поэтические переводы, которые были бледными, вольными и настолько привычными, что вызывали не смех, а скуку, но буквальные учебные переводы, естественно рождающиеся при всяком школьном чтении трудного автора на малознакомом языке. Устно они естественны, в печатных подстрочниках для ленивых комичны, под пером самовлюбленного филолога досадны. Поколение спустя после Хаусмена эти «профессорские переводы» дали Эзре Паунду толчок для авангардистского «Оммажа Сексту Проперцию». Когда в 1959 г. отмечалось столетие со дня рождения Хаусмена, то веселые английские филологи напечатали в журнале «Greece and Rome» упражнение в благородном старом стиле: обратный перевод «Отрывка из греческой трагедии» стихами на древнегреческий язык, с комментарием. Оказалось, что комизм непривычности при такой операции сразу снимается, и текст звучит иногда вычурно, но нимало не смешно:

О eu podendutoisi dermasin prepon
kara planetou, pros ti, kai zeton tina,
pothen, ti mellon, pe te pros toutous ebes
aedoneious anchigeitonas topous;
Tad' eromen men hos saph' eidenai pothon,
ei d' on aphonos tynchaneis kophos homou,
prosphthegmath' hoste tama me sunienai,
tod' europaltoi cheiri semenon toros… и т. д.

Передать в переводе буквализм и прозаизм оказалось самым легким: учебные подстрочные переводы одинаковы повсюду. Передать второй адрес пародии оказалось труднее: пришлось вдвинуть между читателем и «греческим трагиком» об раз традиционного высокохудожественного перевода — конечно, Вяч. Иванова. Так пародия из двухадресной стала трехадресной: сюжетные и структурные натяжки в ней — от Эсхила, ритмическая вычурность (особенно в хоре) — от Иванова, буквализмы и прозаизмы — от учебного перевода. Хочется думать, что от обыгрывания также и ритмики она сделалась интересней,

Алкмеон, Хор

Х. — О ты, прекраснокожанообутая
Глава пришельца! Как, какие поиски,
Кого, зачем, отколь тебя доставили
В пределы наши славносоловьиные?
Я, вопрошая, жажду услыхать ответ, —
Но ежели случишься ты и глух и нем
И не поймешь ни слова из речей моих,
То возвести об этом мановением. [360]
А — Я беотийской тек сюда дорогою.
X — На веслах ног или под гривой паруса?
А — Сгибая в такт чету моих конечностей.
X. — Под омраченным Зевсом или солнечным?
А — Не грязью блещет обувь, но сестрой ее.
X. — Узнать твое мне имя будет радостно.
А — Не каждому даруется желанное.
X — Во что, скажи, разит твое присутствие?
А — Язык пастуший, спрошенный, поведал мне-
X — О чем? Того не знаю, что не сказано.
А — И не узнаешь, если перебьешь опять.
X. — Вещай: сдержу я речь мою безмолвную!
А — Что дом сей — Эрифилы, а не чей-нибудь.
X. — Не посрамил он горла мерзкой ложию.
А — Войду ль в чертог, раскрыв перед собою дверь?
X — Ступи на сей порог стопой удачливой!
И, о мой сын, во-первых, помни: добрым будь,
А во-вторых, о сын мой, помни: злым не будь,
Затем, что это лучше, чем обратное.
А — Гряду в сей дом стопами и поспешностью!

Хор

Строфа
В тяжком пытанье
Из худо переваренных умом дум
Трудно рождалось слово;
Взвесив его стократно,
Я смог, наконец, все рассудив, решить так:
ЖИЗНЬ НЕНАДЕЖНА!
Эту высокую истину я начертал
На размыслительном воске
Не восковых скрижалей
И не пером ее запечатлев!
Я повторяю: В ЖИЗНИ, говорю я,
ЕСТЬ НЕНАДЕЖНОСТЬ!
Не полеты вещающих крыл
Раскрыли мне тайну,
Не дельфийский треножник ее изрыгнул,
Ни Додона:
Своим умом, утробою своей
До всего дошел я.

Антистрофа
Надо ли вспомнить
О той, кого любил отец богов, Зевс,
Той, кому злые боги
В странной заботе дали
Две пары копыт, пару рогов и один хвост, —
Дар нежеланный! —
И отослали в далекие страны затем, [361]
Чтобы она училась,
Как пережевывать жвачку.
И вот, в зеленых аргосских полях
Она, бродя по травке и крапиве,
Ими кормилась!
Пусть питательна эта еда,
Но мне не по вкусу!
Пусть Киприда не выберет троном своим
Мою печень!
Зачем я вспомнил Ио? почему?
Хоть убей, не знаю.

Эпод
Но вещее сердце мое
Уже заводит само
Напев, не зовущий в пляс;
Но вот предстает дворец
Обоим моим глазам
(Вот правый, и левый вот) —
Бойнею, так сказать,
Где столько шерстистых смертей
И кораблекрушений коров.
И веду я плач на Киссийский лад,
И на громкий стук,
На моей груди разрывающий лен,
Отвечает в такт
Головы моей бедной биенье.

Голос Эрифилы, Хор

Э. — О! челюсть топора в меня вгрызается,
Язвя меня не в шутку, а доподлинно.
X. — Мне кажется, я слышу из покоев крик,
Не схожий с криком тех, кто скачет в радости.
Э. — Ах! он опять хватил меня по черепу:
Никак, меня убить он хочет до смерти.
X. — Пусть не винят меня в поспешномыслии,
Но я скажу: кому-то там невесело.
Э. — О! о! еще удар доводит счет до трех,
Хотя об этом вовсе не просила я.
X. — Коль это так — твое здоровье бедственно,
Зато непогрешима арифметика.

За Додумывать за стихотворением — поэта: такая же привычка, как видеть за природою — бога. За одной и той же природой все культуры видят разных богов.