Андрей Аникин - Адам Смит

• Название: Адам Смит
• Автор: Андрей Аникин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1968

Адам Смит — основоположник классической политической экономии.

В этой книге глубокое и обстоятельное изложение экономической теории Смита, не содержащее нарочитых упрощений во имя популяризации, сочетается с увлекательным сюжетным построением, что придает книге, помимо ее научной ценности, достоинства беллетристического произведения. Книга доставляет эмоциональное удовольствие образного познания исторической действительности.

---

В Тулузе нет никакой промышленности, и остальная часть сорокатысячного населения города живет почти исключительно тем, что обслуживает дворян, чиновников, монахов. Ремесленники непредприимчивы и бедны.

Французские наблюдения Смита заиграют яркими красками в знаменитой главе «Богатства народов» о производительном и непроизводительном труде: застой парламентских городов объясняется тем, что «низшие слои населения» в них существуют «главным образом за счет расходов членов судов и тех, кто судится в них».

Этот оборот речи никак не означает, что Смит считал расточительство паразитов источником жизни «низших слоев», как будут считать в течение двух столетий после него иные защитники эксплуататорских классов. Он писал: «Как производительные, так и непроизводительные работники, а также те, кто совсем не работают, одинаково все существуют за счет годового продукта земли и труда страны… Весь годовой продукт, если не считать естественные плоды земли, является результатом производительного труда».

Смит намечает путь анализа классовой структуры современного ему общества. Конечно, для него «те, кто совсем не работают», — это в основном дворяне, попы, офицеры. Капиталист для Смита работает, и работает производительно. Иной взгляд у экономиста XVIII века немыслим. Но и здесь Смит смотрит глубже, чем иные современные нам с вами теоретики и странах капитала.

Он как будто полемизирует с ними:

«Могут подумать, что прибыль на капитал представляет собой лишь другое название для заработной платы за особый вид труда, а именно — за труд по надзору и управлению делом. Однако она совершенно непохожа на заработную плату, определяется совершенно иными началами и не стоит ни в каком соответствии с количеством, тяжестью или сложностью этого предполагаемого труда по надзору и управлению».

Право же, это место не потеряло свою актуальность и в наши дни!

Однако нам пора вернуться в Тулузу, где Смит и герцог Генри отчаянно скучают и пытаются найти развлечения в соответствии с возрастом и склонностями обоих. Обещанные Таунсэндом рекомендательные письма французского министра герцога Шуазеля к местным аристократам заставляют себя ждать, и через четыре месяца по приезде их все еще нет. К тому же наши шотландцы прибыли в Тулузу весной, когда зимний сезон салонов заканчивается и дворяне разъезжаются по своим поместьям.

5 июля 1764 года Смит пишет в Париж Юму горькое и немного жалобное письмо: «Наши успехи, по правде говоря, не слишком велики. Герцог вообще не знаком ни с одним французом… Моя жизнь в Глазго была приятной и полной развлечений по сравнению с той, какую я веду здесь». И продолжает: нельзя ли ускорить присылку рекомендаций? Не может ли хоть на месяц приехать сюда сэр Джемс (который так успешно выручил профессора в Булони)?

Впрочем, скука идет на пользу науке: «Чтобы провести время, я начал писать книгу». Очевидно, Смит имеет в виду продолжение работы над «Богатством народов».

Но герцог подобной возможности провести время не имеет и поэтому просится в путешествие, целью которого избирается Бордо. Эта поездка становится возможной в августе, когда, наконец, приходят долгожданные письма. Правда, в письме проживающему в Бордо на покое герцогу Ришелье от английского посла графа Хертфорда доктор Смит почему-то назван доктором Робинзоном; пока еще плебейское имя Смита (оно и значит-то «кузнец»!) ровно ничего не говорит аристократам, и они легко забывают его. Эта ошибка доставляет ему несколько неприятных минут: он вынужден перед вручением письма объяснять ее старому герцогу.

Семидесятилетний маршал Франции, потомок знаменитого кардинала и дед одесского Дюка, герой многих сражений, романов и скандалов, друг Вольтера, с улыбкой лорнирует слегка смущенного профессора и говорит, что после романа Дефо для французов все англичане — робинзоны, а потому ошибка не так существенна. В остальном все идет хорошо. И юный шотландский лорд и его умный наставник развлекают старика в его добровольном уединении.

Осенью к ним присоединяется в Тулузе младший брат герцога, тоже посланный отчимом для завершения образования за границу. Это было предусмотрено соглашением Смита с Таунсэндом.

Жизнь становится приятнее, о чем Смит в октябре с удовольствием сообщает Юму, описывая путешествие в Бордо и излагая дальнейшие планы. Тон этого письма совсем не тот, что три месяца назад. Путешествие начинает нравиться Смиту. Вместе с обоими юношами он совершает несколько поездок по южным провинциям страны — Лангедоку и Провансу.

Зимой он бывает в домах нескольких членов парламента, высших судейских чинов и находит среди них людей просвещенных и здравомыслящих. Ведь и Монтескье, умерший десять лет назад, был президентом парламента в Бордо!

Но тулузский парламент в целом славится отнюдь не просвещенностью своих членов. Напротив, это самый рьяный поборник религиозного и политического мракобесия, оплот изуверства и жестокости. В эти годы Тулуза живет делом Каласа, которое благодаря Вольтеру стало самым громким уголовным делом XVIII века и закончилось важной победой новых сил «разума и справедливости».

Чувствуя ослабление своих позиций, французская католическая церковь при поддержке светской власти в середине XVIII века прибегла к излюбленной мере — жестоким гонениям на еретиков. На юге Франции жило еще довольно много гугенотов (французских протестантов), фактически лишенных законами Людовика XIV гражданских прав: их не допускали к государственным должностям и ко многим профессиям, включая даже профессии ювелиров и повивальных бабок. В 1762 году католическая Тулуза готовилась праздновать 200-летие богоугодного дела — истребления четырех тысяч гугенотов, которое десятью годами предшествовало парижской Варфоломеевской ночи. За год до юбилея папа издал специальную буллу, в которой прославлял это массовое убийство и разрешал католикам отметить его восьмидневными празднествами.

Духовенство и парламент подняли мутную волну фанатизма, охватившего католическую городскую чернь. Социальный состав населения Тулузы благоприятствовал этому.

Как раз в это время в семье торговца-гугенота Жана Каласа случилось несчастье. 30-летний сын Каласа по неизвестной причине покончил жизнь самоубийством, повесившись в лавке отца. Попы и их приспешники объявили, что отец убил сына по приговору тайного гугенотского трибунала за то, что тот намеревался перейти в католичество. Подстрекательские слухи поползли по городу. Духовенство сделало все возможное, чтобы разжечь самые низменные чувства темной и суеверной массы. Жан Калас был арестован и судим парламентом по всем чудовищным правилам его «правосудия». Несмотря на полное отсутствие доказательств и очевидную нелепость обвинения (68-летний старик один собственноручно повесил молодого, здорового человека!), несмотря на то, что он и под пыткой отрицал свою вину, Калас был приговорен к мучительной казни путем колесования. В марте 1762 года он был казнен на городской площади Тулузы при огромном стечении народа.

Но попы и судьи торжествовали преждевременно: времена уже были не те, когда они могли позволить себе что угодно. На арену выступила новая сила, которой не знала монархическая Франция, — общественное мнение. Своего великолепного выразителя оно нашло в Вольтере, который повел упорную и планомерную борьбу за реабилитацию Каласа и спасение его семьи. Более того, речь шла о спасении многих новых возможных жертв изуверства.

В марте 1765 года особая кассационная палата в Париже признала Каласа невиновным и приказала тулузскому парламенту отменить приговор.

Смит наблюдает последние фазы дела Каласа. С отвращением видит он, что и оправдание Каласа поповско-судейская верхушка Тулузы использует для разжигания религиозной вражды и фанатизма. Организуются выступления против оправдания. В апреле положение становится настолько напряженным, что поговаривают об избиении гугенотов. Англичанам становится в Тулузе как-то неуютно.

И все-таки одержана большая победа. Она укрепляет веру Смита в разум и прогресс: сила церкви тает на глазах. Это не предвещает ничего хорошего и ее союзнику — деспотической монархии.

Несчастный Калас надолго останется в памяти Смита. Он вспомнит его, готовя к переизданию «Теорию нравственных чувств» и дорабатывая изложение вопроса о нравственных страданиях невинно осужденных людей: «Невинный, идущий на казнь по ложному обвинению в позорном и гнусном преступлении, поражен самым большим несчастьем, какое только может постигнуть человека. Его нравственные страдания часто гораздо сильнее, чем страдания того, кто действительно совершил преступления, в которых его обвиняют… К счастью для человечества, такие ужасные случаи, как надо надеяться, весьма редки в любой стране…»

К этому утешительному выводу в новом издании добавлен Калас, который, как пишет Смит, в свой последний миг на требование монаха покаяться отвечал: «Отец мой, неужели вы можете верить, что я виновен?»