Владислав Ванчура - Конец старых времен

• Название: Конец старых времен
• Автор: Владислав Ванчура
• Издательство: ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

Эта книга продолжит знакомство советского читателя с творчеством выдающегося чешского прозаика Владислава Ванчуры, ряд произведений которого уже издавался на русском языке. Том содержит три романа: «Пекарь Ян Маргоул» (публиковался ранее), «Маркета Лазарова» и «Конец старых времен» (переведены впервые). Написанные в разное время, соотнесенные с разными эпохами, романы эти обогащают наше представление о жизни и литературе Чехии и дают яркое представление о своеобразии таланта большого художника,

---

Это мне не понравилось. И, стремясь поскорее успокоить князя, я сказал:

Ничего, что вам пришлось попоститься. Главное, что вы из всех этих передряг выбрались подобру-поздорову. При таком положении вещей вы еще можете наверстать упущенное.

Я протянул руку к его бокалу, чтобы наполнить его, но Михаэла и Сюзанн, обе, как по команде, схватили бутылку, стоявшую передо мной. Каждая из барышень тянула в свою сторону. Было в этом нечто бесконечно ребяческое и простодушное, выдававшее сразу, что дело из рук вон плохо: князь заморочил головы обеим.

Господи, да за все содержание его рассказов я не дал бы и понюшки, а разум его не стоит ломаного гроша! Тем не менее Михаэла и Сюзанн были совершенно околдованы, ибо в безумии полковника, хоть и скроенном на несколько старинный лад, была живая кровь, живая искра.

Я переводил взгляд с одной барышни на другую, но Эллен желала продолжать разговор в том же тоне, с каким я обратился к ней в начале вечера. Я такой охоты не выказывал; тогда она принялась описывать прелесть зеленых шотландских лугов, где бродит скот, позвякивая колокольцами. После мучительно длинного описания всего этого она добралась и до субботы.

— В этот день все собираются в церкви, — вещала она, не преминув добавить, что с годами это сделалось для нее настоятельной потребностью…

А я видел одну только Сюзанн, и не было мне никакого дела до проповедей английских попов. Эллен со своими рассказами тяготила меня, и я только и делал, что ловил слова, доносившиеся с другого конца стола. Тогда еще не знал я ни доброго сердца Эллен, ни преданности ее, какую редко встретишь даже у некрасивых женщин и которая часто стоит куда больше смазливой рожицы. (Такого рода мудрость мне дано было приобрести значительно позднее.) А тогда я стремился к одной Сюзанн: я чувствовал, что она отдаляется от меня. Тем не менее были минуты, когда мне казалось, что оживление ее вызвано отнюдь не побасенками князя, что Сюзанн все-таки интересна и серьезная беседа о литературе. Эта мысль приходила мне всякий раз, когда она обращалась ко мне с просьбой процитировать то или иное место. Я с радостью исполнял ее желания (извиняясь перед Эллен). И, произнося чьи-нибудь прославленные строки, старался, чтобы их услышал и мой хозяин и научился уважать библиотекарей. Таким, как пан Стокласа, приходится чуть ли не силой вдалбливать в голову уважение к образованности. И я, возвысив голос, говорил с таким чувством, что князь заметил, что я мог бы в два счета сделаться дьячком, не будь я таким замечательным библиотекарем.

Между тем я постепенно пьянел. Я чувствовал, что если я и потеряю Сюзанн, то во всяком случае не лишусь приятной жизни, даже если придет конец моим злополучным визитам к Корнелии. Господи боже мой, что такое одна жалкая ночь в сравнении с живым человеком и его бессмертной душой?! Мне ужасно хотелось выразить эту мысль вслух, и удержался я от этого лишь с превеликим трудом.

Тем временем адвокат опять заспорил о чем-то с князем.

Я, как и большинство людей, склонен сближаться с теми, кому улыбается счастье и кто движется к успеху. И, видя с несомненностью, до какой степени князь Алексей овладел полем битвы, я выказал к нему расположение. Я сделал несколько лестных замечаний в его адрес — например, когда речь зашла об оружии, я вставил, что князь семь раз стрелял в семерку червей и всякий раз попадал в сердечки. Заговорили о лошадях — и я упомянул о том, что князь прекрасный наездник; короче, я старался, как мог.

Пан Ян и адвокат сохранили ясную голову, а мы с князем немного захмелели. И все же та парочка ковыляла далеко позади нас. Я с наслаждением слушал, как тужится адвокат, желая нас уязвить. Он все порывался рассказать анекдот о пьяницах, но потуги эти проваливались под звон бокалов.

Пан Ян (будучи все же человеком доброго сердца) испытывал скорее горечь, чем гнев, и это до некоторой степени примиряло меня с ним. «Глупец, — мысленно обращался я к нему, — барышня Михаэла смотрит сейчас только на князя, но это пустяки, ибо в один прекрасный день любезный гость наш сорвется с места. Он наврал нам уже с три короба и в конце концов так запутается, что сам не разберется. Тебе бы радоваться, что князь выбил из седла адвоката, который держит в своих руках управляющего. Князю же в этом споре нет места. Он исчезнет, растает, улетит — или его уведет (когда пробьет час) какой-нибудь жандарм в ремнях и с винтовкой.

И разве сам черт путает карты, если я ошибаюсь, и у этого малого нет на совести какой-нибудь аферы».

После бокала-другого сердце у меня делается безмерно нежным, и я красноречивыми взглядами старался показать пану Яну, что ему достаточно сравнить свое свежее лицо с морщинистой и обветренной физиономией князя, свои прекрасно очерченные губы и ровный ряд зубов со ртом полковника, быть может, красивым, но выражающим упрямство, насмешливость и волчью стать. Увы, пан Ян на меня не глядел и не понял меня, даже когда я сжал ему локоть. Зато хозяин мой был весел и очень ласково беседовал с князем и со мной. Прощаясь на ночь, он подал мне руку со словами, что я славный малый.

Я пошел было к себе, да вдруг вернулся (ибо был изрядно взбудоражен) с намерением еще поболтать с полковником. Быть может, ему захочется еще рыбки или рюмку наливки? Итак, я остановился, поджидая его, и видел, как Лойзик (по прозванию Фербенкс) допивает вино из бокалов барышень, отодвинув мой, хотя вина в нем оставалось больше. При этом зрелище (которое вам, быть может, покажется не очень приятным) я испытал чудесную раздвоенность, стремящуюся к единству, испытал то самое неутолимое стремление найти вторую половинку ореха, первую половинку которого господь бог сунул в руку каждому мужчине.

Заглядывая таким образом через приоткрытую дверь в столовую, я увидел Михаэлу и Сюзанн — они шли по обеим сторонам князя, подняв к нему головки, одну русую, другую с черными, как эбеновое дерево, волосами, Я так и замер. Дамы попрощались. Полковник поклонился им, и Михаэла ушла в свою спальню, которую она делила с Китти.

Удалился и князь, а Сюзанн оставалось сделать лишь несколько шагов до дверей своей комнаты.

Она остановилась, положив ладонь на дверную ручку.

И тогда я снова увидел князя — волчьими скачками он приблизился к Сюзанн и обнял ее, она же не проронила ни звука.

Я слышал, как бьется мое сердце.

Князь медленно открыл дверь и вошел в нее вместе с Сюзанн.

За ними щелкнул замок.

УРОК ФЕХТОВАНИЯ

В ту ночь я не мог спать. Жгло представление о том, как Сюзанн лежит с князем. Меня бросало то в жар, то в холод. Несчетные разы выбегал я в коридор — но что мне было делать? Поднять шум? Стучать в дверь Сюзанн?

Я возвращался в постель растерянный, взвинченный, с перевернувшимся сердцем. Думал о всех девах, гибнущих в объятиях проходимцев, и вспоминал о племяннице моей Элишке, которая (как я уже упоминал) пережила нечто подобное с писарем.

Я испытывал отвращение и ненависть к соблазнителям, сам себя воображая овечкой. И то прижимал к лицу ладони, то сжимал кулаки.

А какие картины проносились в моем мозгу! Я слышал согласное дыхание любовников и представлял себе, как Сюзанн, прикрыв локотком глаза, притворяется, будто засыпает. Перед взором моим вставала великолепная обнаженная щиколотка, одежды, скользящие кверху, нагота и смежающиеся ресницы.

Перед рассветом я расслышал легкие шаги; то уходил князь.

На следующий день, не желая никого видеть, я засел в библиотеке и погрузился в чтение «Спора души с телом». Я люблю эту книгу, но в тот раз читал рассеянно, и меня не смешили знакомые места. Под гладью сознания моего бушевали мысли о Сюзанн. Мне хотелось отомстить ей. Я ненавидел Алексея Николаевича и ощущал в себе нравственную силу, которая крепнет, увы, по мере того, как мы стареем.

Потом я забегал по библиотеке, как зверь вдоль решеток своей клетки. Мне не хватало места, не хватало воздуху, меня сотрясало беспокойство и порывы бежать на край света.

В то время как я метался подобным образом, мне вдруг пришла в голову мысль — помочь Сюзанн уехать в Париж. «Ну правильно, — говорил я себе, — она вернется к матери, в свой дом на улице Сен-Луи, ускользнет от князя и через месяц забудет его…»

Я до того обезумел от горя, что не понимал всей глупости подобных надежд.

Ах, если б мог я в те минуты сохранить ясную голову! Если б не стоял за моей спиной тот гнусный старый подсказчик из нравоучительных книжек, тот дьявол, нечистый, сатана психологической литературы!

Оглушенный голосом, гремевшим во мне все настойчивее, я стал изыскивать, где бы раздобыть денег для Сюзанн. Вот мы и дошли до этого пункта.

До сей поры я утаивал (если не считать беглого упоминания) отвратительные замыслы, время от времени посещавшие меня, но примите в расчет, что я все-таки покаялся, что я пишу эти строки, стоя на коленях, бередя раскаяние свое, да станет оно еще жесточе, да запустит оно свои когти еще глубже в меня. Нет, ничего не получается, не удается мне выдавить ни единого вздоха из голодного моего нутра! Вижу ясно, что я стал добычей ада, понимаю, что поддался дьяволу и что сладостный глас смирения и руно агнца — не для меня. Придется мне говорить без обиняков и признаться — и вот я признаюсь, что замыслил я воровство, что возжелал я похищать Стокласовы книги и продать их господину Хюлиденну, который в то время вращался в Крумловском округе и был агентом некоего амстердамского книготорговца по имени Стейнер…