Ноам Хомский - Картезианская лингвистика

• Название: Картезианская лингвистика
• Автор: Ноам Хомский
• Издательство: КомКнига
• Жанр: Философия
• Год: 2005
• ISBN: 5-484-00181-1

В настоящей книге выдающийся американский лингвист Ноам Хом- ский попытался проследить в трудах языковедов и философов прошлого идеи, сходные с положениями разработанной им теории трансформационной порождающей грамматики. С этой целью он обратился к лингвофилософ- ской рационалистической традиции XVII–XVIII вв., незаслуженно, по его мнению, забытой. Обильно цитируя сочинения Р.Декарта и Ж. деКордемуа, Дж. Хэрриса и Р. Кедворта, братьев Шлегелей и В. фон Гумбольдта, а также других мыслителей Франции, Германии и Англии, Хомский создает целостное представление о главных особенностях рационалистического подхода к языку, основы которого были заложены еще в античности. Знаменитый труд Хомского был переведен на многие языки и вызвал в свое время бурную полемику в научной печати; его русский перевод, несо- мненно, будет воспринят с интересом лингвистами, психологами, философами, культурологами, историками науки и представителями других гуманитарных профессий.

---

Языковая сфера бесконечна и беспредельна, она составляет «совокупность всего мыслимого» (Inbegriff alles Denkbaren) [Op. cit., 122; Там же, 110]. Следовательно, основополагающее свойство языка должно заключаться в возможности употребления конечного числа определенных механизмов в неограниченном количестве ситуаций, которые нельзя предусмотреть заранее. «Поэтому она [языковая практика] должна бесконечно использовать конечный набор средств, и она добивается этого благодаря идентичности сил, порождающих мысль и язык» [Op. cit., 122; Там же, ПО].

По мнению Гумбольдта, лексику языка также нельзя рассматривать как «готовую, застывшую массу » [Там же, 112]. Даже если отвлечься от образования новых слов, использование лексики говорящим или слушающим предполагает «развивающийся и вновь воспроизводящийся продукт словообразовательной потенции» [Op. cit., 125-126; Там же, 112]. Это верно как в отношении эпохи возникновения языка, так и в отношении процесса овладения языком детьми; то же самое можно сказать и по поводу повседневного пользования речью (см. прим. 25). Таким образом, для Гумбольдта лексикон — это не хранящийся в па мяти список, из которого просто извлекаются слова при пользовании языком («Никакая человеческая память не смогла бы обеспечить этого [безошибочного использования в речи необходимого в каждый данный момент слова], если бы душа одновременно не содержала бы в себе некий инстинкт, предоставляющий ей ключ к образованию слов» [Там же, 112; цит. с изм.]), а как нечто, основанное на определенных организационных принципах порождения, в соответствии с которыми производятся подходящие для данного случая языковые единицы. Исходя из этого положения, он развивает свою хорошо известную теорию, согласно которой (говоря современными терминами) понятия организованы в виде «семантических полей», и свою «значимость» (value) они получают в соответствии с принципами, лежащими в основе данной системы.

Речь — орудие мысли и самовыражения. Она играет «имманентную» и «конструктивную» роль, определяя природу когнитивных процессов в человеке, его «мыслящую и в мышлении творящую силу» [Op. cit., 36; Там же, 58], его «миросозерцание» (Weltanschauung) и процессы «сцепления мыслей» (Gedankenverknupfung) [Op. cit, 50; Там же, 67]. В целом можно сказать, что человеческий язык есть организованная целостность, которая помещается между человеком и «природой, воздействующей на него изнутри и извне » [Op. cit, 74; Там же, 80]. Хотя языки обладают универсальными свойствами, обусловленными особенностями человеческого интеллекта как такового, тем не менее в каждом языке содержится особый «мыслимый мир», свой особый взгляд на вещи. Разумеется, наделяя отдельные языки подобной ролью в детерми нировании мыслительных процессов, Гумбольдт радикальным образом отходит от положений картезианской лингвистики и занимает позицию, гораздо более характерную для романтиков.

Однако, когда Гумбольдт заявляет, например, что человек «окружает себя миром звуков, чтобы воспринять в себя и переработать мир вещей» [Op. cit, 70; Там же, 80], он остается в рамках картезианской лингвистики, поскольку рассматривает язык прежде всего как орудие мышления и самовыражения, а не как функциональную коммуникативную систему вроде той, что имеется у животных. Уже в своих истоках язык «распространяется на все предметы, с какими сталкивается чувственное восприятие и внутренняя обработка последнего » [Ор. dt., 75; Там же, 75]. Гумбольдт считает ошибочным мнение, будто язык возникает в первую очередь из потребности во взаимопомощи. «Человек не так уж беззащитен, и для организации взаимопомощи хватило бы нечленораздельных звуков» [Ор. dt, 75; Там же, 81]. Разумеется, язык может использоваться в чисто практических целях, когда, например, ктото приказывает спилить дерево и «при произнесении слова не думает ни о чем ином, кроме как о стволе » [Ор. dt, 220]*. Однако те же самые слова могут иметь и «возросшую значимость» [Там же, 170], когда они используются, например, для описания природы или в поэзии; тогда словами пользуются не просто как орудиями или в чисто референциальнои функции, * В цитируемом русском переводе соответствующий пассаж передан несколько по-иному; см. [Там же, 170]. они не употребляются «односторонне... в обособленной сфере деятельности для ограниченных целей»*, но соотносятся с «внутренней совокупностью мыслительных связей и чувств» [Op. cit., 221; Там же, 170]. Только в последнем случае, когда привлекаются все языковые ресурсы для порождения или истолкования речи, все аспекты лексической и грамматической структуры высказывания в полной мере способствуют его интерпретации. Чисто практическое использование характерно не для реально существующих человеческих языков, а для искусственных паразитарных систем39.

Оригинальная разработка понятия «формы языка » как некоего устойчивого и неизменного принципа порождения, определяющего способы осуществления безграничного спектра индивидуальных «творческих» актов, которые составляют суть нормального языкового употребления, является значительным вкладом Гумбольдта в лингвистическую теорию. К сожалению, этот вклад не был оценен по достоинству и до недавнего времени никак не использовался40. Значимость теории Гумбольдта можно оценить, если, например, сравнить его понятие «формы» с тем же понятием у Хэрриса в его трактате «Гермес» (1751). Для Хэрриса язык — это прежде всего система слов. Их значения (символизируемые ими понятия) образуют форму языка, а их звучание — материю (субстанцию). Понятие формы у Хэрриса следует классическому образцу, в его основе лежит представление о внешнем виде, упоря * Выделено Н. Хомским. доченности. Однако в сочинении Хэрриса о языке нет и намека на то, что описание языковых форм должно быть чем-то большим, чем выделение элементов, категорий и установление связей между «элементами содержания» и «элементами выражения». Иными словами, мы не обнаруживаем у него того гораздо более глубокого проникновения в сущность языка, которое характерно для Гумбольдта; последний смотрел на язык не просто как на «шаблонную организацию» различного рода элементов; адекватное описание языка, по Гумбольдту, заключается в соотнесении этих элементов с системой порождающих принципов, число которых ограничено; эти принципы определяют вид конкретных языковых элементов и их взаимосвязи, они лежат в основе бесконечного разнообразия осмысленных языковых актов, какие только могут быть осуществлены41.

Разработку Гумбольдтом понятия «формы языка » следует рассматривать на фоне той оживленной дискуссии по поводу различия между «механической формой» и «органической формой», которая велась в период романтизма. А. В. Шлегель различал их следующим образом:

«Форма является механической, когда под воздействием внешней силы она запечатлевается на любом материале исключительно как случайное добавление без всякой связи с его качеством; например, когда мы придаем определенные очертания мягкой массе, которые она может сохранять в неизменности после отвердения.

Органическая же форма врожденная; она развертывает ся изнутри, приобретает определенность одновременно с полным развитием зародыша» 42 .

В пересказе Колриджа* это звучит так:

«Форма является механической, когда на данном материале мы запечатлеваем заранее определенную форму, которая не обязательно проистекает из свойств материала; например, когда массе сырой глины мы придаем любую форму и хотим, чтобы она сохранилась после ее отвердения. Органическая же форма — врожденная; по мере своего развития она формируется изнутри, и полнота ее развития совпадает с совершенством ее внешней формы. Какова жизнь, такова и форма. Природа, этот наипервейший гениальный художник, обладающий неисчерпаемым разнообразием способностей, столь же неисчерпаема и в своих формах; любая внешность — это облик того, что внутри, его верный образ, отражаемый и отбрасываемый от вогнутого зеркала...» .

В обоих случаях контекстом этих высказываний служит исследование, направленное на то, чтобы выяснить, каким образом индивидуальные творения гения ограничиваются неким правилом и законом. Гумбольдтовское понимание «органической формы» языка и ее роли в определении облика индивидуальных речевых порождений является естественным побочным продук * Колъридж или Колридж Самюэл Тейлор (Coleridge S. N., 1772-1834) — английский поэт-романтик, философ и литературный критик. том дискуссии по поводу различий между органической и механической формой, в частности, в аспекте ранее обнаруженной связи между художественным творчеством и творческим аспектом языкового употребления (ср. выше, с. 46-48)44.

Столь же примечательны схождения между гумбольдтовским понятием «органической формы» в языке и разработанной намного раньше биологической теорией «праформы» (Urform) Гёте45. Понятие «праформы » было введено в качестве нового аспекта понятия формы, наряду со «статической» ее концепцией, представленной, например, в трудах Линнея и Кювье (имеется в виду понятие формы как структуры и организации).