Эдгар По - Т. 1. Лирика Эдгара По в переводах русских поэтов

• Название: Т. 1. Лирика Эдгара По в переводах русских поэтов
• Автор: Эдгар По
• Издательство: Фолио
• Жанр: Поэзия
• Год: 1995
• ISBN: 5-7150-0178-1 (т.1) 5-7150-0177-3

В первый том сочинений Эдгара По входит его поэзия. Основу книги составили переводы прославленных поэтов «Серебряного века» — Константина Бальмонта и Валерия Брюсова. Особенностью настоящего издания является то, что здесь в наиболее полном объеме собраны русские переводы лирики Эдгара По, создававшиеся на протяжении более чем ста лет. В итоге читатель получит возможность составить себе максимально близкое к подлиннику представление о «Вороне» и других шедеврах великого американского романтика, а также проследить различные этапы освоения его поэтического творчества в России.

---

ВОРОН[72]

Раз в тоскливый час полночный я искал основы прочной
Для своих мечтаний — в дебрях философского труда.
Истомлен пустой работой, я поник, сморен дремотой,
Вдруг — негромко стукнул кто-то. Словно стукнул
в дверь… Да, да!
«Верно, гость, — пробормотал я, — гость стучится
в дверь. Да, да!
Гость пожаловал сюда».

Помню я ту ночь доныне, ночь декабрьской мглы и стыни, —
Тлели головни в камине, вспыхивая иногда…
Я с томленьем ждал рассвета; в книгах не было ответа,
Чем тоска смирится эта об ушедшей навсегда,
Что звалась Линор, теперь же — в сонме звездном навсегда
Безымянная звезда.

Шорох шелковый портьеры напугал меня без меры:
Смяла, сжала дух мой бедный страхов алчная орда.
Но вселяет бодрость — слово. Встал я, повторяя снова:
«Это гость, — так что ж такого, если гость пришел сюда?
Постучали, — что ж такого? Гость пожаловал сюда.
Запоздалый гость. Да, да!»

Нет, бояться недостойно. И отчетливо, спокойно
«Сэр, — сказал я, — или мэдем, я краснею от стыда:
Так вы тихо постучали, — погружен в свои печали,
Не расслышал я вначале. Рад, коль есть во мне нужда».
Распахнул я дверь: «Войдите, если есть во мне нужда.
Милости прошу сюда».

Никого, лишь тьма ночная! Грозный ужас отгоняя,
Я стоял; в мозгу сменялась странных мыслей череда.
Тщетно из глухого мрака ждал я отклика иль знака.
Я шепнул: «Линор!» — однако зов мой канул в никуда,
Дальним эхом повторенный, зов мой канул в никуда.
О Линор, моя звезда!

Двери запер я надежно, но душа была тревожна.
Вдруг еще раз постучали, явственнее, чем тогда.
Я сказал: «Все ясно стало: ставни… Их порывом шквала,
Видимо, с крючка сорвало, — поправимая беда.
Ставни хлопают и только, — поправимая беда.
Ветер пошутил — ну да!»

Только я наружу глянул, как в окошко Ворон прянул,
Древний Ворон — видно, прожил он несчетные года.
Взмыл на книжный шкаф он плавно и расселся там державно,
Не испытывая явно ни смущенья, ни стыда,
Там стоявший бюст Минервы оседлал он без стыда,
Словно так сидел всегда.

Я не мог не удивиться: эта траурная птица
Так была невозмутима, так напыщенно-горда.
Я сказал: «Признаться надо, облик твой не тешит взгляда;
Может быть, веленьем ада занесло тебя сюда?
Как ты звался там, откуда занесло тебя сюда?»
Ворон каркнул: «Никогда!»

Усмехнулся я… Вот ново: птица выкрикнула слово;
Пусть в нем смысла и немного, попросту белиберда,
Случай был как будто первый, — знаете ль иной пример вы,
Чтоб на голову Минервы взгромоздилась без стыда
Птица или тварь другая и в лицо вам без стыда
Выкрикнула: «Никогда!»

Произнесши это слово, черный Ворон замер снова,
Как бы удовлетворенный завершением труда.
Я шепнул: «Нет в мире этом той, с кем связан я обетом,
Я один. И гость с рассветом улетит — Бог весть куда,
Он, как все мои надежды, улетит Бог весть куда».
Ворон каркнул: «Никогда!»

Изумил пришелец мрачный репликой меня удачной.
Но ведь птицы повторяют, что твердят их господа.
Я промолвил: «Твой хозяин, видно, горем был измаян
И ответ твой не случаен: в нем та, прежняя, беда.
Может быть, его терзала неизбывная беда
И твердил он: «Никогда!»

Кресло я придвинул ближе: был занятен гость бесстыжий,
Страшный Ворон, что на свете жил несчетные года.
И, дивясь его повадкам, предавался я догадкам, —
Что таится в слове кратком, принесенном им сюда,
Есть ли смысл потусторонний в принесенном им сюда
Хриплом крике «Никогда!»?

Я сидел молчаньем скован, взглядом птицы околдован,
Чудилась мне в этом взгляде негасимая вражда.
Средь привычного уюта я покоился, но смута
В мыслях властвовала люто… Все, что было, как всегда,
Лишь ее, что вечерами в кресле нежилась всегда,
Здесь не будет никогда!

Вдруг незримый дым кадильный мозг окутал мой
бессильный, —
Что там — хоры серафимов или облаков гряда?
Я вскричал: «Пойми, несчастный! Этот знак прямой
и ясный —
Указал Господь всевластный, что всему своя чреда:
Потерпи, придет забвенье, ведь всему своя чреда».
Ворон каркнул: «Никогда!»

«Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы, —
Молвил я, — заброшен бурей или дьяволом сюда?
Отвечай: от мук спасенье обрету ли в некий день я,
В душу хлынет ли забвенье, словно мертвая вода.
И затянет рану сердца, словно мертвая вода?»
Ворон каркнул: «Никогда!»

«Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы,
Заклинаю небом, адом, часом Страшного Суда, —
Что ты видишь в днях грядущих: встречусь с ней я
в райских кущах
В миг, когда среди живущих кончится моя страда?
Встречусь ли, когда земная кончится моя страда?»
Ворон каркнул: «Никогда!»

Встал я: «Демон ты иль птица, но пора нам распроститься.
Тварь бесстыдная и злая, состраданью ты чужда.
Я тебя, пророка злого, своего лишаю крова,
Пусть один я буду снова, — прочь, исчезни без следа!
Вынь свой клюв из раны сердца, сгинь навеки без следа!»
Ворон каркнул: «Никогда!»

И, венчая шкаф мой книжный, неподвижный, неподвижный,
С изваяния Минервы не слетая никуда,
Восседает Ворон черный, несменяемый дозорный,
Давит взор его упорный, давит, будто глыба льда.
И мой дух оцепенелый из-под мертвой глыбы льда
Не восстанет никогда.

ВОРОН[73]

Это было мрачной ночью; сны являлись мне воочью,
В смутном книжном многострочье мысль блуждала тяжело.
Над томами я склонился, в них постигнуть суть пытался,
Вдруг как будто постучался кто-то в темное стекло…
«Это путник, — прошептал я, — мне в оконное стекло
Постучал — и все прошло».

Помню этот час, как ныне: мир дрожал в декабрьской стыни,
Умирал огонь в камине… О, скорей бы рассвело!
Поверял я книгам горе по утерянной Леноре —
Это имя в райском хоре жизнь вторую обрело,
Осчастливленное небо это имя обрело,
А от нас оно ушло.

И под шорохи гардины в сердце множились картины,
Где сплеталось воедино грез несметное число.
Чтоб избавиться от дрожи, я твердил одно и то же:
«Что же страшного? Прохожий постучал слегка в стекло,
Гость какой-нибудь захожий постучал, придя, в стекло,
Постучал — и все прошло».

Так прогнав свою тревогу, я сказал: «Вздремнул немного,
Извините, ради Бога, наваждение нашло.
Вы так тихо постучали, что подумал я вначале —
Не снега ли, не ветра ли застучали о стекло?
Я подумал: звук случайный, вроде ветра о стекло,
Отшумел — и все прошло».

Дверь открыл и на ступени вышел я — лишь тьма и тени.
В сердце скопище видений умножалось и росло,
И, хоть все кругом молчало, дважды имя прозвучало —
Это я спросил: «Ленора?» (так вздыхают тяжело),
И назад печальным эхом, вдруг вздохнувшим тяжело,
Имя вновь ко мне пришло.

И прикрыл я дверь несмело. Как в огне, душа горела.
Вдруг от стука загудело вновь оконное стекло.
Значит, это не случайно! Кто там: друг иль недруг тайный?
Жить под гнетом этой тайны сердце больше не могло,
«Время, — молвил я, — пришло».

И тогда окно открыл я, и в окне, расправив крылья,
Показался черный Ворон — что вас, сударь, привело? —
И на статую Паллады взмыл он, точно так и надо,
Черный, сел, вонзая когти в мрамор, в белое чело;
И пока взлетал он с пола изваянью на чело,
И минуты не прошло.

Кто бы мог не удивиться? Был он важен, как патриций.
Все меня в спесивой птице в изумленье привело.
Я спросил, забыв печали: «Как тебя в Аиде звали,
В царстве ночи, где оставил ты гнездо — или дупло?
Как тебя в Аиде кличут, чтоб оставил ты дупло?»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

Странно! Гость мой кривоносый словно понял смысл вопроса.
Вот ведь как: сперва без спроса залетел ко мне в тепло,
А теперь дает ответы (пусть случайно, суть не это),
В перья черные одетый, сев богине на чело;
Кто видал, чтоб сел богине на высокое чело
Тот, чье имя «Все прошло»?

Он сказал — и смолк сурово, словно сказанное слово
Было сутью и основой, тайну тайн произнесло,
Сам же, словно изваянье, он застыл в глухом молчанье,
И спросил я: «Где мечтанья, расцветавшие светло?
Ты и сам, как все, покинешь дом мой — лишь бы рассвело!»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

Как же я не понял сразу, что твердит от раза к разу
Он одну лишь эту фразу — то, что в плоть его вошло, —
Оттого, что жил он прежде в черно-траурной одежде
Там, где места нет надежде (одеянье к месту шло!)
И хозяину былому лишь одно на память шло:
«Все прошло, прошло, прошло!»

И не то, чтоб стал я весел, — к гостю я привстал из кресел
(Он на статуе, как прежде, громоздился тяжело):
«Темной вечности ровесник, злой ты или добрый вестник?
Что за вести мне, кудесник, изреченье принесло —
Неуклюжий, тощий, вещий, что за вести принесло
Это — дважды — «все прошло»?

Мысли полнились разладом, и застыл я с гостем рядом.
Я молчал. Горящим взглядом душу мне насквозь прожгло.
Тайна мне уснуть мешала, хоть склонился я устало
На подушки, как склоняла и она порой чело…
Никогда здесь, как бывало, больше милое чело
Не склонится — все прошло.

Мнилось: скрытое кадило серафимы белокрыло
Раскачали так, что было все от ладана бело,
И вскричал я в озаренье: «О несчастный! Провиденье
В пенье ангелов забвенье всем печалям принесло!»
От печали по Леноре избавленье принесло!»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

«О пророк! — спросил его я, — послан будь хоть сатаною,
Кто б ни дал тебе, изгою, колдовское ремесло,
Мне, всеведущий, ответствуй: есть ли в скорбном мире
средство,
Чтоб избавиться от бедствий, чтоб забвенье снизошло?»
Где бальзам из Галаада, чтоб забвенье снизошло?»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

«О пророк! — призвал его я. — Будь ты даже сатаною,
Если что-нибудь святое живо в нас всему назло, —
Отвечай: узрю ли скоро образ умершей Леноры?
Может, там, в Эдеме, взору он откроется светло,
В звуках ангельского хора он придет ко мне светло?»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

«Хватит! Птица или бес ты — для тебя здесь нету места! —
Я вскричал. — В Аид спускайся, в вечно черное жерло!
Улетай! Лишь так, наверно, мир избавится от скверны,
Хватит этой лжи безмерной, зла, рождающего зло!
Перестань когтить мне сердце, глядя сумрачно и зло!»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

Вечно клювом перья гладя, вечно адским взором глядя,
Когти мраморной Палладе навсегда вонзил в чело,
Он застыл, и тень ложится, и душе не возродиться
В черной тени мрачной птицы, черной, как ее крыло;
И душе из тени — черной, как простертое крыло,
Не воспрянуть… Все прошло!

ВОРОН[74]