Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)

• Название: Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9922-0630-2, 978-5-9922-0629-6

В двух томах представлены все исторические романы замечательного польского прозаика, лауреата Нобелевской премии — Генрика Сенкевича.

В первый том вошли произведения: "Камо грядеши" — роман, в котором описывается борьба ранних христиан с деспотизмом Нерона, роман "Меченосцы", более известный под названием "Крестоносцы", который публикуется в редко издаваемом переводе Вл. Ходасевича, посвященный борьбе поляков и литовцев с Тевтонским орденом в конце XIV — начале XV века, и роман "Огнем и мечом", рассказывающий о борьбе шляхетской Речи Посполитой с Украиной во времена Богдана Хмельницкого, — первый роман трилогии "Огнем и мечом", "Потоп", "Пан Володыевский".

---

— Вперед! — крикнул он Скшетускому.

Скшетуский поднял вверх копье, и железная стена гусар двинулась вперед. Но скакать им пришлось недолго — боевая линия сама значительно пододвинулась к ним. Драгуны Барановского тотчас расступились, чтобы дать дорогу гусарам, мчавшимся на победоносные сотни Кривоноса.

— Еремия! Еремия! — закричали гусары.

— Еремия! — повторило все войско.

Страшное имя князя наполнило тревогой сердца запорожцев. Только теперь они узнали, что вождь этого войска не воевода киевский, а сам князь. Впрочем, они и так не могли устоять против гусар, которые давили людей одной своей тяжестью, как рухнувшая стена давит стоящих под нею людей. Единственным спасением для них было расступиться в обе стороны, пропустить гусар и ударить на них с боков или с тылу. Но с боков поджидали уже драгуны Вершула и легкая кавалерия Кушеля и Понятовского, которые снова загнали их в середину.

Картина сражения теперь сразу изменилась: легкая кавалерия образовала как бы улицу, посредине которой мчались гусары, сметая и опрокидывая на пути людей и лошадей, — казаки с воем бросились назад в город. Если бы только Вершулу удалось соединиться с крылом Понятовского, казаки были бы окружены и истреблены все до одного; но ни Вершул, ни Понятовский не могли этого сделать — натиск бегущих был слишком велик, и драгуны могли бить запорожцев только с боков, но зато били так, что у них руки немели…

Молодой Кривонос, когда он, несмотря на свою отвагу и дикость, понял, что недостаточно опытен, чтобы бороться с таким вождем, как князь, окончательно потерял голову и убежал вместе с другими в город.

Кушель, стоявший в стороне, хоть и был близорук, заметил его и ударил саблей по лицу, но сабля скользнула по застежке и только ранила Кривоноса, который испугался еще больше. Но Кушель чуть было не поплатился за это жизнью: на него бросился Бурдабут с остатками кальницкого полка. Он дважды пробовал выдержать натиск гусар, но оба раза отступил, точно его отталкивала какая-то сверхъестественная сила. Наконец собрав остаток казаков, он решил ударить на драгун Кушеля сбоку и пробиться в поле; но прежде чем он пробился, дорога, ведущая в город, так переполнилась народом, что быстрое бегство было невозможно. А гусары, налетев на толпу и поломав копья, пустили в дело мечи. Началась дикая, беспорядочная, беспощадная резня. Трупы валились один за другим, а лошади топтали копытами извивавшиеся в судорогах тела. Местами толпа так скучивалась, что не было места размахнуться саблей; там дрались врукопашную, ножами и кулаками; кое-где послышались крики: "Помилуйте, ляхи!" Крики эти росли, множились, заглушали звуки мечей и стоны умирающих, но пощады не было. Как солнце светил пожар. Один только Бурдабут со своими казаками не просил пощады. Ему не хватало места для битвы, и он расчищал себе путь ножом. Прежде всего он столкнулся с толстяком Диком и, вонзив ему нож в живот, свалил его с лошади; тот только успел вскрикнуть "Иезус!" и уж не поднялся с земли, лежа под копытами лошадей, разрывавших его внутренности. Бурдабуту стало свободнее, и он срубил драгуну Сокольскому голову вместе со шлемом, свалил потом Прияма и Цертовича. Молодой Зиновий Скальский нанес ему удар по голове, но сабля его, соскользнув, ударила плашмя; за это атаман хватил его кулаком по лицу и убил на месте. Кальничане шли за ним и кололи всех кинжалами.

— Колдун! Колдун! — кричали гусары. — Его и железо не берет! Безумный человек!

У Бурдабута действительно на губах показалась пена, глаза горели бешенством. Наконец он увидал пана Скшетуского и, по завернутому рукаву узнав, что это офицер, набросился на него. Все затаили дыхание и прервали битву, глядя на борьбу двух страшных рыцарей. Пан Ян не испугался криков "колдун", он вскипел гневом, увидев страшную работу Бурдабута, заскрежетал зубами и ураганом, тучей набросился на атамана. Они столкнулись так страшно, что лошади их присели на задние ноги. Послышался лязг железа, и вдруг сабля атамана разлетелась в куски под ударом польского копья. Казалось, что никакие силы не могут уже спасти Бурдабута, но вдруг он выпрямился, и в его руке сверкнул нож, занесенный над головой Скшетуского. Смерть уже заглянула рыцарю в глаза, так как он не мог действовать мечом; но, бросив меч, висевший на ремешке, он стремительно схватил Бурдабута за руку. Несколько секунд обе руки судорожно дрожали в воздухе, и, должно быть, Скшетуский как клещами сжал руку Бурдабута, так как он завыл как волк, пальцы его, стиснутые руками Скшетуского, разжались, и он выпустил нож. Улучив минуту, Скшетуский схватил казака за шею, пригнул его голову к седлу и, выхватив его же буздыган, ударил им атамана так, что тот только захрипел и упал с коня. Кальничане бросились отомстить за смерть своего атамана, но налетели гусары и порубили их.

На другом конце гусарской линии битва не прекращалась ни на минуту, так как там не было такой давки. Там отличался пан Лонгин, украшенный анусиным шарфом, с своим мечом "сорвикапюшон".

На другой день после битвы воины с удивлением смотрели на то место, где он дрался, и, указывая на руки, перерубленные пополам головы и на массу конских и человеческих трупов, шептали друг другу:

— Смотрите, здесь бился Подбипента.

Даже сам князь осматривал эти трупы и хотя был озабочен разными тревожными вестями, вслух выражал свое изумление, так как никогда в жизни не видел таких ударов.

Казалось, что битва близится к концу. Тяжелая кавалерия двинулась вперед и гнала перед собой казацкие полки, бежавшие к городу. Остальным беглецам отрезали отступление Кушель и Понятовский. Окруженные отчаянно защищались и погибли все до одного, но зато спасли остальных, и когда Вершул вошел в город, он не застал там ни одного казака: пользуясь темнотой ночи и дождем, погасившим пожар, они забрали все телеги и лошадей и с быстротой, на которую были способны только казаки, устроили из них вал, а сами ушли за реку, разрушив по дороге мосты.

Таким образом войска освободили несколько десятков человек шляхты, защищавшейся в замке; князь приказал Вершулу наказать мешан, присоединившихся к казакам, а сам бросился в погоню за казаками; но без пушек и пехоты он не мог захватить в плен казацкий отряд. Неприятель, сжегши мосты, выиграл время и уходил так быстро, что измученная кавалерия князя не могла его догнать; зато казаки, хотя они и славились умением защищаться в окопах, — защищались теперь не так мужественно, как всегда. Страшная уверенность, что за ними гонится сам князь, вызвала среди них упадок духа, и они уже сомневались в своем спасении. И наверное, погибли бы все, так как Барановский, после длившейся всю ночь стрельбы, отнял у них сорок возов и две пушки, но киевский воевода воспротивился дальнейшей погоне и велел своим людям остановиться. Это и привело к ссоре между ним и князем, которую слышали некоторые полковники.

— Отчего же вы сегодня оставляете врага, — спрашивал князь, — раз вчера так решительно действовали против него? Вы потеряете по собственной оплошности славу, приобретенную вчера, — сказал князь.

— Ваша светлость, — ответил воевода, — я не знаю, какой дух живет в вас, но я человек и телом, и душой, и нуждаюсь в отдыхе после трудов, как и мои люди. Я всегда пойду на врага, как сегодня, липом к лицу, когда он может драться, но за разбитым и обращенным в бегство я не стану гнаться.

— Перебить их всех! — закричал князь.

— И зачем это? — спросил воевода. — Перебьем их, придет старый Кривонос. Сожжет все, все разрушит, перебьет людей, как в Стрижовке, и за нашу жестокость поплатятся невинные люди.

— О, я вижу, — воскликнул с гневом князь, — что вы, ваша милость, принадлежите вместе с канцлером и другими сановниками к партии мира, которая хочет усмирить бунт переговорами! Но, клянусь Богом живым, я не допущу этого, пока сабля у меня в руках!

— Я не принадлежу ни к какой партии, — возразил Тышкевич, — но, бога ради, ведь я стар и мне скоро придется явиться на суд Божий… И не удивляйтесь, ваша светлость, если я не хочу проливать напрасно братскую кровь! Вы недовольны, что не вам досталось главное начальство над войсками, но я вам скажу: вашим мужеством вы его вполне заслужили, но, может быть, это и к лучшему, что главного начальства вам не дали, не то вы утопили бы в крови не только бунт, но и всю эту несчастную страну.

Юпитерские брови Еремии сдвинулись, шея побагровела, а глаза засверкали молнией, так что все испугались за воеводу, но в эту минуту к князю быстро подошел пан Скшетуский и сказал:

— Ваша светлость, есть вести о старом Кривоносе.

Мысли князя обратились в другую сторону, и гнев на воеводу утих. В избу ввели четырех людей, прибывших с известиями; двое из них были священники, которые, увидев князя, упали перед ним на колени.

— Спаси! Владыко, спаси! — повторяли они, протягивая к нему руки.