Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)

• Название: Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9922-0630-2, 978-5-9922-0629-6

В двух томах представлены все исторические романы замечательного польского прозаика, лауреата Нобелевской премии — Генрика Сенкевича.

В первый том вошли произведения: "Камо грядеши" — роман, в котором описывается борьба ранних христиан с деспотизмом Нерона, роман "Меченосцы", более известный под названием "Крестоносцы", который публикуется в редко издаваемом переводе Вл. Ходасевича, посвященный борьбе поляков и литовцев с Тевтонским орденом в конце XIV — начале XV века, и роман "Огнем и мечом", рассказывающий о борьбе шляхетской Речи Посполитой с Украиной во времена Богдана Хмельницкого, — первый роман трилогии "Огнем и мечом", "Потоп", "Пан Володыевский".

---

— Он уже умер! — воскликнул один из Селицких, взглянув на Богуна.

— Он почти в куски изрублен.

— Это был недюжинный рыцарь, — пробормотал Володыевский, качая головой.

— Знаю я кое-что об этом! — прибавил Заглоба.

А Ильяшенко между тем хотел поднять и унести несчастного атамана, но не мог — он был уже немолод и притом слаб, а Богун мог считаться великаном. До корчмы было далеко, а атаман каждую минуту мог скончаться; есаул обратился с просьбой к шляхте.

— Панове, — просил он, складывая руки, — помогите, ради Христа и Святой Пречистой, не дайте ему умереть здесь как собаке. Я стар, сам не могу унести, а люди далеко…

Шляхта переглянулась. Злоба к Богуну у всех уже исчезла.

— Конечно, нельзя оставить его здесь как пса, — первый сказал Заглоба. — Если мы вышли с ним на поединок, то он для нас уже не мужик, а солдат, которому нужно помочь. Панове! Кто понесет его со мной?

— Я, — сказал Володыевский.

— Так несите его на моей бурке, — прибавил Харламп.

Через минуту Богун лежал уже на бурке, концы которой подхватили Заглоба, Володыевский, Кушель и Ильяшенко, и шествие в сопровождении Харлампа и Селицких медленно подвигалось к корчме.

— Ну и живуч же он, — сказал Заглоба, — еще шевелится. Господи, если б мне кто сказал, что я буду нянчить его и носить, я бы подумал, что надо мной смеются! Слишком уж я чувствителен, да, видно, себя не переделаешь! Надо ему перевязать раны. Надеюсь, что на этом свете мы с ним больше не встретимся, так пусть он помянет меня добром хоть на том свете!

— Вы думаете, что он уж не поправится? — спросил Харламп.

— Я бы не дал теперь за его жизнь и старой мочалы. Так ему было на роду написано, и не мог он уйти от этого; если б ему посчастливилось с Володыевский, он не ушел бы из моих рук. Но я рад, что так случилось, ведь уж и так кричат, что я душегуб. А что же мне делать, коли мне становятся поперек дороги? Я должен был заплатить Дунчевскому пятьсот злотых штрафа, а вы знаете, что имения на Руси не приносят теперь никакого дохода.

— Правда, вас ведь там совсем ограбили, — сказал Харламп.

— Ну и тяжесть, — продолжал Заглоба, — я совсем устал. Ограбить-то нас ограбили, но я уповаю, что сейм выдумает нам какое-нибудь вознаграждение, а то мы погибнем. Посмотрите, опять кровь идет; сбегайте, пане Харламп, в корчму и велите жиду приготовить хлеба с паутиной. Хоть оно и не очень поможет покойнику, но помочь ему все же надо — это христианский долг, ему легче будет умирать.

Он остановил кровь, залепил раны хлебом и сказал Ильяшенке:

— А ты, старик, здесь не нужен. Поезжай скорее в Заборово, проси, чтоб тебя допустили к королевичу, и расскажи все как было. Коли соврешь, велю тебе голову снести; я все узнаю, потому что дружу с его высочеством королевичем. Поклонись от меня и Хмельницкому, он меня знает и любит. А мы похороним твоего атамана прилично, — ты знай делай свое дело, не шатайся зря, не то тебя убьют, прежде чем ты успеешь сказать, кто ты такой. Прощай! С Богом!

— Позвольте мне остаться, пане, пока он остынет.

— Поезжай, говорят тебе! — грозно сказал Заглоба. — Не то я велю мужикам отвезти тебя в Заборово. Не забудь, кланяйся Хмельницкому.

Ильяшенко поклонился в пояс и вышел, а Заглоба сказал Харлампу и Селицким:

— Я отправил этого казака, так как ему нечего здесь делать. Ведь если его убьют, что легко может случиться, то всю вину свалят на нас. Заславские и канцлерские сторонники первые станут кричать на всех перекрестках, что люди князя-воеводы перерезали все казацкое посольство и не чтут закона. Но мы не дадим себя на съедение этим щеголям, этим объедалам; вы же будьте свидетелями, что он сам вызвал нас. Я прикажу здешнему войту похоронить его хорошенько. Нам тоже пора в путь — дать отчет князю-воеводе. Хриплое дыхание Богуна прервало слова Заглобы.

— Ого! Душа ищет выхода, — сказал шляхтич. — Уж темно, и душа его ощупью пойдет на тот свет. Но если он не опозорил нашу богиню, то пошли ему, Господи, вечный покой! Аминь! Едем, Володыевский! От всего сердца прощаю ему его вину, хотя, правду сказать, я ему больше мешал, чем он мне. Но теперь конец! Прощайте, панове, очень приятно было познакомиться! Не забывайте, будьте свидетелями в случае надобности.

XIII

Князь Еремия принял известие об убийстве Богуна довольно равнодушно, особенно когда узнал, что есть люди не из его хоругви, которые готовы показать, что Володыевский был вызван Богуном. Если б дело произошло не за несколько дней до избрания Яна Казимира и если бы борьба претендентов на престол продолжалась, то противники Еремии, а главное, канцлер и князь Доминик, воспользовались бы этим случаем, как оружием против князя, несмотря на свидетелей и их показания. Но после того как Карл уступил, все были заняты другим, и нетрудно было догадаться, что дело это будет предано забвению.

Его мог возбудить разве лишь Хмельницкий как доказательство новых обид, но князь надеялся, что королевич, посылая ответ, письменно или устно передаст Хмельницкому, как погиб его посол, и он не посмеет усомниться в истине королевских слов.

Князь беспокоился только о том, как бы из-за его солдат не вышло политического шума; но, с другой стороны, любя Скшетуского, он был доволен тем, что случилось, — отыскать княжну стало делом гораздо более вероятным. Теперь ее можно было найти, отнять силой или выкупить, и князь не пожалел бы и больших денег, лишь бы выручить любимого рыцаря из беды и вернуть ему счастье.

Пан Володыевский шел к князю с немалым страхом, и хотя он был не из робких, но боялся как огня сурового взгляда князя. И каковы же были его удивление и радость, когда князь, выслушав отчет и подумав немного, снял с руки драгоценный перстень и сказал:

— Ваша сдержанность похвальна, похвально и то, что вы не вызвали его первый, так как из-за этого мог бы произойти на сейме ненужный шум! Если княжну удастся отыскать, то Скшетуский будет вам благодарен по гроб жизни. До меня дошли слухи, что как другие не умеют держать языка за зубами, так и вы, мосци-пане Володыевский, не умеете удержать сабли в ножнах. За это вас следовало бы наказать! Но так как вы дрались за вашего друга и поддержали добрую славу наших полков в битве с таким рубакой, то возьмите этот перстень на память об этом дне. Я всегда знал, что вы хороший солдат и рубака, а теперь говорят, что вы мастер, каких на свете мало!

— Он? — спросил Заглоба. — Он и самому черту рога снесет в три приема! Если вы, ваша светлость, велите когда-нибудь снять мне голову с плеч, то пусть ее снимет Володыевский, и никто другой: я сразу отправлюсь на тот свет. Он разрубил пополам грудь Богуну и потом дважды ударил его по голове.

Князь любил рыцарские подвиги и хороших солдат и поэтому, улыбаясь, спросил:

— Вы встречали ли кого-нибудь, равного вам в искусстве?

— Раз только мне досталось немного от Скшетуского, но и я перед ним в долгу не остался, вы потом, ваша светлость, обоих нас под арест посадили; из других один Подбипента мог бы против меня устоять, ибо у него сила нечеловеческая, да, пожалуй, и Кушель, будь у него лучше глаза.

— Не верьте ему, ваша светлость, — сказал Заглоба, — против него никто не устоит.

— Долго Богун защищался?

— Да, с ним было нелегко, — сказал Володыевский, — он умел перебрасывать саблю в левую руку.

— Богун сам мне рассказывал, — перебил Заглоба, — что он ради упражнения целыми днями фехтовался с Курцевичами, да и сам я видывал в Чигирине, как он упражнялся с другими.

— Знаете что, мосци Володыевский, — с напускной серьезностью сказал князь, — поезжайте под Замостье, вызовите на поединок Хмельницкого и сразу освободите Речь Посполитую от всех бедствий и хлопот.

— Слушаю-с, ваша светлость, поеду, только бы Хмельницкий принял мой вызов! — сказал Володыевский.

— Мы шутим, а кругом мир гибнет, — продолжал князь, — но все-таки под Замостье вы действительно должны отправиться. Я получил известие из казацкого лагеря, что, как только будет избран Казимир, Хмельницкий снимет осаду и уйдет на Украину, он это сделает из истинной или притворной любви к королю или же потому, что Замостье может легко сломить все его силы. Поэтому вы должны ехать и рассказать Скшетускому, что случилось, пусть он отправляется искать княжну. Скажите ему, чтобы он из моих полков, оставшихся при старосте валецком, взял столько людей, сколько ему нужно для экспедиции. Впрочем, я пошлю ему с вами письмо и разрешение на отпуск, так как я от всего сердца желаю ему счастья.

— Ваша светлость всем нам отец! — сказал Володыевский. — Мы до гроба ваши верные слуги!

— Не знаю, не придется ли вам голодать на моей службе, — ответил князь, — если разорят все мои имения на Заднепровье, но пока все, что мое, — ваше.

— О, — воскликнул пан Михал, — и наши убогие именьица принадлежат вашей светлости!