Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

• Название: Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993

---

Хмельницкий спрашивал предсказателей, астрологов, и сам с тревогой всматривался в грядущее, но впереди было темно, как в могиле. Иногда страшное беспокойство овладевало им, а в груди закипало дикое отчаяние. Что-то будет, что будет? Хмельницкий лучше всех знал, что республика не умеет распоряжаться своими силами, не знает их, не осознает своего страшного могущества. А если кто-то возьмет в свои руки эту силу, то кто тогда может воспротивиться ему? Как знать, может быть, близость погибели соединит вновь разрозненные партии панов? Тогда республика может выставить в поле полмиллиона самого отборного войска и стереть с лица земли Хмельницкого, хоть бы ему помогал не только крымский хан, но и сам султан турецкий.

Об этой спящей силе, кроме Хмельницкого, знал и покойный король Владислав, и для того чтобы призвать к жизни эту силу, всю свою жизнь он трудился над подготовкой войны с самым сильным противником. Благодаря своей твердой уверенности король не боялся метать искры в казацкий порох.

Хмельницкий знал также, какова была сила стойкости той же республики. О нее, такую беспорядочную, плохо сплоченную, раздираемую внутренним разладом, ударялись грозные волны турецких войск и разбивались, как о скалу. Так было под Хотином, что Хмельницкий видел своими глазами. И все-таки эта республика Даже в моменты бессилия водружала свои знамена на валах чужих столиц. Какое же сопротивление она окажет теперь? Чего не сделает, приведенная в отчаяние, принужденная или умереть или победить?

Если так, то каждый новый триумф Хмельницкого приближал его к гибели, ускорял минуту пробуждения дремлющего льва и исключал всякую мысль о примирении. На дне кубка победы таилась горечь. Вслед за казацкой бурей разразится буря республики. Хмельницкому казалось, что он уже слышит ее приближение. Вот-вот из Великой Польши, Пруссии, Мазовии, Малой Польши нахлынут толпы воинов. Им недостает только вождя.

Хмельницкий взял в плен гетманов, но и тут проглядывала какая-то ирония судьбы. Гетманы были опытными воинами, но ни один из них не был именно тем человеком, которого требовала эта година грозы, ужаса, смерти.

Таким вождем мог быть только один человек.

Он назывался: князь Еремия Вишневецкий.

И уже потому, что гетманы подверглись пленению, выбор должен был пасть на князя. Хмельницкий наравне с остальными не сомневался в этом.

А тем временем в Корсунь, где гетман запорожский отдыхал после битвы, долетали из Заднепровья слухи, что страшный князь уже вышел из Лубен, что по дороге безжалостно подавляет восстание, что после него исчезают деревни, слободы, хутора и городки, а вместо этого растут кровавые колы и виселицы. Страх удваивал число его войска. Говорили, что он ведет пятнадцатитысячную армию, а лучше княжеской армии не было во всей республике.

В казацком лагере его ожидали с минуты на минуту. Вскоре после битвы при Крутой Балке крик: "Ерема идет!" пронесся меж казаками и поселил страх среди черни. Все это и заставляло Хмельницкого глубоко задумываться. Теперь ему предстоял выбор: или идти со всей своей силою против князя и искать его в Заднепровье, или двинуться вглубь республики.

Нападение на князя было чревато опасными последствиями. При столкновении с именитым полководцем Хмельницкий несмотря на свое численное преимущество мог понести поражение, и тогда все пропало. Чернь, которая составляла подавляющее большинство его войска, ясно показала, как страшно для нее одно имя Еремии. Требовалось много времени, чтобы превратить ее в организованное войско.

С другой стороны, князь едва ли принял бы решительное сражение, а ограничился бы обороною замков и мелкими стычками. Такая война может растянуться на месяцы, если не годы, а за это время республика соберет громадные силы и двинется на помощь князю.

Хмельницкий решил оставить Вишневецкого в Заднепровье, чтобы самому закрепиться на Украине, навести порядок в своих войсках, а затем пойти на республику и принудить ее принять мир. Он рассчитывал, что князю много будет хлопот с подавлением бунта в Заднепровье.

С князем, наконец, можно вступить в переговоры и тянуть дело до тех пор, пока его силы не иссякнут. Тут он вспомнил о Скшетуском и приказал привести его к себе.

То было через несколько дней после битвы при Крутой Балке. Хмельницкий принял пленника в присутствии только пана Кшечовского, старинного знакомого Скшетуского, и встретил его ласково, хотя и не без оттенка величия, приличествующего его теперешней роли.

— Пан поручик Скшетуский! — сказал он. — За услугу, которую вы оказали мне, я выкупил вас у Тугай-бея и обещал свободу. Пришло время выполнить мое обещание. Я дам вам пернач [35] для свободного проезда повсюду и стражу для охраны от черни. Можете возвратиться к своему князю.

Скшетуский молчал: ни малейший проблеск радости не осветил его лица.

— Можете ли вы отправиться в путь? По глазам вашим я вижу, что вы больны.

Действительно, пан Скшетуский страшно изменился. Раны и события последних дней свалили с ног юного богатыря. Лицо его пожелтело, а черная, давно не стриженная борода еще более старила его. Сколько пришлось ему испытать за последнее время! Следуя за казацким обозом, он был свидетелем всего, что происходило в Сечи. Видел он позор республики, гетманов в плену, видел триумф казаков, горы трупов павших воинов, шляхтичей, повешенных за ребра, женщин с отрезанными грудями; видел, как насиловали девушек, видел все, все перестрадал и мучился тем более, что в голове его засела мысль: не сам ли он причина этого бедствия, потому что именно он спас от смерти Хмельницкого? Но разве рыцарь-христианин мог знать, что помощь, оказанная им ближнему, принесет такие плоды? Сердце его надрывалось от боли.

Теперь его не радовала даже близкая свобода, а величие вновь испеченного гетмана не производило никакого впечатления. Хмельницкий заметил это и нахмурился.

— Поспешите воспользоваться моим великодушием, пока я не передумал. Только моя доброта и уверенность в святости моего дела делают меня настолько неосторожным, чтобы отпустить врага. Я хорошо знаю, что потом вы против меня же сражаться будете.

— Если Бог даст сил, — ответил пан Скшетуский.

И он так посмотрел в глаза гетмана, что тот опустил взор и помолчал некоторое время.

— Ну, хорошо. Я настолько силен, что мне лишний солдат в рядах неприятеля вреда не нанесет. Скажите князю, вашему господину, что вы тут видели, и предостерегите его, чтобы он не беспокоил меня, потому что, когда терпение мое истощится, я навещу его в Заднепровье, и не знаю, насколько ему приятен будет мой визит.

Скшетуский молчал.

— Я говорил и повторяю еще раз, — продолжал Хмельницкий, — что не с республикой я воюю, а с панами, а ваш князь стоит во главе их. Он враг мой и народа русского, отщепенец от нашей церкви и тиран. Слышал я, он гасит бунт кровью; как бы ему своей не пролить.

Хмельницкий горячился все более и более. Лицо его покраснело, глаза горели огнем. Когда его охватывал приступ гнева, он терял всякую способность рассуждать.

— Я прикажу Кривоносу притащить его сюда на веревке! — кричал он. — Под ноги его брошу, на коня буду взбираться по его спине!

Скшетуский сначала посмотрел на беснующегося Хмельницкого, потом проговорил спокойно:

— Сначала победите его.

— Ясновельможный гетман, — вмешался Кшечовский, — пусть этот кичливый шляхтич едет, потому что для вашего достоинства неприлично проявлять себя перед ним в таком виде. Вы обещали ему свободу, вот он и ждет, что вы или измените своему слову, или будете принуждены выслушивать его дерзости.

Хмельницкий опомнился, вздохнул несколько раз и сказал:

— Пусть едет и помнит, что Хмельницкий за добро платит добром. Я ему дам, как сказал, пернач и сорок татар… А вы, пан поручик, знайте, что мы теперь квиты. Я полюбил вас несмотря на ваши дерзости… Если еще раз попадетесь в мои руки, то уж не вырветесь так легко.

Скшетуский вышел с Кшечовским.

— Если гетман отпустил вас, — сказал Кшечовский, — я по старому знакомству советую вам ехать на Варшаву, только не в Заднепровье, где погибнете наверняка. Ваши времена прошли. Если б ум ваш не был ослеплен, вы примкнули бы к нам… да я знаю, что с вами нечего толковать! Вы поднялись бы высоко, как мы поднимемся.

"На виселицу", — подумал Скшетуский.

— Мне не хотели дать староства литыньского, а теперь я сам, если захочу, не только одно, целый десяток возьму. Всех этих панов Конецпольских, Каменовских, Потоцких, Любомирских, Вишневецких и Заславских и всю шляхту выгоним отсюда и завладеем их имуществом.

Мысли Скшетуского были далеко-далеко. Он не слушал болтовни полковника.

— Когда после нашей победы я навестил ясновельможного пана коронного гетмана, он назвал меня мерзавцем и Иудою. А я ему говорю: "Пан воевода! Я помню ваши благодеяния и когда поселюсь в ваших замках, — обещайте только, что вы напиваться не будете, — то сделаю вас своим подстаростой!". Тугай-бей бережет свою добычу, иначе мы с Хмельницким не так бы с ними поговорили… А вот и ваша телега и татары, все готово. Куда вы хотите ехать?