Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

• Название: Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993

---

— Провиант заготовлен в достаточной ли степени? — беспокойно спросил Заглоба.

— Да маловато, но с сеном и овсом еще хуже. Если осада протянется месяц, то лошадей придется кормить камнями.

— Время еще есть, — сказал Володыевский.

— Так подите, скажите им. Повторяю: поскорей бы Бог послал князя!

— Не вы один вздыхаете о нем, — перебил пан Лонгинус.

— Я знаю. Посмотрите на площадь. Все сидят на валах и с грустью поглядывают в сторону Старого Збаража, иной даже на колокольню влезет, а если кто крикнет: "Едет!", то все чуть с ума не сходят от радости. Не так жаждущий олень desiderat aquas [91], как мы его появления.

Молитвы и желания всего рыцарства должны были скоро исполниться, хотя следующий день принес еще более тревожные известия. Восьмого июля, в четверг, над городом и вновь возведенными валами лагеря разразилась страшная гроза. Дождь лил как из ведра, часть земляных укреплений была уничтожена, Гнезна и оба пруда вышли из берегов. Вечером молния ударила в знамя пехотной хоругви Фирлея, несколько человек погибло, а древко знамени разнесло в щепы. Это сочли за злое предвестие, за проявление гнева Господня, тем более, что пан Фирлей был кальвинистом. Заглоба предложил выслать к нему депутацию с просьбой обратиться в лоно католической церкви, "ибо не может быть благословения Божия на войске, вождь которого пребывает в грехах, противных небу". Многие разделяли мнение шляхтича, и только уважение к особе каштеляна и булаве помешало отправить депутацию. Но боевой дух тем не менее упал еще больше. Буря бесилась без перерыва; валы, несмотря на свою каменную облицовку, размокли так, что пушки начинали тонуть в грязи. Пришлось подкладывать доски. В глубоких рвах вода поднялась выше человеческого роста. Ветер гнал на восток новые громады туч, которые, клубясь и со страшным грохотом сталкиваясь друг с другом, извергали на Збараж все свои запасы дождя, грома и молний. В лагере осталась только прислуга; все офицеры, начальники, гетманы, за исключением пана Лянцкоронского, укрылись в городе. Приди Хмельницкий вместе с бурей, он взял бы лагерь без боя.

Наутро погода улучшилась, хотя дождь все еще шел. Только около шести часов пополудни ветер разогнал тучи, над лагерем засинело небо, а в стороне Старого Збаража загорелась яркая радуга, опираясь одним концом на Старый Збараж, другим на Черный лес; она играла и переливалась яркими цветами на фоне убегающих туч.

И вновь надежда проснулась в людских сердцах. Рыцарство возвратилось в лагерь и карабкалось на раскисшие валы, чтобы полюбоваться на радугу. Начались толки, предположения, что предвещает эта радуга, как вдруг пан Володыевский, стоящий вместе со всеми над самым рвом, прикрыл свои рысьи глаза рукою и воскликнул:

— Войско выходит из-под радуги! Войско!

Все двинулось, всколыхнулось… Слова: "Войско идет!" стрелою пролетели из одного конца лагеря в другой. Солдаты начали тесниться, толкать друг друга. Шум то усиливался, то затихал; все глаза с ожиданием устремились вдаль, все сердца забились тревогой и надеждой.

А там, под семицветной аркой, что-то росло, выходило из туманной дали, приближалось, становилось видней… Вот показались знамена, значки, бунчуки… Глаза уже не могли ошибаться: то было войско.

И вдруг один громовой крик вырвался из всех глоток, крик неописуемой радости:

— Еремия! Еремия! Еремия!

Старыми солдатами овладело какое-то исступление. Одни бросились с валов, перебрались через ров и побежали по залитой водою равнине навстречу приближающимся полкам; иные смеялись, иные плакали и простирали к небу руки. Могло показаться, что осада уже снята, а Хмельницкий разбит наголову. Княжеские полки продвигались все ближе; теперь можно было уже рассмотреть цвет знамен и значков. Впереди, по заведенному порядку, шли легкие полки татар и валахов, за ними чужеземная пехота Махницкого, дальше артиллерия, драгуны и гусары. Лучи солнца играли на их доспехах, на концах поднятых копий. Скшетуский, стоящий на валу рядом с паном Лонгинусом, издали узнал свою хоругвь, и пожелтевшие его щеки покрылись легким румянцем; он глубоко вздохнул, как человек, сбросивший страшную тяжесть; ему вроде и полегчало. Приближалось время нечеловеческих испытаний, время сражений — они-то лучше всего врачуют сердце и заставляют хоть на время забывать скорбь. Войска еще больше приблизились; теперь не более тысячи шагов отделяло их от лагеря. На валы вышли, и начальники — пан Пшеимский, пан коронный хорунжий, пан староста красноставский, пан Корф и многие другие. Они также разделяли всеобщую радость, в особенности пан Лянцкоронский; более солдат; чем командир, но все же со страстью отдающийся драке, он указывал булавою в сторону Еремии и громко повторял:

— Вот наш истинный вождь, и я первый передаю ему свою власть.

Княжеские солдаты начали вступать в лагерь. Их было всего только три тысячи человек, но зато это были победители под Погребищами, Немировом, Махновкой и Константиновом. За легкими полками с трудом въехала и артиллерия Вурцеля с двенадцатью орудиями. Князь приехал позже, после захода солнца. Все сбежались его встречать — ни одной живой души в городе не осталось. Солдаты зажгли факелы и пучки лучин, теснились вокруг княжеского коня, хватали его за поводья, чтобы вдоволь наглядеться на героя. Восторг дошел до такой степени, что не только польские солдаты, но даже и чужеземные заявили, что будут бесплатно служить четверть года. Князя чуть не смяли, он не мог тронуть с места своего белого жеребца, а вокруг него раздавались неистовые приветствия.

Вечер был тихий, погожий. На темном небе загорелись тысячи звезд. Когда к князю приблизился Лянцкоронский, чтоб вручить ему булаву, одна из звезд, сорвавшись с небесного свода и оставив после себя яркий след, скатилась в сторону Константинова, откуда должен был прийти Хмельницкий. "Это звезда Хмельницкого! — кричали солдаты. — Чудо! Чудо! Видимое предвестие!" — "Виват Еремия — победитель!" — повторяли тысячи голосов. Каштелян каменецкий сделал знак, что хочет говорить, и все затихло.

— Король вручил мне булаву, — сказал он, — но я ее отдаю в более достойные руки, и первый готов подчиниться вашим приказам.

— И мы тоже! — повторили два других вождя.

Три булавы протянулись к князю, но он отдернул руку.

— Не я вручил вам эти булавы, и не мне забирать их обратно.

— Будьте же над тремя четвертым! — сказал Фирлей.

— Виват Вишневецкий! Виват гетманы! — кричало рыцарство. — Умереть за них!

В эту минуту княжеский конь поднял голову, встряхнул выкрашенной в пурпурный цвет гривою и громко заржал. Кони всего лагеря ответили ему ржанием.

И это тоже было сочтено доброй приметой. Глаза солдат горели, сердца бились жаждой битвы, даже начальники разделяли всеобщий энтузиазм. Подчаший плакал и молился, каштелян и староста бряцали саблями.

Никто не спал эту ночь в лагере, возгласы и крики продолжались до утра.

На рассвете прибыл с рекогносцировки пан коронный писарь Сераковский и принес известие, что неприятель находится в пяти милях от лагеря. Его отряд имел столкновение с превосходящими силами татар; в схватке погибло несколько офицеров. Привезенные "языки" утверждали, что вскоре прибудут Хмельницкий и хан со всеми силами. День прошел в ожидании и приготовлениях к обороне. Князь, принявший без дальнейших колебаний командование на себя, осматривал войско, назначал каждому, где стоять, как защищаться и как приходить на помощь другим. В лагере воцарился превосходный дух; дисциплина вновь укрепилась, беспорядков как не бывало. К полудню все уже были на своих позициях. Стражи, расставленные перед лагерем, каждую минуту доносили, что делается вокруг. В окрестные деревушки были высланы люди забрать всю провизию, какая только отыщется. Солдаты на валах весело разговаривали и распевали песни, а ночь проводили у костров, с саблями в руках, как будто в ожидании неожиданного штурма.

Действительно, на рассвете со стороны Вишневца что-то зачернело. Городские колокола забили тревогу, а в обозе протяжные голоса труб объявили, что неприятель близко. Пешие полки вышли на валы, кавалерия стояла готовой при первом знаке броситься в атаку, у пушек зажгли фитили.

В эту самую минуту появился князь на своем белом коне. Он был в серебряных латах, но без шлема. На лице его не было и следа тревоги; напротив, глаза его смотрели бодро и весело.

— А вот и наши гости, господа! Вот и гости! — повторял он, проезжая вдоль валов.

Наступила тишина; слышно было, как ветер шелестит знаменами, обвивая их вокруг древков. Неприятель подошел так близко, что его уже можно было хорошо разглядеть.

То была первая волна, но не сам Хмельницкий с ханом, передовой отряд из тридцати тысяч ордынцев, вооруженных луками, самопалами и саблями. Захватив полторы тысячи человек, высланных за провизией, они шли густой толпой от Вишневца, потом, вытянувшись в полумесяц, начали заходить с противоположной стороны, к Старому Збаражу.