Лидия Чуковская - В лаборатории редактора

• Название: В лаборатории редактора
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Время
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9691-0655-0

Книга Лидии Чуковской «В лаборатории редактора» написана в конце 1950-х и печаталась в начале 1960-х годов. Автор подводит итог собственной редакторской работе и работе своих коллег в редакции ленинградского Детгиза, руководителем которой до 1937 года был С. Я. Маршак. Книга имела немалый резонанс в литературных кругах, подверглась широкому обсуждению, а затем была насильственно изъята из обращения, так как само имя Лидии Чуковской долгое время находилось под запретом. По мнению специалистов, ничего лучшего в этой области до сих пор не создано. В наши дни, когда необыкновенно расширились ряды издателей, книга будет полезна и интересна каждому, кто связан с редакторской деятельностью. Но название не должно сужать круг читателей. Книга учит искусству художественного слова, его восприятию, восполняя пробелы в литературно-художественном образовании читателей.

---

За последними строчками и скрывается тот вполне реальный повод, который вызвал статью Горького. «Огонь» и «вода», объявленные комиссией понятиями абстрактными, это – герои сказки С. Маршка «Пожар». В книжке этой совершаются такие, с точки зрения комиссии, недопустимые в стихах для детей события: «вода» преследует «огонь», а пожарный Кузьма и «огонь» – о ужас! о сказка! о вымысел! – разговаривают друг с другом. Да, да, пламя разговаривает по-человечьи, хотя на самом деле, как известно, огонь говорить не умеет.

Вот уж бревна почернели…
Злой огонь шипит из щели:
«Пощади меня, Кузьма,
Я не буду жечь дома».
– «Замолчи, огонь коварный!»
Говорит ему пожарный:
«Покажу тебе Кузьму!
Посажу тебя в тюрьму!
Оставайся только в печке,
Только в лампе и на свечке!»[505]

Комиссии было достоверно известно, что вода, как предмет неодушевленный, гнаться за огнем не может; что огонь, как предмет неодушевленный, не владеет речью и уже по одному этому лишен возможности просить у Кузьмы пощады. Да и станет ли разумное существо, советский пожарный, разговаривать с каким-то там неодушевленным огнем? Ведь на самом-то деле так не бывает! Допустимо ли вбивать в головы детям такую небывальщину, как охота воды за пламенем, как беседа человека с огнем? Не вырастут ли из детей на этой почве идеалисты с глубоко искаженными представлениями о реальном мире? Уловив в стихотворении Маршака элементы сказки и не сумев уловить, как это часто случалось с тогдашней критикой, ни воспитательного значения стихов, славящих самоотверженный труд, ни той удивительной энергии стиля, действенности стиха, какой позавидовал бы всякий поэт, комиссия попыталась книгу забраковать. И это был случай не первый и не единственный: комиссия настораживалась всякий раз, когда встречала в детской книге пищу для воображения, богатство фантазии, поэтическую прихоть, вымысел, будь то народные песенки, «Муха-Цокотуха» К. Чуковского или стихотворение-игра Д. Хармса.

«Мне кажется, что представление о художественности для комиссии – неясно, – писал Горький. – Меня убеждает в этом факт, что комиссия бракует некоторые книги на том основании, что видит в них "вымысел"… "Художественность" без "вымысла" – невозможна, не существует. И, если комиссия по детской книге хочет, чтобы в новой России выросли действительно новые художники, новые творцы культуры, – она не должна отрицать "вымыслы", убивать в детях фантазию, ибо люди уже научились претворять свои фантазии – "вымыслы" в действительность и было бы преступно стремиться погасить в детях это свойство человека – творческое свойство»[506].

– Ну что, позволили наконец разговаривать чернильнице со свечкой? – такими словами встретил однажды Горький Маршака, приехавшего навестить его в Крым. (Было это весною 1936 года, после совещания по детской литературе в Москве.) – Сошлитесь на меня. Я сам слышал, как они разговаривали. Ей-богу![507]

Горький не ограничивался поддержкой в печати общей литературной линии Маршака как одного из передовых деятелей советской литературы; он пропагандировал также книги, выходящие из маршаковской лаборатории. Радостно встретил он первую большую современную повесть, выпущенную в 1926 году детским отделом ленинградского ГИЗа – «Республику Шкид» Г. Белых и Л. Пантелеева. Он писал о ней своим друзьям – А. С. Макаренко, С. Н. Сергееву– Ценскому, детям, выступал с ее оценкой в печати. Он увидел в ней то, чем она и явилась в действительности, – не только талантливую повесть для юношества, но и живое подтверждение своей мысли: к литературному творчеству в Советской России приходят новые, выдвинутые революционной эпохой люди и смело приносят с собой свежий жизненный материал. «Значение этой книги не может быть преувеличено, – писал Горький в статье "Заметки читателя", – и она еще раз говорит о том, что в России существуют условия, создающие действительно новых людей»[508]. «Для меня эта книга – праздник, – писал он воспитанникам А. С. Макаренко, – она подтверждает мою веру в человека»[509]. «Мне кажется, что один из „шкидцев“, Леонид Пантелеев, – парень талантливый, – писал он С. Н. Сергееву-Ценскому. – Ему сейчас 20 лет, он очень скромен, серьезен, довольно хорошо знает русскую литературу, упорно учится. „Пинкертоновщина“ ему чужда»[510].

В судьбу Л. Пантелеева, литературную и личную (Алексея, а не Леонида, вопреки букве Л!) Горький вмешивался неоднократно. В частности, когда пантелеевская повесть «Часы», выпущенная впервые ленинградским детским отделом ГИЗа, через несколько лет подготовлялась к печати в другом издательстве и там нашелся редактор, который собственной рукой переписал эту повесть (ему не понравился слог Пантелеева, и он решил заменить его своим), Горький добился не только восстановления прежнего текста, но и увольнения редактора.

Как к долгожданному подарку, отнесся Горький и к другой книге, выпущенной ленинградской редакцией, – первой в истории детской литературы публицистической книге для детей – «Рассказу о великом плане». «Читал и смеялся от радости»[511], – сказал он о ней автору.

Американское издание следующей книги М. Ильина, «Горы и люди», редактором которой тоже был Маршак, вышло с предисловием Горького.

Лидия Сейфуллина в своих воспоминаниях передает отзыв Горького о Тэки Одулоке: «…Я всю ночь не спал, зачитался… Хорошая книжка "Жизнь Имтеургина Старшего". Очень интересная»[512].

Когда в 1933 году журнал «Литературный современник» – журнал для взрослых – отдал, по инициативе Маршака, детской литературе один из своих номеров и напечатал на своих страницах повести, рассказы, стихи, подготовлявшиеся в то время к печати ленинградским детским отделом, Горький немедленно отозвался на этот почин в «Беседе с молодыми». «Горячо приветствую редколлегию "Литературного современника" за то, что она дала в 12 книге ряд очень хороших рассказов о детях»[513]. Эти «рассказы о детях» были: «Хорошие люди» Р. Васильевой, «Санитарки» Л. Будогоской, «Шурка Грачев» И. Шорина, «Зима – лето – попугай» Ольги Берггольц, «Люди в снегу» Тэки Одулока и др.

В 1927 году, в письме Маршаку из Сорренто, Горький с похвалой отзывается о книгах «ленинградцев»: В. Бианки, Б. Житкова, Н. Тихонова, о стихах своего корреспондента, о рисунках художника В. Лебедева. Когда Е. Данько послала однажды Алексею Максимовичу свою книгу для взрослых – историю завода им. Ломоносова, он сделал ей несколько серьезных критических замечаний (книга ему не понравилась) и поставил в пример ее собственную детскую книжку: «Книжка для детей Вами написана очень хорошо, так же следует написать и эту»[514]. Детская же книжка Е. Данько – это «Китайский секрет», подготовленная к печати ленинградским детским отделом.

В течение многих лет Горький редактировал альманахи. За все время существования этих альманахов, предназначенных взрослому читателю, удостоены чести быть напечатанными в нем оказались всего две детские вещи, и обе из тех, которые редактировал Маршак: «Лошадь» И. Шорина и «Солнечное вещество» М. Бронштейна. В том же выпуске альманаха была напечатана и статья С. Маршака «Дети отвечают Горькому», представляющая собой выводы из переписки Горького с детьми; выводы, которые, по мысли автора, должны были лечь в основу редакторской деятельности только что организованного Детгиза. Быть может, то обстоятельство, что все отклики детей, все сотни и тысячи детских писем, присланные Горькому в ответ на его вопрос, какие книги они хотели бы прочитать, Горький переправил Маршаку – это самый разительный факт изо всех фактов, характеризующих полноту доверия, питаемого Горьким к руководителю ленинградской редакции. На тех же столах, за которыми с утра допоздна редакторы ленинградского детского отдела обычно читали рукописи, ночами они читали и сортировали письма детей к Горькому. Большие, крупно разграфленные листы бумаги разостланы были на столах; в соответствующие графы помощники Маршака вносили сведения о возрасте пишущего, о его пристрастиях, вкусах, просьбах и тут же, с соблюдением орфографии подлинника, приводили обширные цитаты.

Чем же оно было вызвано – это полное и неколебимое доверие, это пристальное внимание к теоретическим высказываниям Маршака и к книгам, которые выпускала возглавляемая им мастерская? Только ли тем, как полагали иные, что Маршак в отрочестве был воспитанником Алексея Максимовича, что, как известно, М. Горький один из первых заметил дарование Маршака-гимназиста и поселил его в Ялте в своей семье? Конечно, и этим. Но Горький был человек прежде всего принципиальный, и, разумеется, поддержка, которую он постоянно оказывал редакторской работе Маршака, поддержка книг, рожденных в маршаковской лаборатории, интерес к литераторам, выдвинутым Маршаком, вызывалась не тем, что Горький был с Маршаком дружен. Работа Маршака с начинающими, упорная, повседневная готовность учить и растить литературную молодежь была по душе всесоюзному опекуну «литературных младенцев». Но мало этого. Мысли Маршака о литературе для детей, исходные положения его редакторской практики были Горькому близки и родственны. Всякий, кто даст себе труд внимательно сопоставить высказывания о детской литературе Маршака с высказываниями Горького, не может не заметить этой близости, этой идейной родственности, и не только в общеидеологическом смысле.