Лидия Чуковская - Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962

• Название: Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Время
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9691-0200-2, 978-5-9691-0211-8

Вторая книга «Записок» Лидии Чуковской переносит нас из конца 30-х – начала 40-х – в 50-е годы. Анна Ахматова, ее нелегкая жизнь после известного постановления 1946 года, ее попытки добиться освобождения вновь арестованного сына, ее стихи, ее пушкиноведение, ее меткие и лаконичные суждения о литературе, о времени, о русской истории – таково содержание этого тома. В это содержание органически входят основные приметы времени – смерть Сталина, XX съезд, оттепель, реабилитация многих невинно осужденных, травля Пастернака из-за «Доктора Живаго», его смерть, начало новых заморозков.

Эта книга – не только об Ахматовой, но обо всем этом десятилетии, о том, с какими мыслями и чувствами восприняли эту эпоху многие люди, окружавшие Ахматову.

---

Заметка кончалась так: «Президентом Академии Художеств единогласно избран В. Серов». (Курсив всюду мой. – Л. Ч.)

Элий Михайлович Белютин (р. 1925) – живописец, искусствовед, автор многочисленных работ по истории искусства и методов преподавания. Подробно о его творческом пути, о созданной им Студии, объединявшей молодых художников, которые хоть и работали в разных областях искусства, но были тесно дружны и противопоставляли себя «анти-живописи», как они называли искусство казенное; о разгроме этой Студии, о трудной судьбе ее участников – см. в очерке Э. Белютина «Хрущев и Манеж» (в журнале «Дружба народов», 1990, № 1) и в книге Нины Молевой «Манеж. Год 1962» (М., 1989). О высочайшем посещении Манежа рассказал в своих воспоминаниях и скульптор Эрнст Неизвестный: напечатаны воспоминания за границей в 1979 г. в журнале «Время и мы», № 41.

Еще до всех этих публикаций А. Солженицын в «Очерках литературной жизни» («Бодался теленок с дубом», с. 61) назвал встречу в Манеже «первой атакой реакции… когда Хрущева натравили на художников… Задумано это было расширительно», – добавляет Солженицын, имея в виду предстоящий разгром литературы.

Вот о том, перекинется ли ураганный огонь с живописи на литературу, – и шли в начале декабря 1962 года опасливые толки среди литераторов, в частности, между мною и женой Щипачева, Еленой Викторовной Златовой, в Переделкине 5 декабря.

Цензурный запрет, наложенный в те же дни на воспоминания Каверина о Зощенко, подтверждал наши дурные предчувствия.

337a В письме от Тамары Владимировны Ивановой (ноябрь, 1993) рассказывается: «Однажды кто-то (при мне) спросил у Анны Андреевны, почему она не любит Грина («Алые паруса»). Анна Андреевна задумчиво ответила: «я сама долго не могла понять и с трудом догадалась – я не понимаю, с какого языка он переводит»».

Ахматова считала непонятным, с какого языка Грин свои произведения переводит. А Самуил Яковлевич Маршак, возглавлявший в тридцатые годы Ленинградское отделение Детиздата, не раз говорил нам: «Непонятно, на какой язык переводит Грин». И потому не рекомендовал издавать его книги.

338 о той же встрече с Анной Андреевной у Н. Глен – Ю. Г. Оксман сделал запись в своем дневнике. Пересказывает он там и свой тогдашний совет насчет «Реквиема».

«9 декабря 1962 г. вечером, – записывает он, – был у Анны Андреевны, где застал Л. К. Чуковскую. Перед моим уходом пришла Э. Г. Герштейн. Разговор начался с предложения Анны Андреевны посмотреть впервые объединенный в законченный цикл знаменитый «Реквием». Он впервые только вчера и переписан на машинке, снабженный двумя предисловиями – прозаическим и стихотворным. Я очень удивился, прочитав в цикле политических стихов то, что считал прощанием с Н. Н. Пуниным, – «И упало каменное слово…» А. А. рассмеялась, сказав, что она обманула решительно всех своих друзей. Никакого отношения к любовной лирике эти стихи не имели никогда. (Я все-та-ки не совсем уверен, что это так.)

Но самое странное – это желание А. А. напечатать «Реквием» полностью в новом сборнике ее стихотворений. С большим трудом я убедил А. А., что стихи эти не могут быть еще напечатаны… Их пафос перехлестывает проблематику борьбы с культом, протест поднимается до таких высот, которые никто и никогда не позволит захватить именно ей. Я убедил ее даже не показывать редакторам, которые могут погубить всю книгу, если представят рапорт о «Реквиеме» высшему начальству. Она защищалась долго, утверждая, что повесть Солженицына и стихи Бориса Слуцкого о Сталине гораздо сильнее разят сталинскую Россию, чем ее «Реквием»». («Воспоминания», с. 643.) – Написано в 1992 г.

Между тем, как явствует из записок американского профессора философии и социологии Льюиса С. Фойера, который в 1963 году побывал вместе с женою-слависткой и дочерью-школьницей в Москве, – именно Оксман, по настоятельной просьбе Г. П. Струве, переправил дипломатической почтой экземпляр «Реквиема» в руки Глеба Петровича. Осуществлено это было женою Фойера Кэтрин, приехавшей в Советский Союз изучать первоначальные тексты романа «Война и мир».

Сделано ли это было с ведома и разрешения Ахматовой – мне неизвестно. (Полагаю, что нет.) В том же 63 году Г. П. Струве опубликовал «Реквием» (Мюнхен: Товарищество Зарубежных Писателей). В Советском Союзе «Реквием» вышел лишь через четверть века, в 1987 году. Когда А. А., с моей помощью, в 1964-м составляла свой последний прижизненный сборник «Бег времени», мы включили в отдел «Поэм» – «Реквием», но он был изъят цензурой и в сборнике не появился.

Обо всей истории преследований Ю. Г. Оксмана за его переписку с Г. П. Струве и общение с американцами (которые в Советском Союзе тоже претерпели немало неприятностей), т. е. об обысках у Юлиана Григорьевича, о внезапном исключении его из Союза Писателей и «запрете на имя» см. «Тыняновский сборник. Пятые Тыняновские чтения» (Рига – Москва, 1994), где приведены мемуары Л. Фойера, Р. Фойер-Миллер и обширная статья М. О. Чудаковой «По поводу воспоминаний…». См. также «Записки», т. 3. – Продолжено в 1994 г.

339 В конце ноября журнал «Сибирские огни» (издающийся в Новосибирске) известил меня, что «Софья Петровна» принята и будет напечатана в 1963 году в № 2. Позднее, 13 декабря я получила от некоей Малюковой, сотрудницы «Сибирских огней», свою рукопись – копию той, что была уже отправлена редакцией в набор – с просьбой «не вносить новых поправок». В переводе на издательский язык это означает, что редакция, игнорируя автора, «выправила» рукопись сама, и теперь всякая авторская попытка восстановить свой текст будет рассматриваться как неприемлемая для типографии «новая правка».

Едва бросив взгляд на присланный текст, я сразу обнаружила вмешательство чужой руки: нарушение ритма и прочее редакторское самоуправство. Менее всего было вмешательств цензурных, зато мелких стилистических – множество. Я сверила творение Малюковой со своим текстом, все восстановила, все перепечатала заново и послала в «Сибирские огни» с требованием: либо публиковать мою повесть по-моему, без всяких перемен, либо не печатать вовсе.

С той минуты, как я начала бороться за публикацию «Софьи Петровны», я завела для описания всех перипетий особую Записную книжку. Вот запись от 16 декабря 62 года: «Сверяла, выявляя «правку», Люша. Потом Таня (Литвинова). Потом я вместе с Оскаром Адольфовичем. Потом контрольно – Фрида.

Я от этого заболела. От гнусных «стилистических» поправок и от того, что даже друзья не понимают моей боли.

Написала письмо – сдержанное, благодаря Фриде, но бешеное.

«Редакторская работа над стилем» – все та же: вычеркивают местоимения, вычеркивают повторы, истребляют просторечье, рушат ритм, – вообще, это печальная иллюстрация к моей книге «В лаборатории редактора». Но я не для того писала и берегла «Софью Петровну», чтобы напечатать ее в конце концов не в подлинном виде.

Следовало бы мне полететь в Новосибирск, но, во-первых, с сердцем нехорошо, и, во-вторых, ходят слухи, что сюда летит Лаврентьев, главный редактор «Сибирских огней "».

Пока я переписывалась с Малюковой, редактор журнала «Москва» дал мне знать стороной, что моя повесть (в первом чтении) «запала ему в душу», что она «сильнее Солженицына» и он снова просит меня представить ему рукопись: хочет показать ее членам редколлегии. Я представила. Показал он «Софью Петровну» Аркадию Васильеву и Б. С. Евгеньеву («Добра не жду: оба – волки», записано у меня 4 декабря.) И в самом деле: 13 декабря Б. С. Евгеньев объявил мне отказ.

340 У меня… после разговора с Лаврентьевым не утихло сердцебиение. – Виктор Владимирович Лаврентьев (р. 1914) – главный редактор журнала «Сибирские огни». Он прибыл в Москву на «встречу руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства», состоявшуюся в Доме Приемов на Ленинских горах 17 декабря 62 года. Побывав на этой встрече, Лаврентьев сказал моему другу, – тому, кто несколько месяцев назад передал в «Сибирские огни» «Софью Петровну»: в повести «не хватает фона общенародной жизни». Тот дал знать об этой нехватке мне, и я вынуждена была, прервав свое дежурство возле Корнея Ивановича, срочно ехать в город и добиваться встречи с Лаврентьевым. Главный редактор «Сибирских огней» принял меня в гостинице «Москва» 20 декабря 62 года.

Цитирую свою записную книжку: «Двадцать минут я слушала Лаврентьева не перебивая. Фон общенародной жизни, который я должна отобразить, это челюскинцы, папанинцы, новостройки, перевыполнение плана по выплавке чугуна и пр. Моя героиня должна быть увлечена этим фоном, и тогда гибель ее сына «займет», как он выразился, «правильное место в нашей жизни – место роковой случайности, ошибки». Мне очень трудно было слушать не перебивая, но я сдержалась. Ошибка! Потом я взяла слово. Я сказала, что таких, как Коля, были миллионы; что выплавка чугуна, новостройки и челюскинцы – это авансцена под огнями рампы, кулисами же, т. е. истинным «фоном общенародной жизни» и было тб, что изображено в моей повести: миллионы матерей и жен у ворот тюрьмы. Что новостройки мною, впрочем, показаны: Коля с увлечением трудится на новом заводе в Свердловске, но увлеченность не спасает его от гибели. Что Софья Петровна задумана мною как героиня отрицательная: ослепленная огнями рампы, всеми этими челюскинцами и новостройками, она не видит подлинного «фона общенародной жизни»; добрая по природе, она, тем не менее, из-за своей ослепленности принимает всех женщин в очереди за жен шпионов и вредителей, хотя мужья их не большие вредители, чем ее сын. Софью Петровну, конечно, жаль, но она слепая курица. «Она у вас несимпатична», – сказал Лаврентьев. «Конечно, – сказала я, – она отравлена ложью газет и радио и потому лишена способности видеть общенародный фон. Но не ее в том вина. А тех, кто ее обманул». Лаврентьев понял, что спор наш зашел слишком далеко, и, не отвечая, предложил снять предисловие и дату. «Да ведь дата и указывает на документальность повести! – сказала я. – Если повесть представляет какую-нибудь ценность, то ценность ее – в дате написания». «Неважно, когда вещь написана, – назидательно ответил Лаврентьев, – важно, чтобы она была правдива. Подумайте о фоне общенародной жизни».