Михаил Старицкий - Первые коршуны

• Название: Первые коршуны
• Автор: Михаил Старицкий
• Издательство: Днiпро
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1986

Главный герой повести — золотарь Семен Мелешкевич — возвращается из-за границы в Киев. Но родной город встретил его неутешительными новостями — на Семена возведена клевета, имущество продано за бесценок, любимую девушку хотят выдать за другого, а его самого считают казненным за разбойничество.

---

— Верно! Так, диду! К нечистому все жалобы!! Все встанем! Прогоним ляхов! Не отдадим на поруганье своей святыни! — загремели кругом горячие, возбужденные возгласы.

— Все, все до единого, и жены, и дети! — кричал разгорячившийся Чертопхайло. — Бояться нам нечего, — за нами стоит голодная смерть!

— Или умрем все, или отстоим от ляхов свои святыни! — раздался с другой стороны громкий, напряженный голос Томилы Костюкевича.

Вся зала пришла в движение. Седые, почтенные горожане вскакивали на лавы, махали шапками, выкрикивали горячие, возбужденные возгласы. Всякий спешил подкрепить своим словом надежду, пробудившуюся во всех сердцах. Волна энтузиазма, разлившаяся по всей зале, захватила и Шевчика.

Несколько раз стучал Скиба своим молотком, но никто не слышал его стука. Наконец некоторые из горожан заметили движение его руки.

— Тише, тише! — вырывалось из шума то здесь, то там. — Брат Скиба говорит!

Шум начал мало-помалу утихать.

— Братья мои милые, — заговорил как можно громче Скиба, — правду сказал нам Семен, что нельзя дольше терпеть такой жизни, что одно осталось нам: или стать рабами и терпеть поругание святыни, или подняться против ляхов. И спасибо ему за эту честную правдивую думку. Мы все повстанем, умрем все до единого, а не отдадим своей святыни в руки врагов. Но одним гвалтом и угрозами мы ничего не сделаем, братья, надо ко всему приложить холодное миркованье и разум. Если мы поднимемся сейчас же сами с оружием, мы только напрасно погибнем, а церкви и братьев своих не только не защитим, но еще вгоним в горшие бедствия и напасти, а для того чтобы подняться всем, надо всех разбудить, надо уговориться со всеми… А это дело не одного дня! И для этого, братья мои, надо нам прежде всего, не выходя даже отсюда, выбрать от себя верных людей и послать их на Запорожье, к лейстровым козакам, ко всем магистратам, надо пустить чутки и по селам, и по хуторам…

— Правдивая речь, разумное слово! — раздались кругом одобрительные голоса.

— Но на это пойдет час не малый, — продолжал Скиба, — а беда грозит, а беда не ждет, и кто поручится нам в том, что ляхи не постараются выполнить в наискорейшем времени все то, что они задумали проделать с нами? А потому, не оставляючи думки Семена, мы должны ужить и все иные возможные засобы, чтобы обеспечить свою святую церковь от вторжения латынян. Наибольшее горе наше заключается в том, что не имеем мы теперь своего митрополита; митрополиту подчиняются все храмы и все монастыри, а так как здесь, в Киеве, утвердился теперь митрополит унитский, то вольно ему и рассаживать повсюду своих официалов, наместников и владык. Так вот вам, друзи, моя вторая рада: учредить пока что из своих людей тайный, но строгий надзор над унитами, чтобы мы знали каждую минуту, что затевают они, чтоб не застали они нас врасплох.

— Верно, верно! — послышалось кругом.

— А тем часом послать, также не гаючи и хвылыны часу, своих людей певных ко всем, верным еще нам доселе монастырям, ко всем магистратам, ко всем братствам, к запорожским козакам, чтоб подать от всего козачества и от нашей земли петицию и королю, и сейму, просячи их слезно, абы дозволили нам поставить в Киеве своего благочестного митрополита.

— Даремно тратить час! — крикнул запальчиво Щука. — Довольно мы просили, теперь будем требовать! Будем к ним писать саблей, а не пером!

— Нет, нет, панове, надо испробовать все, что возможно, — заметил Тимофей Гудзь.

— Спрос не беда! Запас беды не чинит! — отозвалось вслед за ним несколько степенных горожан.

— Напрасный труд! — вскрикнул Костюкевич, обводя все собрание лихорадочным, воспаленным взглядом. — Не уважит король нашей просьбы! Не дозволят нам никогда ляхи обрать своего митрополита.

— А если король и сейм не уважат и этой просьбы, поданной им от всей нашей земли, если они не захотят дать нам этой милости, тогда, — произнес Скиба негромко, но так отчетливо, что каждое его слово долетало до конца залы, — тогда мы откажемся платить им подати и производить какие бы то ни было ремесла, мы перестанем считать себя подданцами Речи Посполитой, тогда мы пристанем к той думке, которую натнул нам Семен, и если на тот час не будет у нас и братской помощи, — глаза Скибы сверкнули, и голос зазвучал громко и властно, — мы повстанем и сами, все поляжем до единого, но не отдадим ляхам наших святынь!

— С довбнями, с топорами обступим наши храмы! — крикнул весь багровый Довбня.

— На папертях поляжем! — подхватил с энтузиазмом Чертопхайло.

— Сожжем свои храмы, — закричал, захлебываясь от рыданий, Шевчик, — своими руками сами себя, жен и детей погребем под их развалинами, а не отдадим, не отдадим нашей святыни нечестивым унитам!

— Не отдадим! — прокатился по зале единодушный крик.

— Да будет так! — произнес строго Мачоха, подымаясь с места, и, простирая руки над собравшимися, добавил дрогнувшим голосом: — И да будет его святая воля над нами.

— Аминь! — ответило все собрание суровым, решительным тоном.

XIII

В лучшем покое ходыкинского будынка, убранном особенно вычурно — и тяжелыми штофными занавесями, и дорогой гербованой мебелью, вывезенной им из шляхетских маетностей да княжеских замков, — горит много свечей; свет от них лучится в резных рамах портретов, картин и киотов, играет в золотой и серебряной посуде, расставленной в шкафах, сверкает в хрустале и мягко тонет в роскошных коврах, раскинувшихся причудливыми гирляндами цветов по всему полу. Этот покой отворялся у Ходыки лишь в особенно важных случаях, и сегодня хозяин принимает в нем наипочетнейшего гостя, польного гетмана и сенатора, а вместе с тем и киевского воеводу ясноосвецоного пана Жолкевского. Воевода заехал к Ходыке уже ночью, без конвоя, желая скрыть свое посещение, оттого-то и в роскошной светлице не видно кого-либо из семьи Ходыки, ни даже слуги; двери все заперты, и за столом, уставленным флягами, жбанами да сулеями с мальвазиями, старыми медами и дорогим венгржином, сидят лишь Ходыка да воевода и ведут на польском языке таинственную беседу.

Воевода — плотный и крупный мужчина с мужественным лицом, подбритой чуприной и закрученными вверх усами; взгляд его серых глаз холоден и надменен, но не лишен проницательности; в прерывающейся изредка легкой улыбке кроется всегда оттенок презрения. Жолкевский одет в скромный кунтуш, только шпоры у его сафьяновых сапог блещут кованым золотом да рукоятка сабли дамашовки сверкает самоцветами.

Ходыка подобострастно угощает своего пышного, нежданного гостя и ведет речь вкрадчивым сладким фальцетом.

— Да, требуют… И пора наконец, пора! — продолжал с возбуждением монолог свой Жолкевский. — Перун меня убей, а это нежничанье с схизматским хамьем даже обидно! Пятнадцатый год идет со времени Брестского собора, а до сих пор почти ничего капитального для папского престола не сделано. И митрополит ваш Михаил Рогоза, и епископы Поцей, Терлецкий, Балабан приняли тогда унию и склонили к ней почти всю высшую иерархию, да мало, черт возьми, с этого вышло толку!.. Вот и наш знаменитый Скарга говорит, что дали маху: не обратили внимания на низшее духовенство… Но, по моему мнению, этих схизматских попов, это безграмотное быдло стыдно и в расчет принимать… Бог создал пóпа — для хлопа, а плебана — для пана!

— Видите ли, ваша ясновельможность, попов поддерживает мещанство, козачество и Запорожье.

— Ну, мещанство это нужно приборкать, и слово гонору, что я за него примусь, если только меня не отозвут высшие потребы крулевства; а это проклятое козачество, а особенно Запорожье, это гадючье гнездо, нужно раздавить каблуком, чтобы и следа его не осталось… Я не разумею, почему ясный круль и сенаторы с ним еще панькаются. Стонадцать им ведьм! Это бунтарское кодло, это саранча, которую, если не вытопчешь гусеницей, то она, окрылившись, все пожрет! Ведь были уже и Косинский, и Наливайко, и Лобода… так еще мало? Хотят выждать лучшего дьявола?

— За козаков ясный гетман прав неотменно, — кивал головою Ходыка, — у ясновельможного пана разум прозорлив и меток, но Запорожье потребно еще для охраны нас от татар.

— Ну пусть их до поры, до времени и сторожат… Но только сюда чтобы не смели тыкать и носа, а то еще, шельмы, станут поддерживать попов.

— Все они: и запорожцы, и козаки, и мещане, и хлопы — все это схизматское русское быдло из одной шкуры выкроено… И ведлуг того прилученье их до католицкого лона не только бы оказало Речи Посполитой услугу, но и самому этому бараньему стаду поскутковало б на доброе… дало бы освиту и некоторые права.

— Да, да… як бога кохам. Теперь решено не давать схизматам никаких должностей и конфисковать у них все маетности и все добра… Одним словом, извести их измором… Вот и Скарга привез мне наказ от святейшего папы и просьбу примаса крулевства, чтоб наискорее отобрать у схизматов киевские святыни: Софию, Печеры, Богоявленский монастырь и другие. Киев ведь в Украине найпервое и вельми чтимое место; на него все взирают… Если здесь перейдут храмы в католические руки, то и прихожане их перейдут несомненно, а за Киевом последуют и другие города: упорному схизмату останется лишь нищенство и бесправье да для поповского хрюканья хлев. Ха-ха! На раны пана Езуса, так будет!