Андрей Белый - Том 2. Петербург

• Название: Том 2. Петербург
• Автор: Андрей Белый
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-275-00929-1, 5-275-00928-3

Андрей Белый (1880–1934) вошел в русскую литературу как теоретик символизма, философ, поэт и прозаик. Его творчество, искрящееся, но холодное, основанное на парадоксах и контрастах.

Во второй том Собрания сочинений вошел роман «Петербург».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

«Вы-бы…»

Но слышалось:

— «Бы-бы…»

И компания тощих пиджачников начинала визжать:

— «А-ахха-ха, аха-ха!..»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Петербургская улица осенью проницает весь организм: леденит костный мозг и щекочет дрогнувший позвоночник; но как скоро с нее попадешь ты в теплое помещение, петербургская улица в жилах течет лихорадкой. Этой улицы свойство испытывал сейчас незнакомец, войдя в грязненькую переднюю, набитую туго: черными, синими, серыми, желтыми польтами, залихватскими, вислоухими, кургузыми шапками и всевозможной калошей. Обдавала теплая сырость; в воздухе повисал белеющий пар: пар блинного запаха.

Получив обжигающий ладонь номерок от верхнего платья, разночинец с парою усиков наконец вошел в зал…

— «А-а-а…»

Оглушили его сперва голоса.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Ра-аа-ков… ааа… ах-ха-ха…»

— «Видите, видите, видите…»

— «Не говорите…»

— «Ме-емме…»

— «И водки…»

— «Да помилуйте… да подите… Да как бы не так…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Все то бросилось ему в лоб; за спиною же, с Невского, за ним вдогонку бежало:

— «Пора… право…»

— «Что право?»

— «Кация — акция — кассация…»

— «Бл…»

— «И водки…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ресторанное помещение состояло из грязненькой комнатки; пол натирался мастикою; стены были расписаны рукой маляра, изображая там обломки шведской флотилии, с высоты которых в пространство рукой указывал Петр; и летели оттуда пространства синькою белогривых валов; в голове незнакомца же полетела карета, окруженная роем…

— «Пора…»

— «Собираются бросить…»

— «В Абл…»

— «Прав…»

Ах, праздные мысли!..

На стене красовался зеленый кудреватый шпинат, рисовавший зигзагами плезиры петергофской натуры с пространствами, облаками и с сахарным куличом в виде стильного павильончика.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..

— «Вам с пикончиком?»

Одутловатый хозяин из-за водочной стоечки обращался к нашему незнакомцу.

— «Нет, без пикону мне».

А сам думал: почему был испуганный взгляд — за каретным стеклом: выпучились, окаменели и потом закрылись глаза; мертвая, бритая голова прокачалась и скрылась; из руки — черной замшевой — его по спине не огрел и злой бич жестокого слова; черная замшевая рука протряслась там безвластно; была она не рука, а… ручоночка …

Он глядел: на прилавке сохла закуска, прокисали все какие-то вялые листики под стеклянными колпаками с грудою третьеводнишних перепрелых котлеток.

«Еще рюмку…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Там вдали посиживал праздно потеющий муж с преогромною кучерской бородою, в синей куртке, в смазных сапогах поверх серых солдатского цвета штанов. Праздно потеющий муж опрокидывал рюмочки; праздно потеющий муж подзывал вихрастого полового:

— «Чего извоетс?..»

— «Чаво бы нибудь…»

— «Дыньки-с?»

— «К шуту: мыло с сахаром твоя дынька…»

— «Бананчика-с?»

— «Неприличнава сорта фрухт…».

— «Астраханского винограду-с?»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Трижды мой незнакомец проглотил терпкий бесцветно блистающий яд, которого действие напоминает действие улицы: пищевод и желудок лижут сухим языком его мстительные огни, а сознание, отделяясь от тела, будто ручка машинного рычага, начинает вертеться вокруг всего организма, просветляясь невероятно… на один только миг.

И сознание незнакомца на миг прояснилось: и он вспомнил: безработные голодали там; безработные там просили его; и он обещал им; и взял от них — да? Где узелочек? Вот он, вот — рядом, тут… Взял от них узелочек.

В самом деле: та невская встреча повышибла память.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Арбузика-с?»

— «К шуту арбузик: только хруст на зубах; а во рту — хоть бы что…»

— «Ну так водочки…»

Но бородатый мужчина вдруг выпалил:

— «Мне вот чего: раков…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Незнакомец с черными усиками уселся за столик, поджидать ту особу, которая…

— «Не желаете ль рюмочку?»

Праздно потеющий бородач весело подмигнул.

— «Благодарствуйте…»

— «Отчего же-с?»

— «Да пил я…»

«Выпили бы и еще: в маём кумпанействе…»

Незнакомец мой что-то сообразил: подозрительно поглядел он на бородача, ухватился за мокренький узелочек, ухватился за оборванный листик (для газетного чтения); и им, будто бы невзначай, прикрыл узелочек.

— «Тульские будете?»

Незнакомец с неудовольствием оторвался от мысли и сказал с достаточной грубостью — сказал фистулою:

— «И вовсе не тульский…»

— «Аткелева ж?..»

— «Вам зачем?»

— «Так…»

— «Ну: из Москвы…»

И плечами пожавши, сердито он отвернулся.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..

И он думал: нет, он не думал — думы думались сами, расширяясь и открывая картину: брезенты, канаты, селедки; и набитые чем-то кули: неизмеримость кулей; меж кулями в черную кожу одетый рабочий синеватой рукой себе на спину взваливал куль, выделяясь отчетливо на тумане, на летящих водных поверхностях; и куль глухо упал: со спины в нагруженную балками барку; за кулем — куль; рабочий же (знакомый рабочий) стоял над кулями и вытаскивал трубочку с пренелепо на ветре плясавшим одежды крылом.

— «По камерческой части?»

(Ах ты, Господи!)

— «Нет: просто — так…»

И сам сказал себе:

— «Сыщик…»

— «Вот оно: а мы в кучерах…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Шурин та мой у Кистинтина Кистинтиновича кучером…»

— «Ну и что ж?»

— «Да что ж: ничаво — здесь сваи…»

Ясное дело, что — сыщик: поскорее бы приходила особа.

Бородач между тем горемычно задумался над тарелкою несъеденных раков, крестя рот и протяжно зевая:

— «О, Господи, Господи!..»

О чем были думы? Васильевские? Кули и рабочий? Да — конечно: жизнь дорожает, рабочему нечего есть.

Почему? Потому что черным мостом туда вонзается Петербург; мостом и проспектными стрелами, — чтоб под кучами каменных гробов задавить бедноту; Петербург ненавидит он; над полками проклятыми зданий, восстающими с того берега из волны облаков, — кто-то маленький воспарял из хаоса и плавал там черною точкою: все визжало оттуда и плакало:

— «Острова раздавить!..»

Он теперь только понял, что было на Невском Проспекте, чье зеленое ухо на него поглядело в расстоянии четырех вершков — за каретным стеклом; маленький там дрожащий смертёныш тою самою был летучею мышью, которая, воспаря, — мучительно, грозно и холодно, угрожала, визжала…

Вдруг — …

Но о вдруг мы — впоследствии.

Письменный стол там стоял

Аполлон Аполлонович прицеливался к текущему деловому дню; во мгновение ока отчетливо пред ним восставали: доклады вчерашнего дня; отчетливо у себя на столе он представил сложенные бумаги, порядок их и на их бумагах им сделанные пометки, форму букв тех пометок, карандаш, которым с небрежностью на поля наносились: синее «дать ходъ» с хвостиком твердого знака, красное «справка» с росчерком на «а».

В краткий миг от департаментской лестницы до дверей кабинета Аполлон Аполлонович волею перемещал центр сознанья; всякая мозговая игра отступала на край поля зрения, как вон те белесоватые разводы на белом фоне обой: кучечка из параллельно положенных дел перемещалась в центр того поля, как вот только что в центр этот упадавший портрет.

А — портрет? То есть: —

И нет его — и Русь оставил он…

Кто он? Сенатор? Аполлон Аполлонович Аблеухов? Да нет же: Вячеслав Константинович… А он, Аполлон Аполлонович?

И мнится — очередь за мной,
Зовет меня мой Дельвиг милый…

Очередь — очередь: по очереди —

И над землей сошлися новы тучи
И ураган их…

Праздная мозговая игра!

Кучка бумаг выскочила на поверхность: Аполлон Аполлонович, прицелившись к текущему деловому дню, обратился к чиновнику:

— «Потрудитесь, Герман Германович, приготовить мне дело — то самое, как его…»

— «Дело дьякона Зракова с приложением вещественных доказательств в виде клока бороды?»

— «Нет, не это…»

— «Помещика Пузова, за номером?..»

— «Нет: дело об Ухтомских Ухабах…»

Только что он хотел открыть дверь, ведущую в кабинет, как он вспомнил (он было и вовсе забыл): да, да — глаза: расширились, удивились, сбесились — глаза разночинца… И зачем, зачем был зигзаг руки?.. Пренеприятный. И разночинца он как будто бы видел — где-то, когда-то: может быть, нигде, никогда…

Аполлон Аполлонович открыл дверь кабинета.

Письменный стол стоял на своем месте с кучкою деловых бумаг: в углу камин растрещался поленьями; собираясь погрузиться в работу, Аполлон Аполлонович грел у камина иззябшие руки, а мозговая игра, ограничивая поле сенаторского зрения, продолжала там воздвигать свои туманные плоскости.