Сергей Говорухин - Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)

• Название: Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)
• Автор: Сергей Говорухин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-064823-8, 978-5-271-26653-9, 978-5-4215-0617-1

Проза Сергея Говорухина – о любви и сострадании, о нравственном выборе, о том, каким испытанием бывает для человека жизнь после войны.

В сборник вошли повести, рассказы и миниатюры.

---

Пропал мой Женечка без вести. Под Вязьмой. В сорок первом.

Что со мной было-то, вспомнить страшно. Еле выходили… А потом подумала: без вести пропал – не убитый же! Значит, вернется. Я так и знала: вернется мой Женечка…

Всю войну – сразу после работы домой. Никуда не ходила. Боялась: вернется Женечка, а меня нет. Разве возможно такое…

После победы каждый поезд высматривала, который на нашей станции останавливался. Да только что высматривать – на нашей станции много солдат не сходило…

Сватался ко мне после войны подполковник, и другие сватались – я им отказала. Тяжело было одной, а только не могла я, все время думала: вернется Женечка, а в доме чужой мужчина…

Куда я только ни писала. А потом один человек мне посоветовал: ты, говорит, мать, поезжай в Москву на девятое мая. Там люди со всех фронтов, полков собираются. Может, и знает кто, где твой сын. Только ты на грудь фанерку какую повесь и напиши: кто знает такого-то, с такого-то фронта, такого полка – отзовитесь!

Фанерку-то мне сосед Костик сделал, а уж написала я сама. И поехала.

Теперь вот в семнадцатый раз еду. А только ничего… Я же знаю: вернется Женечка. Не может не вернуться. И еще нарисует меня… Так же нежно, как тогда, в четыре года… И морщины мои нарисует… Не постесняется.

Сказал же он тогда: на расставание…

1986

Туманный край небес

Егор Васильевич Коньков скончался.

Пятьдесят четыре года, отпущенные судьбой, прожил он степенно и трезво, не раз украшая плотной, облаченной в бостоновый пиджак фигурой Доску почета стройтреста, в котором служил. Умер же он внезапно, от удара, чем вызвал искреннее недоумение сослуживцев и соседей по лестничной клетке.

На девятый день Егор Васильевич вошел в комнату и осторожно присел на свободный стул у края стола.

Пришедших помянуть его было немного, но это не удивило и не огорчило Егора Васильевича. Он знал, как коротка человеческая память, и девять томительных дней, отделявших его от прошедшей жизни, слились в вереницу повседневных дел и забот для других.

Не решаясь пошевелиться, с замиранием сердца смотрел он на свою жену Елизавету Ильиничну.

Елизавета Ильинична, как и положено вдове, сидела во главе стола, и черный бязевый платок, спадавший на черное платье, оттенял ее от других. Рядом с ней на тарелке стояла рюмка водки, накрытая куском черного хлеба, мысленно принадлежавшая Егору Васильевичу.

«Теперь все, связанное со мной, будет только мысленно», – подумал Егор Васильевич и впервые ощутил в себе забытые за девять дней слезы.

Он с тоской оглядывал свою квартиру – двухкомнатную «хрущевку» с низкими свежепобеленными потолками, коврами, сервантами и трюмо на фигурных ножках. Ни щербинки… Все было подогнано, прошпаклевано, выкрашено, и от этого стерильно-полированного благополучия, когда-то радовавшего глаз, становилось грустно и неуютно, и жаль было потраченной зря жизни.

Егор Васильевич повернулся к Елизавете Ильиничне и увидел, что она смотрит на вещи его глазами.

Тридцать лет прожили они в привычке, вечных хлопотах, воспитании сына и только сейчас, постигнув необратимость произошедшего, были влюблены, как в юности, и тосковали друг без друга. Егору Васильевичу хотелось подойти к жене, положить руку на плечо и сказать, что он здесь, с ней, но делать этого было нельзя, и, не находя себе места, он вышел на лестничную клетку.

На площадке, аккуратно стряхивая пепел в блюдце, в неловком молчании курили сварщики его бригады.

– С понедельника нас на трассу посылают, – первым нарушил молчание бригадир.

– Почему нас-то?!

– Опять – твою мать! – завозмущались сварщики.

– А кого прикажете посылать? – усмехнулся бригадир. – Молодых? Они наварят…

– Дождь, слякоть… – неопределенно сказал кто-то.

– Егора бы. Он любил с трубами возиться.

– Да, Егор был сварной что надо, – охотно поддержали сварщики.

– Самые неудобные стыки выбирал.

– Да и то сказать: наблатыкался за тридцать лет.

– Теперь вот… Тьфу! – сплюнул кто-то в сердцах. – Пойдем, что ли, хлопнем за помин Егоровой души.

«Почему они все об одном и том же…» – с раздражением подумал Егор Васильевич, но, вспомнив, что еще недавно сам был таким, смутился и прошел в квартиру.

На кухне Люба, соседка, выпытывала у Елизаветы Ильиничны:

– Не приходил еще Егор-то?

– Нет… – как будто удивлялась Елизавета Ильинична.

– Ты не удивляйся. Они, покойники, любят после смерти ходить. Ходят – душу мытарят.

– Зачем?

– Бог их знает, неуемных. Ты, главное, не бойся.

– Я не боюсь, – спокойно отвечала Елизавета Ильинична.

– Как почувствуешь: пришел, – не успокаивалась Люба, – ты его матом и почаще. Они этого не выносят.

«Неужели пошлет?» – ужаснулся Егор Васильевич.

– Глупости все, – сказала Елизавета Ильинична и ушла в комнату.

«Дура!» – рассердился Егор Васильевич и сыпанул Любе соли в поминальный компот.

Расходились быстро – никому не хотелось оставаться один на один со вдовой, переносить ее слезы и заниматься бесполезным утешительством.

За окном шел мелкий осенний дождь, и сварщики, предполагая сырость вечерней улицы, выпили в коридоре на посошок, что-то долго и путано объясняли Елизавете Ильиничне, оставляли телефоны и только после этого ушли. Елизавета Ильинична осталась одна.

Чтобы не напугать жену, Егор Васильевич прошелся по комнате тяжелой, одной ей знакомой походкой и несколько раз кашлянул в тишине.

– Ты, Егорша? – позвала Елизавета Ильинична.

– Я, Лиза.

– Я ждала тебя.

– Я не мог раньше.

– Сядь около меня.

Егор Васильевич сел.

– Как ты живешь, Лиза?

– Плохо. Я скучаю по тебе, Егорша.

– И я скучаю по тебе, Лиза.

Они замолчали.

– Почему не было сына, Лиза?

– Он в командировке – не смог приехать. Ты расстроился?

– Нет. Я хотел увидеть только тебя… Я не знаю, о чем говорить. Мы что-то делали не так?

– Мы все делали не так… Помнишь лето в Сокольниках, в пятьдесят восьмом году? Ты был в белом костюме и в этой дурацкой соломенной шляпе, ужасно смешной…

– И ты была в белом платье, только совсем девчонка…

– Это был единственный день в нашей жизни, – помолчав, сказала Елизавета Ильинична. – Лучший день.

– Лучший, – согласился Егор Васильевич. – Я люблю тебя, Лиза.

– И я люблю тебя, Егорша. Мы теперь все время будем вместе?

– Да… Все время…

И не удержался – заплакал. Сиротливое дыхание его слезы коснулось ладони Елизаветы Ильиничны.

– Что с тобой, Егорша? Почему ты плачешь?

– Так, ничего. Это теперь бывает со мной.

– Когда тебе уходить?

– На рассвете.

– Ты придешь завтра?

– Да.

– Как хорошо. Знаешь, я устроюсь куда-нибудь на сменную работу, и мы будем встречаться каждую ночь. Мне совсем не обязательно видеть тебя – я так привыкла к тебе, запомнила тебя, что мне достаточно твоего дыхания рядом, достаточно просто говорить с тобой…

На рассвете Егор Васильевич ушел.

– Я закрою за тобой, – сказала Елизавета Ильинична. – Будто ты ушел на работу и вот-вот вернешься…

Встречались они каждую ночь.

Егор Васильевич приходил в первом часу, садился за обеденный стол в большой комнате, и они говорили о том, что много лет покоилось в глубине их сердец.

– Ты стал совсем другим, – говорила Елизавета Ильинична, – я хочу увидеть тебя.

– Я все тот же, – смеялся Егор Васильевич, – только немного похудел, небрит, и, что самое поразительное, – умные глаза…

– За что ты меня полюбил?

– Ты необычная, Лиза.

– Разве? – недоверчиво спрашивала Елизавета Ильинична.

– Конечно, – горячо убеждал Егор Васильевич. – Ты удивительная…

– Обыкновенная, – смущалась Елизавета Ильинична. – Табельщица на стройке. Что тут удивительного.

Перед рассветом они уходили гулять. Шли ночной Москвой, Бульварным кольцом, темными набережными.

«Ночь коротка, спят облака…» – напевал Егор Васильевич.

Иногда он замолкал, думая о чем-то, совершенно неведомом Елизавете Ильиничне, и тогда в ней оживала смутная тревога, – казалось, он ушел далеко и никогда не вернется.

– Егор, – тихо звала она.

– Да, – не сразу отзывался он.

– Почему ты раньше не говорил мне об этом?

– О чем, Лиза?

– О любви.

– Раньше это казалось не главным…

Редкие ночные таксисты притормаживали у одинокой фигуры Елизаветы Ильиничны, но, наткнувшись на ее недоуменный взгляд, уезжали прочь, проклиная свою тяжелую долю, завышенный план и директора таксопарка.

Глядя им вслед, Елизавета Ильинична думала о том, что каждый из них мог бы быть по-своему счастлив, если бы понимал, какие возможности открывает человеку ночь. Но они не задумывались об этом так же, как еще недавно не задумывалась и она.

Однажды постовой у памятника Грибоедову сказал ей:

– Вы вот, гражданочка, все гуляете по ночам, и это становится подозрительным.