Валерий Елманов - Третьего не дано?

• Название: Третьего не дано?
• Автор: Валерий Елманов
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9922-0812-2

И закрутила попавшего в начало семнадцатого века Федора круговерть дел. Едва он оказался в чести у самого Годунова и его сына, как тут пришло известие — идет на Русь чудесным образом воскресший угличский царевич Дмитрий.

И как тут Федору помочь царю, если он точно знает, что все равно не только сам Годунов в скором времени потеряет и жизнь и царство, но и сыну его суждено погибнуть, ибо колесо истории не остановить.

И все-таки Федор решил попытаться. Простым словом это колесо и впрямь не остановить — глухое оно, а вот если железным ломиком да в спицы…

---

Невозможность обвенчаться народ не беспокоила — как-никак на дворе были Филипповки, то бишь Рождественский пост, а в такое время венчаться не принято. Причастие тоже могло потерпеть, а вот крещение и отпевание — это гораздо серьезнее.

Словом, пока новый священник не прибыл, отец Антоний приступил к своим привычным обязанностям. Выглядел он вполне, характер имел мягкий и добродушный и даже на отпетых грешников никогда не повышал голоса.

— Куда лучшее не преследовать их, но вернуть назад. Ведь если человек, не зная дороги, заблудится среди вспаханного поля, лучше вывести его на правильный путь, нежели изгонять с поля палкой.

Он умел находить утешение для людей и в скорби, при отпевании.

— Бог ждет нас не в гости — бог ждет нас домой, — мягко приговаривал он, ласково гладя по голове какую-то бабу, потерявшую мужа-кормильца. — Не плачь об умершем, но плачь о живущем во грехах. Эх, милая моя, да ты ведь и сама согласная, что небо гораздо лучшее земли, так пошто оплакивать переселившегося туда? Помысли, яко мы сами и ты тож называем мертвых. — И нараспев произносил: — Покойными. А почему, чадо? Да потому, что жизнь тягостна, а смерть благодетельна, ибо… — И продолжал свое тихое и ласковое утешение до тех пор, пока лицо женщины не начинало светлеть.

Но заносчивых и кичливых, считающих, что они живут праведно, он не любил, хотя и их старался поправлять и вразумлять, держа себя в руках. Разве что тон его при этом был чуточку жестче и укоризны чуть больше:

— Разве может человек доставлять пользу богу? Разумный доставляет пользу себе самому. Что за удовольствие вседержителю, что ты праведен? И будет ли ему выгода от того, что ты содержишь пути твои в непорочности?

— Дак я не токмо содержу свои пути в непорочности, — случалось, возражали ему. — Я и милостыньку завсегда подам, ежели он достоин.

— Иное — судия, иное — податель милостыни. Милостыня потому так и называется, что мы подаем ее и недостойным, — перебивал отец Антоний, что случалось крайне редко, и продолжал: — Сказано Иоанном Златоустом: «Яко доброе дело — помнить о своих грехах, тако же доброе дело — забывать о своих добрых делах», посему и не вспоминай о них вовсе, сын мой, чтобы помнил о них бог.

А одному, дававшему деньги в рост, и вовсе заметил:

— Удержи руки от лихоимства и тогда простирай их на милостыню. Если же мы теми же самыми руками одних будем обнажать, а других одевать, то милостыня будет поводом ко всякой татьбе. Паки и паки повторюсь — уж лучше вовсе не оказывать милосердия, нежели оказывать такое милосердие.

Но с остальными он был выше всяких похвал.

— А почему ты почти все время улыбаешься им? — как-то не выдержав, спросил я.

— Да как же иначе? — всплеснул руками священник. — Я же им божие слово несу, кое вочеловечилось, дабы мы обожились. То свет истинный, а истине прилично и посмеяться, потому как она радостна.

Да и проповеди он читал — заслушаешься. Случилось, что я как-то случайно заглянул в церковь — нужен мне был священник — и, пока ждал, когда он освободится, тоже, так сказать, приобщился.

Так вот, в некоторых местах даже меня, отъявленного скептика и циника, проняло, хотя и на несколько секунд, но тем не менее — уж больно мастерски он умел подбирать слова.

— Христос сделался тем, что и мы, дабы нас сделать тем, что есть он, — вещал отец Антоний с амвона.

Во как!

Не спорю, возможно, это не его собственное, а обычные цитаты, но согласитесь — подобраны с любовью и умом.

А главное — как произнесены!

Одним словом, уже через три дня к нему на исповедь хлынула толпа селян, особенно женщины, и для каждой он находил какое-то особенное слово, дабы приободрить страдалицу.

И каялись они в таких грехах, которым подчас было и пять лет давности, и десять, а то и все двадцать — лишь бы подольше слушать его мягкий, воркующий голос.

В числе прочих к нему явились исповедаться и несколько баб из числа бывшей романовской дворни, среди которых была и некая Липа, которая лишь на исповеди вспомнила, что на самом деле ее крестное имя Олимпиада, токмо она вовсе про него запамятовала, ибо оно оченно длинное и так ее отродясь никто не величал, разве что во время венчания, но это было в последний раз, да и то она сама уж не упомнит, кто тогда служил в церкви, да и вообще венчалась она не тут, а в Домнино, зато хорошо запомнила лето, ибо аккурат чрез три месяца ей довелось подсоблять бабке Ситяге принимать роды у…

У отца Антония в характере имелась одна особенность — он любил делиться с ближними тем из услышанного, что казалось ему забавным. Безумолчное тарахтение этой бабы он посчитал заслуживающим пересказа.

Признаться, я слушал его не очень внимательно, но только до определенного момента, после которого я насторожился.

С одной стороны, ничего интересного. Подумаешь, прислуга вскользь обмолвилась о любовных шашнях молодой дворянской дочки.

Ну и что?

По нынешним временам такие лихие загулы у баб, конечно, редкость, но мне-то до них какое дело?

Все это так, но тут была вскользь произнесена девичья фамилия матери этой самой дочки — Смирная-Отрепьева, а это уже нечто иное.

Я бы сказал, совсем иное.

Уж не о близкой ли родственнице того самого Отрепьева идет речь?

Пришлось подмигнуть тут же все сообразившему Игнашке, который находился рядом, и мы на пару выудили как бы между прочим то, что словоохотливая Липа наговорила Апостолу.

Правда, не все, поскольку на ряд наших вопросов, причем самых главных, отец Антоний отвечать отказался, ибо, рассказав о них, он тем самым нарушит тайну исповеди.

Оказывается, при определенных обстоятельствах некоторые преимущества очень быстро могут перейти в недостатки.

Вот тут-то мне и пригодился отец Кирилл, которого я запустил к Липе якобы попить молочка. Оказывается, вот для чего подкинул мне его патриарх Иов с подачи предвидевшего такую ситуацию Бориса Федоровича.

Краснорожему монаху из Чудова монастыря было положить с прицепом и на тайну исповеди и на прочее.

Дабы побыстрее развязать язык Липе и другим людям из числа местного населения, мы с ним разработали и своеобразный стимул. Дескать, новый владелец, видя разор в хозяйстве и изрядный недостаток дворни, решил вернуть в старый терем некоторых холопов из тех, кто в нем служил ранее, а потом был изгнан.

Эдакое восстановление справедливости.

Так вот, не знает ли она таковых, но обязательно из числа не замеченных в краже господского добра и прочих грязных делишках.

Липа сразу выдвинула кандидатуру некой женщины, которая замечательна во всех отношениях, но оказалась оговорена лихими завистниками, хотя честнее может быть только какая-нибудь святая, а проворнее — водяная мельница, да и то лишь в половодье, поскольку ежели вести речь о лете или осени, то тут эта женщина, пожалуй, потягалась бы за милую душу и с ней, ибо…

Думаю, и без имен понятно, кого она имела в виду.

— Угомонись, чадо неразумное! — рявкнул отец Кирилл. — Лучше поведай, коль ты така святая и проворная, в чем же тогда день назад битый час исповедалась пред отцом Антонием?! А ну, сказывай, яко на исповеди! Мне дозволительно, ибо я — духовного звания, а по части безгрешной жизни и тебя за пояс заткну.

Поначалу женщина замялась, возможно вспомнив, что сей монах еще вчера благим матом орал какую-то непотребщину, после чего, будучи в хлам пьяным, рухнул в сугроб и вдобавок пытался задрать подол двум или трем молодайкам, шедшим мимо этого сугроба к колодцу за водой.

Имелась у него и наглядная памятка о вчерашних событиях — здоровенная шишка на лбу, так как он, невзирая на духовное звание, был изрядно ушиблен коромыслом одной из молодух.

Однако как ни крути, а он все равно оставался монахом, так что Липа, пускай и после некоторого колебания, раскололась — уж больно хотелось ей занять прежнее теплое местечко.

Уже к вечеру я знал несколько пикантных подробностей как о ней самой, так и о прошлых хозяевах, которых у Липы было двое. Первые — некие Шестовы, которые позже, завладев этим селом, перевели сюда услужливую девку из Домнино, ну а уж потом появились и Романовы.

Однако назвать их новыми тоже не годилось, поскольку одновременно они же были и «очень старыми», то есть владели селом до Шестовых.

Получалось, с селом этим происходило нечто очень странное.

Чуть ли не как с царевичем Дмитрием.

И чем дальше, тем интереснее.

Правда, завязку надо было искать не тут, а в Домнино, куда я отправился, прихватив отца Кирилла и Игнашку.

Отец Антоний выехать с нами не мог, поскольку новый священник еще не прибыл, но я в Апостоле и не нуждался — мавр уже сделал свое дело.

В Домнино, с учетом того что я знал, где искать, мне удалось раскопать целый ворох новых подробностей, из которых в моем воображении, словно из цветных стеклышек, понемногу начала составляться мозаичная картинка.