Геннадий Михасенко - Милый Эп[Книжное изд.]

• Название: Милый Эп[Книжное изд.]
• Автор: Геннадий Михасенко
• Издательство: Восточно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

Книга о подростках. Школа, первая любовь, духовное и нравственное становление личности — такова тематика этого произведения.

---

— Ну? — подстегнул Забор, остановив взгляд на мне.

Насчет условного знака мы не договаривалпсь, но это был почти знак. Я собрался с духом, подтянул ноги, чтобы встать, но тут Вовка Еловый спросил:

— А в стихах можно?

— Еще бы!

— Тогда пиши.

Скажи-ка, разлюбезный друг.
Как ты проводишь свой досуг?

— Прекрасно, Вовка! — под веселый шумок воскликнул Забор.

Оп еще не записал, а уже поднялась Садовкина.

— А вот интересно, кто в жизни важнее: мальчишки или девчонки? — спросила она.

— Мальчишки! заорали пацаны.

— Девчонки! — завопил прекрасный пол.

— Споры потом! — пресек Васька. — Потом наспоримся до хрипоты! Так, записываю…

Довольный Авга шепнул мне:

— Один мой вопросик склюнули!

— Пусть клюют, лишь бы аппетит был! А ты говорил — молчок! Это как бы нам молчать не пришлось!

— А теперь всё, мы больше не подсадные утки, а вольные селезни! Можно самим подумать!

— Ну, думай.

Вовка Еловый опять вскочил.

— У меня еще!

— Прорвало поэта! — заметил кто-то из девчонок.

Вовка засек, кто это сказал, простер в ее сторону руку и продекламировал:

Скажи-ка, друг мой разлюбезный.
Полезный ты иль бесполезный?

— О, пойдет! — похвалил Забор.

И тут же ввернул вопрос Мишка Зеф:

— А ты бы учился, если бы тебя не заставляли?

— Блеск! — отреагировал комсорг.

— И наконец, последнее. Уж дайте высказаться, и клянусь — больше ни звука! — взмолился Еловый. —

Друг разлюбезнейший, скажи.
Ты часто утопал во лжи?

— О'кэй! — приветствовал Васька.

Справа подняла руку Лена Гриц.

— Можно мне? — И, спохватившись, что не на уроке, встала, ощупывая пылающие щеки. — Раз договорились— от души, то от души. Только не смейтесь, а то я разревусь… Сейчас… Было ли тебе так трудно, что хотелось умереть?

Вопрос, видно, стоил ей мучительной борьбы, потому что она еле-еле договорила его, губы задрожали и глаза заблестели. Напряженно улыбаясь, девочка нерешительно оглядела нас, как бы проверяя, не смеется ли кто, но стояла тишина, которая вдруг подействовала на Лену сильнее, чем, может быть, чей-то бы смешок, она порывисто села, ткнулась в локоть лицом и расплакалась. Подружка обняла ее утешая.

Среди общего веселья это было так неожиданно и странно, что Васька растерялся.

— М-мда… Кха… Ну что ж, толковый психологический вопрос! — бодро заключил он, мимикой торопя нас что-нибудь быстрее говорить, чтобы отвлечь внимание от Лены.

Но и мы сбились с толку, и неизвестно, сколько бы продлилась эта заминка, если бы не нашелся Авга. Он не вышагнул, а вылетел в проход, запнувшись о ножку стола, и выпалил:

— А кто хочет в деревню?.. Жить! Навсегда!.. Мясо выращивать! Хлеб пасти! — Тут уж, несмотря на неловкость, все прыснули, — То есть, конечно, хлеб выращивать и мясо пасти! То есть скот, понятно! — Не знаю, нарочно Шулин заплел язык, чтобы разрядить обстановку, или от волнения, но класс оживился опять. — А что? Едят все, а еду делать некому!

— А сам-то почему сбежал? — крикнул Зеф.

— А чтобы вас агитировать! — ловко ответил Авга.

— Без дискуссий! — призвал Забор. — Садись, Август!.. А вопрос, между прочим, что надо — социологический! И очень кстати, потому что еще вилами по воде писано, кто кем будет и кого куда занесет. Браво, Шулин!

Вот тут-то и разгорелись страсти. Класс закружило, подхватило и понесло… Васька едва успевал фиксировать. Он, молодец, не расхолаживал людей, не укорял, что мол. такой то вопрос мелкий, а этот нечеткий, а вот вообще уже был — он писал все подряд.

Потом разберемся. Как говорится, куй железо, пока трамваи ходят! Я уже не опасался за судьбу анкеты, а лишь сдержанно восторгался, что народ пошел за нашей идеей…

— Good day, my friends! — раздалось внезапно от двери. Там стояла пожилая грузная женщина, с устало-добрым лицом в очках. — Sorry for being late, but you know, better late than never, as both english and russian people say. We have jet ten minutes. I think it would be enough for begining!.. My name is Amaliya Viktorovna[8].

Мы опешенно встали.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Тень креста не долетала до земли — он был слишком ажурен для нее. Но в небе крест смотрелся хорошо. Высокий, размашистый, с лучистым солнцем в скрещении стойки и поперечины, он, казалось, держал на весу всю церквушку. Раньше я думал, что в это арматурное солнце вправлена огромная линза, которая может испепелить, попадись в ее фокус, и даже боялся глянуть сквозь нее на солнце настоящее, но как-то глянул и — и еще одна божья таинственность улетучилась. На тени так не хватало креста, что я вдруг сам шагнул на его место и замер, раскинув руки и подняв к небу лицо, и долго стоял так богохульно…

Возле церкви мы должны с Валей встретиться, и я уже четверть часа вился тут, как голубь. Я успел. Забор хотел, правда, еще задержать меня, чтобы вместе посоветоваться с нашей Ниной Юрьевной, которая пока ничего не знала, но я отвертелся, клянясь, что завтра гору сворочу, а сегодня — хоть режь. Васька — тык-мык и отпустил, наказав только подогреть процесс с родительской анкетой… Выйдя за ограду, я не спеша побрел к трамвайной остановке вкруговую. И вдруг увидел Валю. Держа сумку за спиной, она через планки боязливо-пристально оглядывала церковный двор Я приблизился сзади и громко кашлянул.

— Ой! — вскрикнула она, испуганно обернувшись. — Аскольд! Да ну тебя!.. У меня сердце чуть не оборвалось! Думала — сторож. Вон из той двери выходил кто-то в черном до земли и заметил меня. Он, думала!

— Ну уж и страх — во двор заглянуть!

— Церковь ведь!

— Церковь — не кладбище, тут живые, нечего бояться. Можем даже внутрь зайти. Хочешь?

— Ни за что!

Я усмехнулся, тихонько коснулся своей рукой в кармане ее руки в кармане, и мы пошли в обход.

— A church, — сказала Валя.

— Что?

— A church. Церковь, значит. Ну-ка, скажи.

— A church.

— All right![9] А теперь скажи.

— Мы что, уже начали учить?

— Конечно.

— А почему с церкви?

— Где встретились, с того и начали. А вдруг Амалия Викторовна спросит, где ты живешь?

— О, мы же сегодня познакомились с ней!

— И как?

— При знакомстве ничего, а вот что дальше?

— И дальше ничего. Хорошая бабушка. Но учить все равно надо! — предостерегла Валя.

— Это у всех так — хороши, пока учишь! — знающе рассудил я. — Give me your bag[10].

— Oh, take it! — радостно воскликнула Валя, отдавая мне сумку. — Thank you! You are brick! Итак, продолжаем. Скажи: church is terrible thing [11].

— А что такое terrible?

— Страшный.

— Ага… М-м, церковь забыл.

— A church.

— Church isn't terrible thing[12].

Валя рассмеялась.

— But your «r» is terrible!..[13] Смотри, как надо загибать язык! — Она остановилась посреди тротуара и, открыв рот, произнесла: — Р-рэ! Крючком вверх, но неба не касаться. Понял?

— Понял.

— Давай!

— Валя, неудобно — народ, — сказал я.

Она нахмурилась и выговорила!

— It doesn't matter![14] Если ты хочешь знать чужой язык, плюй на все неудобства!

— Да не хочу я его знать! На кой он мне сдался! Мне лишь бы двойки исправить! — выпалил я.

— Во-во! А для этого надо кое-что знать! А чтобы знать, надо говорить и говорить, ошибаться, путаться, врать, но говорить. Надо, чтобы мозоль выросла на языке от новых звуков!.. И пусть народ зевает, если ему делать нечего!.. Надо быть даже нахальным, если хочешь! Вот так, например! — Валя быстро пошла навстречу высокой, мрачноватой красивой женщине и, задержав ее, спросила: — What is the time by your watch?[15]

— Что, девочка? — как бы очнулась женщина.

— I'd like to know what time is it?[16]

— Извини, голубушка, не понимаю, — пожав плечами, сказала та и задумчиво пошла дальше.

Удивленный, я сказал:

— Нет, так я не смогу!

— Сможешь, когда разомкнешь язык и осмелеешь! — заверила Валя. — А без этого, Аскольд, к Амалии Викторовне и подступаться нечего. Do you understand me?[17]

— Yes![18] —гаркнул я.

— All right then![19]

— Э-э… m-m… Now you can see my house.[20]

— Where?

— Э-э, вот!

— This one with a booking-office under?[21]

— Yes![22]—опять крикнул я, хоть и ничего не понял.

— Молодец, Аскольд! Так и жми! — похвалила Валя, на миг прикоснувшись ко мне плечом.

По лестнице мы поднимались молча. Я тревожился, как бы из соседних дверей не начали кукушками из часов выскакивать любопытные физиономии. Валя, почувствовав мои опасения, шла тихонько, опираясь на кромки ступенек, чтобы не стучали каблучки. Мы прямо крались. И лишь у наших дверей, когда я достал ключ, она шепотом спросила:

— Дома никого?

— Никого… Заходи.

Оказавшись с ней один на один в сумрачном коридорчике, я опять смутился, как вчера в лесу. Краешком сердца я ощущал какую-то манящую сладость этого уединения и этого полумрака, но пока они пугали меня, и я включил свет. Стало спокойнее. Мы разделись. На Вале была черная мини-юбочка и ослепительно белая водолазка. Яркость шла ей. Мы прошли в мою комнату, солнечную и чистую — я тут целый час протирал запыленные полки, стол, подоконник, батарею и на два раза вымыл пол.