Геннадий Михасенко - Милый Эп[Книжное изд.]

• Название: Милый Эп[Книжное изд.]
• Автор: Геннадий Михасенко
• Издательство: Восточно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

Книга о подростках. Школа, первая любовь, духовное и нравственное становление личности — такова тематика этого произведения.

---

Валя обернулась ко мне, сияя.

— Вы меня прямо как похитили!

— Джигиты!

— А куда мы?

— В глушь, в Саратов, — ответил я.

— Как здорово!

Уазики безносы, вроде гоголевского Ковалева, сразу за стеклом обрыв, и дорога так и рвется под ноги, что аж пяткам ознобно. Не едешь, а летишь! Дядя Гриша, низкорослость которого скрадывалась за рулем, вел машину играючи своими короткорычажными сильными руками, только успевай приноравливаться к поворотам. Меня, правда, не швыряло, потому что во мне почти не было массы, один дух, а дух по Ньютону не обладал инерцией. У Вали инерция была, но она чутко реагировала на повороты, лишь изредка и слегка придерживаясь за скобку. Мы попали в резонанс с волной светофорных зеленых огней и неслись по городу без остановок. Вырвались на мост. Река нынче вскрылась Первого мая, словно вместе с народом решила продемонстрировать свою весеннюю радость и силу, но ледоход у нас кончался быстро: день-два — и чисто, потому что выше, километрах в тридцати, стояла плотина. И лишь редкие льдины проплывали сейчас, но вода поднялась и затопила всю левобережную низину, с ее домиками, огородами и озерками.

В будочке было свое окошко, но я тянулся вперед и смотрел мимо Валиной головы.

В три ноль-ноль мы остановились у железобетонной арки, за которой, возвышаясь друг над другом и загораживая друг друга, громоздились серые заводские корпуса. Из диспетчерской вынырнул отец, очевидно, уже поджидавший машину, и помог Вале сойти. Я не рассчитывал на эту встречу и, выпрыгнув из будочки, растерянно улыбнувшись, сказал:

— Пап, это Валя! А это мой папа, Алексей Владимирович, главный инженер всего вот этого!

— Очень приятно! — сказала Валя.

— Мне тоже, — ответил удивленный отец. — А я подумал, что это случайная попутчица дядя Гриши или курьер. — Мы рассмеялись. — Уж не ко мне ли, друзья?

— Нет, пап, мы так.

— Ну то-то. Вас куда подкинуть?

— Никуда. Обратно мы пешком.

— Правильно! Чертежи тут? Ага, вот они! Ну что ж, гуляйте! — Он кивнул нам, втиснулся в кабину, сразу похмурнев, и уазик умчался, опять, видно, к прокурору.

Валя с живым прищуром огляделась: с одной стороны длинный решетчатый забор, с другой — лес.

— И правда, глушь. А теперь куда?

— Еще глуше.

И через дорогу мы двинулись в лес, куда увиливала тропа, ведущая к невидимой городской окраине. Шоссе шло туда далеким огибом, потому что прямо лежала глубокая, лощина. Лес этот, зажатый между городом и промплощадкой, был еще нормальным: высились тут зелено-золотистые здоровые сосны, густыми островками рос кустарник, тянуло смолистым сквознячком и насвистывали пичужки, — но хворь уже привили ему: справа и слева серели в молодняке ноздреватые вороха входов, лепешки застывшего раствора, бракованные балки и покореженные плиты, словно какие-то внеземные обжоры бесстыдно нашвыряли сюда внеземных обьедков. Даже последние нищие сугробики-льдышки, которые песчаный грунт жадно досасывал под кустами, казались бетонными ошметками. Сквозь одно, метрового диаметра кольцо, с голыми ребрами арматуры, проросла сосенка. Лет через тридцать, если свалка не задушит лес и город не поползет в эту сторону, народ подивится на окольцованную сосну.

Мы были одни.

Я думал, наша прогулка будет простой и веселой, как телефонный разговор, но уединение вдруг сковало меня. Я уже не скрывал от себя, как вчера, что влюбился в Валю и что ради нее выходил в эфир, но боялся этой влюбленности, потому что уже дважды она заканчивалась плачевно — девчонки отшатывались от меня, едва я делал намек. И понятно! Разве можно ответить взаимностью такой образине? Поэтому я решил раз и навсегда, что ну их к лешему, этих девчонок! И вдруг — опять!.. Теперь я знал, что надо таиться, чтобы дольше продлилась эта невесомость. И я таился, тиская в кармане бочонок 81. Во мне билось ликование, но я подавлял его. Мне бы говорить и говорить с Валей, но я молчал, мне бы кувыркаться и плясать вокруг нее, но я спокойно брел рядом; мне бы смеяться и улюлюкать, но я почти хмурился; мне бы не сводить с нее глаз, но я косился не нее лишь украдкой, как на электросварку.

— Аскольд, ты уже был здесь? — спросила Валя.

— Был. Вон там маслята собирал.

— С кем?

— Как с кем? Один.

— А почему покраснел?

— Потому что вопрос странный.

— Сам ты странный.

Она отбежала в сторону, набрала сосновых шишек и стала кидать в меня. Пятясь, я ловил их и складывал в карман. На просеке, под тяжело прогнутыми проводами ЛЭП, мы сблизились, и я сказал, таинственно подняв палец:

— Послушай-ка!

Валя запрокинула голову и замерла. Щека ее была в десяти сантиметрах от моих губ. Я вспомнил, что, почти вот гак же обманув Шулина, шустрая Любка Игошина нанесла ему оскорбительный поцелуй, и смутился.

— Шуршит, — сказала Валя.

— Ток, — шепнул я.

— Да?

— Еще минут пять, и у нас волосы выпадут.

— Почему?

— Излучение.

— Мама! — воскликнула Валя, кидаясь вон с просеки.

Я догнал ее и усмехнулся:

— Трусиха!

— Ага, трусиха! Хочешь, чтобы я облысела? Вам что — хоть лысые, хоть бородатые, а нам?.. Представь-ка меня лысую! Фу, лучше не представляй, бяка!

Некоторое время мы опять шли молча, потом я сказал, вспомнив, как считал колебания маятника:

— А у вас было шесть уроков!

— Откуда узнал?

— Вычислил.

— Ух, ты! А какой был последний?

— Английский, — брякнул я наугад.

— Вот и нет! Вот и нет! — Валя захлопала в ладоши, но тут же остановилась. — Ой, Аскольд, мы же про двойки твои забыли! Слушай, у нашей Амалии Викторовны есть одна странность — ставить street marks, то есть уличные отметки. Встретит на улице, покалякает, по-английски, конечно, а потом смотришь — в журнале пятак. Мы с ней соседи, так у меня сплошь street marks. Я и девчонок выручаю, кто посмелей. Если хочешь— рискнем. Правда, подучить кое-что придется: всякие там фразы, диалоги, шутки. Но это пустяк! Я тебя в два счета научу! Хочешь?

— Подведу я тебя, — ответил я сдержанно, хотя у самого сердце запрыгало от радости.

— Если я возьмусь — не подведешь!

— Ну, берись! — с улыбкой разрешил я.

— Все! С завтрашнего же дня!

Позади затрещал мотоцикл. Валя ойкнула и спряталась за меня. Донельзя грязный «Иж» обогнал нас, нырнул в лощину, но вскоре вылетел обратно, не проехал, видно. Спустившись, и мы убедились, что дно балки непролазно. Метров на десять растеклись желтые глинистые наносы, из которых там и тут торчали раскрошенные бульдозерами плахи, бревна и выступы железобетонных плит. Мы взяли правее и наткнулись на вывороченную с корнем сосну, под углом упавшую через топь. Придерживаясь за ветки, я пробрался к вершине, но до сухого оставалось еще два — три метра.

— Придется поработать, — сказал я.

— Давай.

— Это я себе говорю.

— Как себе, а я?

— А ты пожнешь плоды.

— Нет уж, Аскольд.

— Да уж, Валя! Черная мужская работа! А у тебя и так вон сапожки затуманились, — сказал я, скидывая куртку. — Лучше погуляй, подыши.

— А ты без меня не уйдешь?

— Уйду.

— Смотри!

И она медленно двинулась наискосок вверх, а я энергично засновал вдоль трясины, собирая коряжки и таская их по сосне в кёсиль-месиль. Отсыревшая кора скользила под ногами, трижды я срывался, роняя ношу, начерпал туфлями жижи и вообще устряпался, как черт, на этой трехметровой гати. Но тропу настелил и опробовал — держала хорошо. Отмыв туфли снеговой водой из приямка, я свистнул Вале и задрал голову к вершинам сосен, которые неподвижно отогревались в солнечном воздухе. Я вдруг ощутил, что мы с лесом в одном состоянии: впитываем весенние соки жизни.

Валя выцарапалась из кустов, натужно волоча за ржавый корень здоровый кусок обгорелого пня.

— Вот! — сказала она переводя дух.

— Ого! Молодец! — похвалил я, прикидывая, не сковырнет ли меня с сосны этот уже вовсе не нужный пенечек, но операция прошла благополучно, и обломок, усато брызнув, грузно чавкнул в грязь рядом с тропой.

— Ура-а!

— Ура-а! — подхватила Валя.

Мы перебрались и счастливо, точно форсировали Днепр, глянули сначала на оставленный берег, потом друг на друга, мол, каковы! Валя усмехнулась, вынула беленький платочек, послюнила уголок и, вдруг за шею наклонив меня к себе, стала протирать мой лоб. Я прямо задохнулся от этого внезапного жеста и сурово сощурился, будто недовольный, а сам таял от ее прикосновений. Знал бы, вывозил все лицо! От моего дыхания колыхались ее выбившиеся из-под шапочки золотистые пряди, и мне хотелось подоткнуть их…

— Теперь ол-райт! — сказала Валя.

— Thank you!

— Don't mention it![7] — ответила она и другим углом платка обмахнула свои щеки.

А наверху уже кончался лес и начинался город.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ