Николай Дубов - Колесо Фортуны

• Название: Колесо Фортуны
• Автор: Николай Дубов
• Издательство: Дет. лит.,
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

Начинающееся с незначительного на первый взгляд эпизода в безвестном селе действие романа стремительно развивается и расширяется, охватывая все новые круги лиц. Корни, причины происходящего ныне уходят в XVIII век, и действие романа перебрасывается во дворец французского короля, в Пруссию, в императорский Санкт-Петербург, в Польшу, наконец снова возвращается в современность. И всегда, повсюду перед героями романа встает вопрос об ответственности каждого за свои поступки, за все происходящее, за судьбы родины.

---

В крайности от двора прогонят, в имение сошлют, как Бестужева… А нас какое имение ждет, за Уралом?

Ноздри вон, под кнут и в Сибирь — вот и вся недолга!

И еще если государева милость будет, а то и вовсе — решка…

— Видно, съезжу я к графу, посоветуюсь.

— К Сен-Жерменю своему? Я тебе давно хотел сказать, братушка… Оно, конечно, земной ему поклон, что он не дал тому шулеру меня обчистить, да уж больно чуден, вроде как даже не в себе… Да нет, человек он, конечно, умнеющий, только все время заговаривается.

Всюду-то он был, все видал… Ну, я не спорю, воробей он, видать, стреляный. А как же с тем римским императором — как там его звали? — будто он с ним разговоры разговаривал, вот как мы с тобой? Как это надо понимать? Бессмертный он, что ли, или нас за дураков считает?.. Ну, это — ладно! Я хочу сказать — человек он сторонний, чуть что — сел в карету и ускакал, а мы — расхлебывай… А уж коли нам хлебать, так самим и варить надо. Ну, поедешь к нему, он начнет свою умственность разводить, а под нами земля горит…

— Ну, Панину-то, чай, сказать надо? Он — не сторонний.

— А почто? Он тебя снова станет урезонивать, ходить отряся ножкой… Хватит, братушка, чужим умом жить, пора своим! Он там велик ли, мал, а свой, про себя думает. Меня от всей ихней политики с души воротит — они-де головы, а мы — руки. Мы что, ради них огород городить начали, чтоб они нашими руками жар загребали, а мы снова сбоку припека?

— Так что, по-твоему, надо?

— Что собрались, то и делать!

— Вот так — с бухты-барахты?

— Неуж лучше канитель тянуть, пока за нами придут и под караулом свезут на Заячий остров? Там казематы давно по нас плачут… Я так располагаю, нам нынче каждый потерянный час — лишний шаг на плаху… Помоему, надо немедля ехать в Петергоф, привезти сюда Катерину Алексевну, провозгласить, а там — как бог даст, либо пан, либо пропал…

Опершись скулами о кулаки, Григорий задумался, Алексей и сидящий в углу Федор не сводили с него глаз.

— Ну что ж ты? Решай, братушка! — не выдержал Алексей. — Ты, слава богу, не робок, неуж теперь заробел?

— Я не про себя думаю… Случись незадача, сколько голов подставим?

— Сложивши руки, мы их хуже подставим!

— Что ж, как говорится, перст судьбы — я и так сегодня ладился туда ехать, — сказал Григорий. — Думаю, к утру обернусь. Только надо всех упредить.

— Упредим. Я прямиком в Конногвардейский, потом к себе в полк, а Федька упредит своих, ну и измайловцев, благо они рядом.

— Измайловцев в первую, голову — они ж у самой заставы, — сказал Григорий. — Графу Разумовскому все рассказать надобно.

— Кириле Григорьичу? — спросил Федор.

— Знамо, не Алексею. Вот только где карету взять?

Моя маловата…

— У Бибикова Василья, — сказал Алексей. — У него уемистая и новехонькая, только что от каретника. Однако гляди, шестерней ехать надо, а то в два конца лошади притомятся, не дотянут.

— Шестерня по классу не полагается, остановить могут, — сказал Федор.

— Кто там углядит? — сказал Алексей, подходя к окну. — Вон еще светло, а на Першпективе души живой нету.

— Тогда, кажется, все, — сказал Григорий.

— Нет, не все! — зловеще сказал Алексей и кивнул в сторону окна. — А его на запятки поставишь или как?

Прилип он к тебе, как банный лист к заднице.

Григорий бросился к окну и изругался. Ленивой развалочкой пустынную Першпективу пересекал Перфильев, явно направляясь к дому Кнутсена.

— Ах, чтоб тебя… — снова изругался Григорий. — Что ж теперь делать?

— Пристукнуть его, да и дело с концом! — озлясь, сказал Алексей.

Глаза Федора округлились.

— Ты что, умом тронулся? — сказал Григорий.

— А что же, из-за этого банного листа всем пропадать? — почти закричал Алексей.

— Ты глотку-то придержи, — не повышая голоса, но тоже накаляясь, сказал Григорий. — Я людей убивал на войне, у себя дома убивать не стану и другим не дам!

— Ладно, братушка, — переборол себя Алексей. — Тары-бары разводить некогда, он через минуту заявится.

Стало быть, ты ехать не можешь, сиди тут, управляйся с ним как знаешь. Поеду я.

Григорий поколебался и кивнул.

— Езжай. На всякий случай прихвати Василья с собой. Мало ли что, на заставе могут начать спрос, куда да зачем…

— Ну, со мной-ить много не наговоришь — я им и халабуду их разнесу…

— Вот-вот! Затей драку, чтобы за тобой вдогонку драгуны поскакали… Для того Василья и прихвати — он твой норов придержит, а в случае чего — капитан-поручик инженерного корпуса Бибиков следует в Ораниенбаум по именному повелению. Понял, нет? Чтоб никаких драк, никакого шума!.. Потом я, может, налегке еще и догоню вас.

У входной двери застучал молоток.

— Гляди, как бы он тебя самого не догнал… Пошли, Федор!

— Через черный ход, — поспешно сказал Григорий. — И перед окнами не проходите.

— Неуж перед его курпеткой дефиладу учинять станем? — огрызнулся на прощание Алексей.

Степан Васильевич Перфильев был одногодком Григория Орлова, и этим сходство исчерпывалось. Он не был ни богатырем, ни красавцем, в битвах тоже не прославился, но обладал двумя качествами, благодаря которым император заметил его и приблизил к себе. Он был старательным служакой. Разводы со всем их нелепым церемониалом и шагистикой, которые так раздражали многих офицеров, ему очень нравились. Это было красиво, когда сотни человек как заводные разом делали одно движение. Во время экзерциций приятно было ощущать свое молодое, сильное тело, его ловкость и выносливость, слышать свой зычный голос, когда он, раскатываясь на букве "р", чеканил команду.

Перфильев — сам усердно выделывал все артикулы, и солдаты командира своего не подводили. Достиг он этого не угрозами и наказаниями, а краткой и совсем не уставной речью, произнесенной перед строем:

— Слушай мою команду! Кто из вас любит, когда ему морду бьют, шаг вперед — ать, два!.. Выходит, никто не любит? Тогда вот что я вам скажу. Мне тыкать вас в зубы тоже радости нету. Только служба есть служба: ты артикул плохо исполнил — мне нагоняй от начальства, значит, я должон тебя в зубы… Так давайте сделаем промеж себя уговор. Вы уж поднатужьтесь, братцы, чтобы все было у вас по полной форме. Тогда и зубы будут при вас, а при случае и чарка вина в награду.

Понятно? Р-разойдись!

Солдаты вняли призыву. Перфильев был замечен, удостоен высочайшей похвалы, а потом и вознесен в собственные его величества адъютанты. Однако он не возмечтал о себе и не зазнался — этого не допустило второе его качество — редкостное простодушие. Некоторые злоречивцы называли это просто дуростью, но император так не думал — он сам был прямолинеен и простодушен, любил за это Перфильева и даже прощал ему плохое знание немецкого языка. Внешность Перфильева вполне соответствовала его характеру: у него были голубые, немного по-детски открытые глаза, округлое лицо и сверхъестественно курносый нос. Над этой необычайной его курносостью приятели посмеивались, говорили, что Перфильеву скрозь его сопелки можно прямо в душу заглядывать. Перфильев не обижался и первый смеялся незамысловатым шуткам.

Прежде только шапочно знакомый с Григорием Орловым, Перфильев зачастил к нему с половины июня.

Поручение приглядывать за Орловым было ему неприятно, но — служба есть служба. Ему сказали, что капитан Орлов ведет себя подозрительно — слишком много к нему ходит народу, сам он тоже стал бывать у людей, с коими прежде не якшался. Вот Перфильев и должен понаблюдать, не кроется ли за этими встречами что-либо недозволенное, не ведутся ли какие предосудительно умственные речи, направленные на цели, начальством не предуказанные и потому могущие пойти во вред державе и ее дальнейшим видам. У Григория Орлова встретили Перфильева радушно, и он стал завсегдатаем. Рапорты его по начальству были кратки, но исчерпывающи: "Вчерась был у Орлова. Пили вино, играли в карты. Ничего умственного не замечено".

Таким образом соглядатайство Перфильева никакого вреда Григорию Орлову и его товарищам не приносило, разве что было иногда досадной помехой, но Перфильев догадывался, что все прекрасно понимают, какую роль он исполняет при Орлове, и очень этого стеснялся.

Вот и теперь он вошел, сконфуженно и неловко улыбаясь.

— Шел мимо, дай, думаю, загляну на огонек… Правда, в эту пору и огонь вздувать нужды нет — без огня светло. Какая может тому быть причина, что в СанктПетербурге кажное лето такая история — ночь наступает, а светлым-светло? А?

Ответа он не дождался.

— У нас в Рязани такого нету. И в других местах не слыхать, чтобы было. В Москве, к примеру, или в Туле. Не иначе, как игра натуры.

Этим глубокомысленным замечанием Перфильев исчерпал свои ресурсы светского разговора и замолчал.

Молчал и Орлов.