Андрей Лазарчук - Гиперборейская чума

• Название: Гиперборейская чума
• Автор: Андрей Лазарчук
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2001
• ISBN: 5-699-00479-3

Этот роман по праву можно отнести к жанру живой и даже «мгновенной» классики. Он номинировался на Букеровскую премию, но в то же время в нем можно найти все то, что притягивает поклонников современной остросюжетной литературы: на страницах романа встречаются ритуальные убийства и путешествия во времени, красотка, владеющая восточными единоборствами, и таинственные хранители древних знаний. Именно многогранность таланта его авторов, Андрея Лазарчука и Михаила Успенского, подкрепленная замечательным и живым языком, способствовала огромному успеху этой книги, представляющей собой совершенно чумовую, невозможную смесь из детектива, альтернативной истории, антиутопии... одним словом — своего рода фотографический снимок нашего сумасшедшего времени.

---

Чего ты больше хочешь?

Классики учат нас: убивать нужно деталями. Что именно напугало его до икоты, я не знаю. Но напугало — именно до икоты. Он попытался уползти от меня, забыв и об ограниченных размерах кровати, и о привязи. Потом, отчаявшись скрыться, он выказал полное желание содействовать следствию.

Это был диковатый допрос. Рудик мог лишь дергать коленкой в знак согласия и мотать головой в знак отрицания.

Попробуйте в таком режиме не просто уточнить мнение собеседника, а вытянуть из него что-нибудь стоящее, да при этом еще не дав ему понять всю степень вашего невежества:

Кажется, мне удалось это сделать. Хотя вместо пяти договоренных минут я убил на все про все почти час.

Наконец, врачиха решительно потребовала нашего выметания ко всем чертям. Сделай она это на минуту позже, вся история тут же и кончилась бы.

Итак, диспозиция. Коридор идет буквой «Г». Палата находится в самом углу — выходишь, и сразу перед тобой длинная палочка буквы, поворачиваешь голову — короткая.

Впереди, шагах в двадцати, коридор расширяется, там сестринский пост и телевизор. Если еще дальше — то там будет центральная лестница и приемный покой. Направо же — запасная пожарная лестница и тоже выход, но черный — к мусорным бакам и прочему. Тогда я этого еще не знал, но очень скоро узнал:

Мы как раз поравнялись с постом, и я засмотрелся на сестрицу — очаровательное дерзкое создание с соломенными косицами — когда Рифат резко толкнул меня в бок, так сильно, что я отлетел к самому окну. Сам он резко развернулся и встал, опершись руками на стол сестры и туловищем перегородив полкоридора.

— И в следующий раз подавайте заявки вовремя! — рявкнул он. — Или вообще воду отключим — навсегда! — и добавил шепотом: — Девочка, как только я уберу руки со стола — падай на пол, ясно? Иван, козыри на стол:

Это значило: оружие на боевой взвод.

— Но не залупаемся — до момента реальной угрозы.

Я уже слышал частый тяжелый топот трех-четырех пар ног.

С оружием у нас было так себе: служебный «Макаров» у Рифата, два «Ремингтона» остались в машине: да и (если следовать букве трусливого нашего, бандитами и для бандитов написанного закона) применять их здесь и сейчас права не имели. Я же — сотрудник не охранного, а розыскного агентства! — держал при себе лишь «Айсберг», снаряженный резиновыми пулями. Впрочем, точное попадание такой пулей ничем не хуже прямого удара Майка Тайсона:

Опять же: психологически легче стрелять первым, когда знаешь, что оглушишь, но не убьешь.

Я метнулся к стене, слегка повернул — как бы к телевизору — клеенчатый красный диванчик, раскинул, чтобы свешивалось, аккуратно свернутое на нем одеяло и нырнул за спинку. И только тогда достал револьвер и взвел курок.

Именно в эту секунду к посту подошли пятеро. Все — в черных шапочках-масках. Я их видел только от пояса и выше и потому не мог рассмотреть оружие. Но кожаные куртки видны были хорошо:

— Где Батц? — глухо спросил идущий первым. — Рудольф Батц? К стене, — бросил он Рифату.

— Вы еще кто такие? — недовольно отозвался Рифат. — Что вы вообще тут делаете?! Документы попрошу:

Пятеро. Но Рифат уже, что называется, в контакте с ними, а значит, можно сказать: только пятеро. Они еще этого не знают:

А интересно: кто именно эти самые «они»?.. Если менты — должны представиться. Вот сейчас:

— Не ваше дело. Отойдите. В какой палате Геллер?

Рифат как бы неуверенно выпрямился — а вот сестричка осталась, дура, сидеть. Остолбенела, бедняжка. И если я сейчас выкачусь, как собирался, на пол — то она будет закрывать мне по крайней мере троих из пяти, и именно тех, что возле Рифата:

Короче, вместо того, чтобы появиться эффектно и в виде очень маленькой и быстро катящейся мишени, мне пришлось просто вставать, вытягивать руки и палить в голову тому гаду, который заносил автомат, чтобы садануть Рифату по почкам.

И только после выстрела сестричка сложилась в колобок и укатилась под стол.

Так прозвучал первый выстрел этой войны.

А потом Рифат на миг стал как бы много выше ростом, и четверка, окружавшая его, разлетелась в разные стороны. На несколько секунд они про нас забудут: Движений Рифата я не уловил. Я их никогда не мог уловить, хотя на тренировках он старался прорисовывать все очень подробно.

В два прыжка я пересек холл — и аккурат попал бы под автоматную очередь, не подсеки Рифат меня под колени. Кто— то у них оставался на подстраховке, как же иначе: Меня крутнуло по полу, и задницей вперед я въехал в палату. С потолка коридора посыпались осколки стекла и куски штукатурки.

Что меня поразило — никто не закричал.

Я мгновенно встал в проеме двери и, почти не высовывая носа, посмотрел в обе стороны коридора. Успел заметить лишь, что стул, на котором сидел сержант, пуст. За рифленого стекла дверью, ведущей на главную лестницу, что—то шевелилось. Мне показалось, что там не один человек, а больше. И тут — погас свет.

На несколько секунд стало безнадежно темно. Потом очень робко обозначились окна в холле: А потом кто-то из сбитых Рифатом пришел в себя — не до конца, конечно, а так.

Я услышал шепелявую ругань, короткий лязг затвора — и ударила очередь!

Все заполнили какие-то немыслимые, просто-таки голливудские полотнища пульсирующего огня. Грохот — или рев? — был неимоверный какой-то, просто чудовищный. Не знаю, почему мне так показалось. Словно бы раньше никогда не слышал автоматной стрельбы:

Наверное, с испугу я пальнул прямо в эти вспышки. Даже два раза.

И тут же бросился вслед за собственными пулями.

Автомат я ухватил за ствол, рванул в сторону. Рукояткой револьвера саданул куда-то наугад и услышал звонкий хруст.

Вырвал трофей из обмякшей руки и рванул через коридор.

— Фантомас!

— Здесь, не вопи: Постой-ка:

Послышался звук волочения и сдавленная ругань.

— Прикрывай коридор, — велел он мне.

Лежа, я чуть высунулся. Ни на глаза, в которых все было лилово, ни на битый слух большой надежды не было, но все же какую-то грубятину я уловить наверняка мог. Так вот: грубых звуков не было. Движения будто бы тоже. Несколько секунд. А вот потом начался бедлам:

К чести наших больных — никто не выскакивал в коридор.

Но как они кричали! И что они кричали! Под такой звуковой завесой к нам неуслышанной могла подъехать танковая колонна.

На стену передо мной лег тусклый дрожащий желтый отсвет, и я догадался, что это Рифат подсвечивает себе зажигалкой.

— Ах, вот как: — только и успел сказать он, как за нашими спинами вдребезги разлетелось стекло! И тут же с котеночьим писком в меня ткнулась сестричка.

Все в такие секунды делается само. Уж как сложится, так сложится. Я схватил ее под мышку и бросился опять через коридор — все в ту же палату. Бежал, как во сне, как сквозь мед: медленно и вязко. Упал сам, уронил ее, оттолкнул:

Граната разорвалась ослепительно. Хорошо, что я смотрел не в ту сторону — и все равно на сетчатке буквально выжгло: белые стены, черный провал окна палаты — та его часть, что над белыми занавесками, белые сверкающие прутья кроватных спинок, белые лица с черными провалами ртов: Через несколько мгновений это превратилось в негатив.

И вдруг до меня дошло, что я остался один. В смысле — без Рифата.

Потому что сидел Рифат ближе к окну, и деться от разрыва ему было попросту некуда.

7.

Ираида мотала на ус.

Антон Григорьевич Чирей родился в Угличе в тысяча девятьсот тринадцатом году. В двадцать втором юное дарование, изучившее в эти голодные судорожные годы тензорное исчисление, теорию относительности Эйнштейна и язык суахили, было представлено Ленину. Разговор длился часа два и касался как семейно-бытовых тем («папа расстрелян, а мама в чека. — Долго Ильич утешал паренька»), так и судеб науки и человечества. О трудах самого гения революции Антон Григорьевич отозвался сухо. Дальнейшую судьбу необыкновенного ребенка партия вверила рыцарю революции железному Феликсу. Специально для Антона Григорьевича была срочно организована небольшая, на тридцать коек, колония. Равных ему не было, но все же контингент подобрался вполне приличный. В эту колонию любили водить иностранцев.

До семнадцати лет Антон Григорьевич превзошел четыре университетских курса, потом способность его к обучению резко пошла на снижение, и в девятнадцать лет он был уже скорее туповат, чем гениален. Однако же набранный научный багаж и твердая память позволяли ему еще долго держаться на острие познания.

В тридцать втором году он стал директором «ОКБ-9 бис», совершенно секретного предприятия, выведенного даже из— под контроля НКВД, Антон Григорьевич отчитывался только и исключительно перед Сталиным. Проблема, над которою он с подчиненными работал, была проста: «Полная и окончательная победа социализма в одной отдельно взятой стране». Догадываясь, что ни материально-технической базой, ни упразднением товарно-денежных отношений проблемы не решить, отец и гений бросил Антона Георгиевича на самый неподъемный участок: на создание Нового Человека.