Сигизмунд Дичбалис - Зигзаги судьбы

• Название: Зигзаги судьбы
• Автор: Сигизмунд Дичбалис
• Издательство: Ин-т полит, и воен. анализа, Центр по изучению Русского Зарубежья
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-93349-024-5

18-го февраля 2011 года в госпитале, в Брисбене (Австралия) умер один из последних ветеранов Вооруженных Сил Комитета Освобождения Народов России, солдат разведдивизиона 1-й пехотной дивизии ВС КОНР, участник боёв на Одере и в Праге Сигизмунд Анатольевич Дичбалис (1922–2011). По его распоряжению, прах будет погребен в Санкт-Петербурге.

Сигизмунд Дичбалис (СД) оставил прекрасные воспоминания о своей невероятной жизни «Зигзаги судьбы».

Как вспоминал сам Сигизмунд Анатольевич, после событий в Праге командующий РОА, генерал Андрей Андреевич Власов сказал: кто уцелеет, пусть расскажет всю правду о Русском Освободительном Движении. Именно это Сигизмунд Анатольевич и делал всю свою жизнь.

Наверное, он был единственным бойцом РОА, который вел свой собственный сайт (http://roa2.narod.ru/), отвечая на вопросы посетителей о тех исторических событиях, очевидцем и участником которых ему довелось быть. Немало найдется людей, познакомившихся с ним через его «Гостевую книгу», которым он оказал подчас неоценимую помощь в сборе материалов по истории РОА.

---

Открылась дверь, вызвали Гришку. Через часа полтора позвали меня. Гришки уже не было; наверное, его вывели через другую дверь. Передо мной сидел за столом опять тот самый офицер СС, очень мягко, почти «задушевно», заговоривший со мной о погоде, как бы испытывая мой немецкий. Потом он начал задавать мне вопросы о Феофанове. Они задавались так непоследовательно, что мне надо было сосредотачиваться перед каждым ответом, вспоминая разные мелочи, на которые мало обращал внимания раньше. Дурацкие вопросы о том, надевал ли наш капитан пижаму перед сном или читал ли он в постели, привели меня в недоумение, и я попросил допрашивавшего объяснить мне, в чём дело, где «собака зарыта»?

К моему удивлению, на мой нетерпеливый вопрос мне было сказано, что на капитана донесли — с обвинением в нелояльности к фюреру и Вермахту.

Вопросы пошли быстрее, более прямые, нацеленные на то, чтобы сбить меня с толку, проговориться, ответить без раздумья. Что он читал, с кем переписывался, имел ли много гражданских друзей или знакомых, о чем разговаривал с нами, был ли чем недоволен и т. д. и т. д.

Так продолжалось два с половиной часа. У меня уже горело лицо и кипела злоба на этого хитреца с улыбкой на лице, как вдруг он поднялся и подал мне руку. «Спасибо за ясные правдивые ответы, — сказал он мне. — Вы подтвердили репутацию вашего капитана, мы верим вам!»

Возвратившись в барак, я застал Григория, раздававшего пайки группе солдат. Как только они ушли, мы закрыли кладовую и стали обсуждать то, что произошло утром.

Гришка открыл мне всю подноготную дела о доносе на Феофанова. Капитан сам посвятил его в происходящее. Виной всему было решение капитана присоединиться с отрядом к РОА, а не к частям Вермахта, как этого хотело бы армейское командование.

Его заместитель, тоже капитан, попал после пребывания в госпитале к нам в отряд из казацкой дивизии, воевавшей против Советской Армии на южном фронте. Он не только ненавидел большевиков, но и всех русских. Был очень фанатичен в борьбе против коммунизма и лоялен немцам в такой степени, что, узнав о предстоящем переходе под командование генерала Власова, запротестовал, обвиняя Феофанова и весь отряд в намерении уклониться от борьбы вместе с немцами на передовой против наступающей Красной Армии. Он написал рапорт в штаб 18-й армии, которому наш отряд подчинялся, и даже не скрывал этого.

Немецкое командование понимало, что Русская Освободительная Армия под командованием Власова является, может быть, последней надеждой на то, чтобы повернуть ход войны с помощью самого русского народа. Поэтому оно дало согласие на присоединение отряда к формирующейся 1 — и Дивизии РОА, и делу с доносом не был дан ход.

Пришёл день, когда наш отряд начал свой марш, направляясь к городу Ульм. Нам было приказано грузиться в товарные вагоны, размещая повозки и лошадей на платформах, даже не имеющих какой-либо ограды. Мы принялись за работу и погрузили всё и всех. Следующим утром наш поезд попал под обстрел и бомбёжку с воздуха. Потеряв несколько человек, мы разгрузились с разбитого состава прямо в поле и, не теряя времени, стали продолжать продвигаться на запад по окольным дорогам пешком.

Марш проходил без особых происшествий. Каждый из нас обсуждал будущее. О Власове знали мы понаслышке и мало. Циркулировали различные слухи, что он — советский шпион, что его заслало НКВД к немцам, чтобы собрать вокруг себя военнопленных и тем самым предотвратить их использование в помощь немецкому тылу, а то и напасть на немцев изнутри. Нет, — говорили другие, — это швейцарский Красный Крест поручил ему собрать нас, а потом перейти в Швейцарию для формирования армии на стороне американцев.

Однажды, на остановке в пути, наш капитан подошёл к разведчикам (а мы всегда держались особняком) и объяснил, что РОА формируется как боевая единица с целью морального влияния на Красную Армию. Это попытка пробудить в русском солдате чувство вражды и ненависти к сталинизму. Если эта попытка удастся, она повлечет за собой освобождение народа от власти коммунистов и заключение мира с Германией на подходящих для России условиях. Капитан Феофанов упомянул о Пражском манифесте, сам не зная подробностей его принятия. Обнадёживая нас, сам он при этом качал головой, повторяя, как бы про себя: «Поздно, поздно!»

Можно честно сказать, что мы шли на соединение с РОА вслепую.

РУССКАЯ ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ АРМИЯ

И вот мы в городе Мюнзингене. Недалеко от города казармы, ряды не разрушенных каменных зданий, много деревьев, хотя и с опавшими листьями, масса русских, одетых в немецкую форму со значком РОА на пилотках и с нашивкой РОА на рукаве. Большое оживление, но всё, кажется, идет с хорошей организацией и чувствуется ка- 82 кая-то независимость, и даже свобода и гордость этой независимостью.

Наш батальон разместился в самой задней казарме, почти на полигоне. Пустые койки-нары, но чисто и светло. Мы принялись за устройство уюта.

Одеяла были в кладовой, вода из крана была градусов на десять теплее воздуха, нас накормили тёплой баландой в столовой. Вернувшись в казарму, мы завернулись в одеяла и крепко заснули.

Начались серые будни. Паёк был скуден. От голода не умирали, но из столовой выходили с полупустым желудком. Были кое-какие строевые занятия, маршировка для упражнения и дисциплины, тактические занятия и стрельба по мишеням. В общем, нас, «видавших виды», оставляли в покое. Мы чистили наше оружие, убирали казарму, иногда приходилось присутствовать на «политзанятиях», которые проводили офицеры — выпускники школы пропагандистов в Дабендорфе.

Эти «политзанятия» были открытыми и прямыми. Неизбежная в тех условиях немецкая пропаганда пропускалась мимо ушей, и на наши вопросы нам объясняли без двусмысленностей идеи Русского Освободительного Движения и намерения генерала Власова избежать кровопролитного столкновения между нами и Красной Армией. Генерал Власов считал возможным оттянуть момент встречи на фронте до тех пор, пока о Русском Освободительном Движении не станет хорошо известно по ту сторону фронта, пока Пражский Манифест не прольёт свет на причину его появления.

Пусть узнают, что мы не предатели народа, а враги сталинизма и кровавой сталинской клики, пусть поймут, что мы хотим воевать не против солдат Красной Армии, а плечо к плечу с ними против действительных врагов народа Союза. А освободив наш народ от ига хуже татарского, заключить выгодный для нас мир с Германией, уже ослабевшей и вынужденной искать выход из положения, в которое её поставил Гитлер.

На площади, во время парада, так, конечно, не говорилось, но по казармам пропагандисты и солдаты 1-й дивизии РОА обсуждали эти вопросы, доверяя друг другу. Сексотов среди нас почти не было, а те, которые по какой-либо причине были верны немцам, куда-то пропадали.

«Дело русских, их долг — бороться против Сталина, за мир, за Новую Россию. Россия — наша! Прошлое Русского народа — наше! Будущее Русского народа — наше!..»

Эти слова давали нам цель нашей жизни, и идея Освободительного Движения становилась для нас всё более ясной и приемлемой.

Мы мало знали о переменах в Красной Армии, о её победе под Сталинградом, об отступлении немецкой армии и нашем безвыходном положении в скором будущем.

В эти дни все, что накопилось в душах людей, вставших на путь борьбы против Сталина и большевизма, стало выливаться наружу, как из переполненной чаши жизненного опыта.

Почти каждый рассказывал о себе — почему и как он очутился в немецкой форме. К этим историям у меня сначала возникало чувство недоверия. Потом, сравнивая факты из рассказов людей, совсем не знавших друг друга, я находил некий общий знаменатель, и не только ужасался тому, что им пришлось пережить, но и сам начал понимать то, что сохранилось в памяти ещё с детских лет.

Я понял, почему все в нашей квартире затаивали дыхание, когда ночью на лестнице были слышны шаги. Я сообразил, почему моя мать говорила с моей бабушкой по-французски, — чтобы я не мог понять, о чём идет разговор, и проболтаться об этом в школе. Мне припомнилось, как однажды я подслушал разговор между мамой и её подругой. Та рассказывала, как ей пришлось провести пару дней совершенно нагой вместе с десятками людей, тоже нагих, которых подозревали в уклонении от сдачи спрятанного золота государству.

Всех арестованных — как мужчин, так и женщин — держали в маленькой камере до потери сознания, выносили в коридор, обливали холодной водой и втискивали назад в камеру.

Так до тех пор, пока мученики или не сознавались, что у них ещё остался нательный крест, кольцо или медальон, или же не приходя в себя, оставались лежать в коридоре. Их убирали и приводили новых.

Этот рассказ маминой подруги удивил меня в своё время не жестокостью вымогательства, а только фактом, что мужчины и женщины были нагие и все вместе. Мне было лет шесть-семь, и вымогательство как факт было тогда непонятно для меня, но вот нагота страдавших в этой камере людей запомнилась мне резко. И вот только теперь, услышав подобную историю от доктора нашего отряда, я понял, что я вырос под материнским крылом весьма наивным.