Клод Изнер - Роковой перекрёсток

• Название: Роковой перекрёсток
• Автор: Клод Изнер
• Издательство: ACT, Астрель, Полиграфиздат
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-067836-5; 978-5-271-28525-7; 978-5-4215-1050-5

Исторические детективы Клода Изнера с триумфом шествуют по Европе и завоевывают мир. В романе «Роковой перекрёсток» ждет своей разгадки очередное запутанное преступление. На Монмартре найден труп молодой женщины в красном платье с изуродованным кислотой лицом. В тот же день Виктору Легри приносят красную женскую туфельку, к которой приклеилась бумажка с названием его книжной лавки. Кто была убитая, и какое отношение она имеет к Виктору?..

---

— Ну, тогда, может, ее дочь сможет меня принять?

— Дочь?

— Да. Мадемуазель Элиза.

Горничная смерила его подозрительным взглядом, но потом смягчилась:

— Скажете тоже, — фыркнула она. — Нету у нее никакой дочки.

— Вы в этом уверены?

— Ну, само собой, она мне о своей личной жизни не рассказывает. Но я точно знаю, что официально мадам Жерфлер не замужем. Можете дать мне свою карточку, я ей передам.

— Спасибо, но я лучше зайду в другой раз, — сказал Виктор.

* * *

Человек в сером пальто перегнулся через перила третьего этажа и смотрел на спускающегося по лестнице Виктора, поглаживая в кармане рукоять ножа. Это его успокаивало. Нож был талисманом, с которым он не расставался много лет. Придется ли снова им воспользоваться? Неважно. Когда чувствуешь, что он оттягивает карман пальто, будто верный солдат, всегда готовый выполнить приказ, на душе становится легче. Настоящего друга у него все равно нет, а нож, в случае чего, не подведет.

Так значит, Ноэми еще не вернулась. Ну что ж, это несколько расходится с его планами, но ничего страшного, приятный тет-а-тет можно и отложить. Что значит каких-то несколько часов после стольких лет ожидания? Он с усмешкой подумал о фразе, которую обронила горничная: «Нету у нее никакой дочки». Ошибочка вышла! Точнее было бы сказать: «Нету у нее больше никакой дочки».

* * *

Терзаясь сомнениями, Виктор вышел на бульвар Монмартр и подозвал наемный экипаж.

Приехав на улицу Фонтен, он заметил на противоположном тротуаре уродливого художника в пенсне. Не от Таша ли он вышел?

Она работала, одетая в перепачканную красками блузу.

— У меня, наверное, галлюцинации, но мне показалось, что я видел Лотрека.

— Да, он заходил. Вы разминулись буквально на несколько минут. Он живет тут неподалеку — переехал в двадцать первый дом еще в апреле. Подожди, я сейчас переоденусь.

Она что, смеется над ним? Неужели не понимает, какие чувства вызывает у него одна мысль о том, что она в таком виде принимала у себя этого горе-художника?

Виктор не смог побороть любопытство и приподнял тряпку, скрывавшую полотно, над которым работала Таша. То, что открылось его взору, лишь усилило беспокойство: растрепанная танцовщица, исполняющая канкан, из пены юбок торчат черные чулки. Таша копировала стиль Лотрека, но ей не хватало его экспрессии: фигура выглядела статично и была похожа на куклу. Ну, и зачем было выбирать такой сюжет?

Таша вернулась быстро, и Виктор едва успел прикрыть картину.

— Как я тебе?

На голове у нее красовалась неизменная шляпка. Она переоделась в блузку с темными манжетами и черную юбку. А еще надела бусы из лазурита, которые Виктор подарил ей на день рождения, и украшенные вышивкой перчатки, доставшиеся от матери. Корсет Таша не носила, и под блузкой угадывались соблазнительные очертания ее груди.

— Ты очаровательна!

Виктор вдруг успокоился и, помогая Таша надеть пальто, запечатлел на ее шее легкий поцелуй.

До кабаре «Ша-Нуар», которое с 1885 года занимало бывшую мастерскую бельгийского художника Альфреда Стивенса на улице Виктора Массе, было всего пять минут пути. Виктор с восхищением разглядывал фасад здания. На уровне второго этажа располагалось огромное панно с изображением кошачьей фигуры на фоне солнечного диска. Свет от двух огромных фонарей падал на деревянную вывеску. Виктор успел прочитать лишь первые и последние слова, выведенные желтыми буквами:

Остановись, прохожий!

Будь современным!

Они поднялись по ступенькам и увидели швейцара в пышной ливрее. В руках он держал алебарду и трость с серебряным наконечником. Швейцар провел их внутрь по длинному коридору, который упирался в еще одну лестницу.

Оставшись одни, они первым делом обошли комнаты первого этажа: зал Франсуа Вийона, затем — Зал стражи, который превратили в уютное кафе. В витраже Виллета на тему культа золотого тельца отражался огонь, пылающий в очаге громадного камина. На верхушке растущей в кадке пальмы спал самый настоящий черный кот.[33]

Они поднялись по дубовой лестнице. Таша указала на закрытую дверь:

— Вот здесь собирается редакторский совет.

— И часто ты тут бываешь?

— Время от времени я продаю в газету свои рисунки. Поначалу у нас с Виллетом была настоящая война, ведь тиражи достигают двадцати тысяч экземпляров. Но теперь мне на него плевать — он разругался с хозяином.

Они поднялись этажом выше и оказались в Зале торжеств, где шло какое-то представление. Человек десять зрителей уже расселись по местам. Вновь прибывших громогласно приветствовал дородный широкоплечий мужчина с рыжими волосами и бородой, одетый в наглухо застегнутый сюртук.

— Добрый вечер! Добрый вечер! Катались ли ваши светлости на поезде удовольствий? Нет? Тогда поскорей занимайте места!

Виктор протянул официанту купюру, и тот проводил их на свободные места.

— А это что за горлопан? — спросил Виктор у Таша.

— Родольф Сали. Злые языки называют его рыжим ослом. Он известный балагур, его либо ненавидят, либо обожают.

— А ты как к нему относишься?

— Чтобы не давать тебе повода для ревности, скажу, что я его уважаю. Он создал это заведение и всегда сам решает, кому выступать в его кабаре.

Виктор ожидал увидеть здесь бильярд и карточные столы, но никак не зал с пианино в центре, за которым сидела улыбчивая светловолосая мадам Сали. Повсюду были расставлены фаянсовые безделушки и медные вещицы в средневековом стиле, на стенах висели картины и рисунки. Взгляд невольно останавливался на огромном полотне Виллета, изображавшем беснующуюся толпу на фоне зданий Оперы, собора Нотр-Дам, Дома инвалидов.

Зал постепенно заполнялся, и Сали отпускал хриплым голосом шуточки в адрес каждого нового гостя.

— Ну, ты глянь, сплошь одни лавочники! Приветствую вас, адмирал! Извините, я поначалу принял вас за этого прохвоста супрефекта.

И он в лучших традициях Брюана[34] проехался по депутатам. Вид у него при этом был самый что ни на есть невинный, но бил он своими шутками не в бровь, а в глаз.

— Дамы и господа! — объявил он. — Сегодня нам выпала честь приветствовать нашего старинного друга Луи Дольбреза, в честь которого поют дифирамбы все нимфы холма![35] Сейчас он выйдет на сцену и порадует нас своими стихами.

Виктор прекрасно знал, что Дольбрез выступает в «Ша-Нуар», но не ожидал вновь встретиться с ним так скоро.

— К счастью, ни здесь, ни в «Мирлитоне» цензура не свирепствует, но все мы знаем, что эта дама артистов не жалует. Дня не проходит, чтобы наши собратья по ремеслу, выступающие в театрах и кафешантанах, не убедились в этом на собственном опыте. Поэтому им я посвящаю свою «Анастасию»,[36] — объявил Дольбрез и начал декламировать:

Как же прессе освещать мнение?
Потайным фонарем.
А почему прессе приходится освещать
мнение потайным фонарем?
Потому что не всякая правда удобна.
Даже когда речь идет о скандалах
всенародных.

— Так это его портрет войдет в твой цикл «Парижская ночь в лицах»? — шепотом спросил Виктор.

— Нет, я с ним не знакома. Тс-с. Послушай.

…И что остается жаждущему истины
журналисту?
Лечь спать на голодный желудок.
Голодное брюхо безухо!

Под смех и рукоплескания Луи Дольбрез приподнял свое сомбреро, а потом подошел к зрителю в крылатке, с которым то и дело обменивался репликами. Только бы он меня не заметил, подумал Виктор: ему не хотелось, чтобы Таша узнала, где он был накануне вечером.

— О Монмартр, гранитная грудь, к которой припадают поколения людей, жаждущих идеала. О Монмартр — средоточие разума мира! Тебе никогда еще не доводилось видеть ничего похожего на то, что сейчас предстанет перед нашими восхищенными взорами! — громогласно объявил Сали.

Пианист сел за инструмент.

— Встречайте! Маэстро Шарль де Сиври и знаменитый автор и чтец Морис Донне!

— Вот с него-то мне и надо сделать набросок, — сказала Таша, когда рядом с пианистом появился молодой человек с лошадиным лицом и жидкими подкрученными усиками.

— Не ищите у него изобразительности Анри Ривьера,[37] чьи образы и игра светотени так завораживают. Наш сегодняшний гость действует тоньше. Даешь фантазию! Даешь шуточную, мистическую, социалистическую и бессвязную поэму «Иные края» в двадцати картинах, посвященную нашему учителю Полю Верлену!

Газовые лампы постепенно гасли. Пианист заиграл бравурную мелодию. Занавес поднялся, и взорам зрителей явился круглый экран. Свет окончательно погас, и на фоне звездного неба на экране постепенно проступили силуэты зданий. Медноватый отблеск освещал Париж и площадку перед зданием Института Франции,[38] где стоял памятник Вольтеру. Зрители зашептались. Памятник Вольтеру спрыгнул с пьедестала. Навстречу ему шел поэт по имени Терминус. Он бросился в Сену, увлекая Вольтера за собой в пучину. В лунном свете их тени возвышались над домами, утесами и деревьями, гнущимися под порывами ветра. Морис Донне под звуки похоронного марша, написанного неким Шопенгауэром, без выражения читал текст под названием «Адольф, или печальный молодой человек»: