Халлдор Лакснесс - Званый обед с жареными голубями: Рассказы

• Название: Званый обед с жареными голубями: Рассказы
• Автор: Халлдор Лакснесс
• Издательство: Правда
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1978

Настоящий сборник составили рассказы лауреата Нобелевской премии 1955 года и Международной премии мира, выдающегося исландского писателя Халлдора Лакснесса: «Сельдь», «Лилья», «Птица на изгороди», «Званый обед с жареными голубями» и «Хромой старик Тур».

---

— Я познал одну мудрую истину: сегодня нельзя стать умнее, чем ты был вчера.

— Бог всегда одинаково велик, — молвила женщина.

— Почему вы приехали в этот город? — спросил я.

— Именно здесь я научился гладить брюки. Вернулся к своей колыбели, как говорили древние. Теперь я глажу брюки бесплатно всем живущим в отеле.

— Должно быть, гладильщику пришлось долго копить деньги, чтобы закатить такой банкет?

— У нас всегда было полное изобилие, — сказал мужчина.

— Всегда был картофель и рыба, — добавила жена.

— Начнем с того, что мы вообще хотели выбросить все лишние деньги в клозет, — сказал гладильщик. — Но, подите, меня одурачили, уговорили положить их в банк на проценты. А когда банк потом не знал, что делать с моими деньгами, посоветовали нанять адвоката и вложить их б недвижимое, в дома. Сказали, что люди очень нуждаются в жилье. Но стоило мне обратить деньги в дома, как началось такое, что перешло все границы. Сначала деньги удвоились в размере, затем увеличились в десять раз, потом в сто и, наконец, в тысячу раз. Постоянно все больше и больше домов покупалось на деньги, а дома приносили все больше и больше денег. Однажды ко мне неожиданно пожаловал адвокат с двадцатью пятью новенькими американскими автомашинами. А я-то сроду в машину и не садился. К чему мне все эти автомобили, человек хороший, спросил я. Это ваша выручка за дома, ответил он. А то пришли и сказали, что меня ждет большой корабль, другое судно тоже скоро прибудет, оно уже в пути.

— Да, у нас столько было неприятных хлопот, — сказала жена. — Эти проклятые бумаги продолжали расти в цене против нашей воли. Мы не видели никакого выхода. Во всяком случае, при этой жизни. Но, как говорят, всевышний милостив. Теперь он ведет нас к концу, мои ноги уже мертвы до бедер.

— А не приходила вам в голову мысль пожертвовать деньги на общественно полезное дело? — спросил я.

— Как же, думали и об этом, и не однажды, — ответил гладильщик. — Если нашлось бы такое учреждение, которое может воспрепятствовать идиотам наживать большие деньги, я бы с удовольствием поддержал его. Я не раз подумывал, а не ссудить ли мне деньги властям вместо налогов, которые они собирают, или по крайней мере завещать им деньги.

Но, оказывается, те, кто собирает налоги, не имеют права по закону получать ничего в дар. Они берут только то, что им положено, и ни одного эре больше.

— А почему не пожертвовать что-нибудь университету?

— Университету? — удивился мужчина, даже утюг оставил. — Там такие высокообразованные люди, а я едва умею читать. Они там все ходят в плащах, а у меня его никогда и в помине не было. К лицу ли мне, гладильщику, ссужать больших людей подачками на плащи.

— Ну, а в фонд для поэтов? — спросил я.

— А есть ли они в настоящее время, поэты? — спросил гладильщик.

— По крайней мере их можно встретить на улицах, — ответил я.

— И у них нет денег? — опять удивился он.

— У некоторых, может, и найдется на пиво, у других же и того нет.

— Ну поймите же, как могу я с моей пустой головой подойти на улице к гению и пригласить его на кружку пива, — ответил гладильщик. — Я лично никогда не пробовал пива. Я слыхал, что напиток этот дурной, а стихов я никогда не мог выучить. Я глажу то, что надевают люди на ту часть тела, которая утратила свое благородное название. Не считаю себя достойным обратиться даже к тому, кто шьет, не то что к поэту.

— У нас есть книга псалмов, — сказала женщина, — там есть благословенный псалом о святом пасторе Пауле Йоунссоне из Видвика «В придачу к твоей любви». Зная этот псалом, в других не испытываешь и потребности.

— Кстати, о церкви, — сказал я. — Можно бы и ее поддержать.

— Пристало ли мне поддерживать божество?

— Ну, наконец, есть детские дома, — сказал я, и тут гладильщик встрепенулся.

— Вот это было бы делом полезным, если б только нашелся такой, кто смог бы учредить детдом, похожий на тот, в котором я вырос. Я бы такого человека очень поддержал, только при одном условии: он должен поручиться, что те, которых там воспитывают, не станут добывать денег. Взялись бы вы за это, мой друг?

— А еще какие требования? — спросил я.

— Мой хозяин брал меньше всех за приходского ребенка. Он брал за него с прихода всего лишь шесть крон, в то время, как другие требовали двадцать пять. В те времена деньги были еще деньгами. О, благословенный запах ворвани с берега, смешанный с запахом свежего навоза! Вот такой бы дом мне завести. Или представьте себе акулье мясо, разложившееся, с запашком, с хорошо нарубленной молокой, — при одном воспоминании у меня слюнки текут. А к рождеству нас заставляли в приемной надевать рубашки наизнанку, чтобы сбить с толку вшей, ввести их в заблуждение. А теперь вот находятся такие, которые говорят, будто мир нереален, что он нечто вроде выдумки и чепухи.

Не было случая, чтобы воспитатель, прилежный рыбак-крестьянин, не нашел ранним воскресным утром времени и не задал нам хорошей взбучки авансом на целую неделю. Никого в жизни я так не любил и не почитал, как его, с его густой, лохматой бородой. Для нас, ребятишек, он был самим господом богом в образе человеческом. Да, великие то были времена. Боюсь, не вернется больше то время…

Хромой старик Тур

Мы все хорошо знаем хромого старика Тура еще с тех времен, когда он работал в гавани, а потом на городских общественных работах. Здесь, в пригороде Рейкьявика, он живет давно. Его можно часто видеть на собраниях чернорабочих порта. Он обычно держится в стороне, сидит спокойно, взяв в руки табакерку, небритый, с бородой, к которой, вероятно, давно не прикасалась бритва.

У Тура приятное, кроткое лицо; по всему его облику видно, что этому человеку трудно сидеть без дела, сложа руки. И верно, Тур не привык к безделью. Он родился и вырос в Эстерланде и не брезговал никакой работой ни на море, ни на суше. Между прочим, занимался он и сельским хозяйством, у него был клочок земли. Десять лет он трудился на нем. Но это особая история, и я расскажу ее как-нибудь позже. Многие, правда, осуждают людей, покидающих хозяйство, но я не собираюсь упрекать старика Тура. Кто знает, может быть, у него были веские основания.

Старика прозвали Хромой Тур потому, что он и вправду прихрамывал на одну ногу. С ним однажды приключилось несчастье, — насколько мне помнится, он свалился в пароходный трюм и с тех пор стал хромым. Но этот недостаток не был ему большой помехой. Беда его была вовсе не в том. Старик, хотя и часто посещал профсоюзные собрания, внимательно прислушиваясь к тому, что там происходит, толком, однако, не понимал учения Маркса и Ленина о том, что рабочим необходимо взять власть в свои руки, уничтожить капитализм и создать собственное государство, в котором они будут пользоваться благами своего труда. Мне кажется, Тур не верил и половине того, что говорили лидеры профсоюзного движения, и не высказывал половины того, во что верил сам. Подчас я невольно задавал себе вопрос, в чем источник его силы, что закаляет его веру, питает его надежды и поддерживает его юмор?

Как я уже сказал, Тур много лет жил на окраине города. Он поселился на чердаке старого дома с женой и двумя сыновьями. Вскоре жена умерла, а что стало с его сыновьями, я толком не знаю. Сомневаюсь, знает ли это сам старик. Единственная дочь Тура рышла замуж за здешнего рыбака и жила в городе. Как-то старик мне сказал, что у него трое внуков, он долго их расхваливал. Судя по всему, это очень хорошие дети. Я часто навещал одинокого Тура. Он сам готовил себе пищу на примусе, иногда угощал меня кофе, и мы болтали с ним о житье-бытье, об Эстерланде, о том, как шли дела в его родном округе, как вел он свое хозяйство, почему забросил его. Впрочем, я уже говорил, это особая история.

Иногда я заводил разговор о рабочем движении, о борьбе, которую должны вести рабочие, чтобы взять власть в свои руки, построить свое государство, как учили Маркс и Ленин. Но мне редко доводилось встречать человека более миролюбивого, чем Тур. Никогда в жизни он ни с кем не ссорился, никогда не принимал участия ни в какой борьбе, кроме единственной извечной борьбы за существование, которую, как известно, приходится вести народу, потому что всем нам за труд платят гроши. Поссориться с кем-нибудь даже из-за жалованья — нет, старый Тур не мог даже подумать об этом. Нужно действовать с осторожностью, спокойно, говорил он. Да-а, Хромой Тур был добродушнейший человек, такого, пожалуй, редко встретишь.

— Вот только большевики нам все портят, — говорил он. — Своей дерзостью они ожесточают капиталистов. Если хочешь чего-нибудь добиться, действуй осторожно. Что и говорить, большевики — смутьяны, они хотят командовать всем, потому и сеют зло повсюду.

— Тем не менее они управляют громадной территорией — от Балтийского моря до Тихого океана, — заметил я.