Михаил Сидоров - Хроники неотложного

• Название: Хроники неотложного
• Автор: Михаил Сидоров
• Издательство: ЗАО «Издательство Центрполиграф»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-227-02785-6

---

Он играл мягко, отбивая подушечками по струнам; гитара не вылезала, звуча негромко и ненавязчиво.

Сохранится лишь память
об этих прекрасных краях,
да легонько прихватит
хандра по дороге домой.

Ах, какая там ширь!
Ах, какая там высь и простор,
в шумном городе вспомнится все
с непонятной тоской,

как рассвет красит небо
и снежные шапочки гор,
и плывут облака
под ногами неслышной рекой…

Остальные вполголоса подхватили:

Хмурый город нас встретит
своей суетой-маетой,
скажет: «Здравствуй, ну как?» —
и узнает, что там можно жить.

Не поверит, услышав про реки
с хрустальной водой,
удивится, увидев,
что мы разучились спешить…

Басы звенели, верхи жужжали, как пчелы; я приподнялся на локте — двенадцатиструнка: тепло темного лака, надраенные колки, благородные линии…

…там, где солнце так солнце,
а если дожди — так дожди,
где заточены скалы ветрами,
как жало ножа.

Нам бы снова туда,
да почти целый год впереди,
ничего не поделаешь,
снова приходится ждать[89].

Цепочка аккордов, кода и долгий-долгий, затихающий в воздухе звон. Все сидели молча, обхватив колени руками, смотрели в огонь. Михаил, устроившись по-турецки, осторожно коснулся струн.

В штормовых небесах — ни окна, ни просвета.
Непогода в горах, уже кончилось лето.
Только ветер всю ночь рвет палатку зачем-то,
только капли всю ночь барабанят по тенту.

Они подпевали, переживая все заново:

Где-то пальмы шумят и, не ведая горя,
люди в городе спят возле теплого моря.
Южный ветер всю ночь волны гонит лениво.
Кто-то смуглый всю ночь пьет холодное пиво.

Сантьяго лежал вдоль костра. Щурился, прикуривал от углей папироски.

Ливень скалы тесал — не услышать соседа.
На огарке плясал огонек-непоседа.
Там, на море, внизу — двадцать пять, без осадков;
коротаем грозу в отсыревших палатках.

Михаил увел мелодию из минора, ускорил затейливым перебором, обозначил ритм, щелкая языком в крохотных паузах.

Шторм утих. Лишь только временами глухо хром ворочался в ночи.
Но уже затеплились над нами звезды, словно искорки в печи.

Мы курили, молча наблюдали, взглядом бесконечность охватив, как, верша работу, проплывали спутники по Млечному Пути…

Он пел зажмурясь, ни разу не посмотрев на гриф, пальцы сами находили нужный им лад.

Чиркнул метеор. Потух. И разом россыпью, пригоршней, дождем, звездопад над Западным Кавказом хлынул вниз искрящимся огнем.

Серебром бесчисленные стрелы, золотыми гроздьями картечь — мы сидели, словно под обстрелом, пыль со звезд касалась наших плеч. — Чьи песни? — шепотом. — Его.

…Астроном. Черкнул с небрежным видом, торопясь поужинать с семьей, что поток из роя Персеидов в двадцать сорок встретился с Землей.

* * *

Хэнд мэйд, душа на ладони. То же ощущение было, когда в одной лавке взял зацепить эксклюзивного, под рукописную книгу, «Властелина колец»: тисненая кожа, кованые застежки, листы под пергамент…

— Миха, давай про Ли.

Рванул стаккато, съехал аккордом выше, екнул басовым «уау» и:

Мы свадьбы отгуляли-и-и-и,
квартиры поменяли-и-и-и
и потихоньку стали-и-и
накапливать рубли —
старались как могли-и-и!

И жили без печали-и-и-и,
пока не вспоминали — ша-ла-лу-ла! —
какие были дали-и-и-и,
какие были дни —
ммм, какие были дни!

Они раскладывали по голосам, как негры на Миссисипи, а Сантьяго, помимо прочего, еще и на расческе гундосил промеж куплетов:

Валяются в кладовке
потертые веревки,
и пыльные штормовки
на гвоздиках висят —
который год подряд.

Поддавшись на уловки,
попавшись в мышеловки, — ша-ла-лу-ла! —
мы всякий раз неловко
от них отводим взгляд —
пускай уж повисят!

Драйв пер. Яна, подавшись вперед, смотрела на них блестящими атропиновыми зрачками.

Но снова все сначала,
вдруг с краешка причала,
неведомые дали
почудятся вдали —
былые дни пришли!

Мы крепко засандалим,
с родными поскандалим, — ша-ла-лу-ла! —
в неведомые дали
отправив корабли —
на самый край Земли…

И — на пределе связок, уходя в пресняковский фальцет:

Мы крепко засандали-и-им,
с родными поскандали-и-им,
в неведомые дали-и-и
отправив корабли.

— О'кей, бьютифул, йе-е-е!

У детей рты до ушей и сна ни в одном глазу — пяти минут не прошло, как носом клевали. Юра покрутил флягой, прислушиваясь к остаткам:

— Добиваем.

Разлил, вымеряя по каплям, дождался, пока разобрали, поднял.

— В одном старом фильме есть фраза: «Кажется, это начало большой дружбы». — Он протянул к нам стаканчик. — Всегда рады видеть вас снова.

Выпили, передернулись, погасили остывшим чаем. Побрели в разные стороны в темноту.

Я выбрал местечко под низкими соснами. Раскатал коврики, расстелил одеяло, лег. Самое то: лапы до земли, безветренно и тепло.

— Феликс, спальник.

— Спасибо, Кать.

Новенький, пахнущий магазином. RedFox. Между ветвей забелело.

— Эй, ты где тут?

— Здесь.

Пригнувшись, она нырнула ко мне.

— Ух ты!

— Нравится?

— Ага. — Скинув кроссовки, она скользнула под мягкий нейлон.

Не спешилось. Обнявшись, мы слушали, как переговариваются у костра. То и дело звякала об котел ручка; Михаил, повторяясь, наигрывал замысловатую фразу. Взметнулось облако искр — перевернули обугленный ствол. Я провел по ее затылку ладонью. Ежик.

— Как по-украински «ежик», Ян?

— Ежачок. — Она, закрыв глаза, чуть улыбалась.

Я легонько коснулся губами ее век. Она нашла мои пальцы, переплела, потом крепко сжала. А дальше — туман. Язык, упругий, как мускулы… пуговичка соска… мурашки… запах… безумие… тетива тонкого тела… громкий выдох… испуг — услышат! и шалая радость: пусть!.. изгиб… напряжение… бедра… плечи… судорога: пальцы, ухватив волосы, рвут кожу… мягким прессом стискивает виски… наверх… узенькие подошвы к лицу и снова туман… плывет все… каждый пальчик… вниз, не касаясь, сам… раз, другой… карусель… кувырком все… прилипшая челка, полоска белков под веками… кожа подрагивает, лицом в нее и дышать… жарко… у костра байки травят:…короче, лезем. Костик первым, — а он же у нас заикается, знаешь? — я на страховке; Валерка Юрика принимает; и тут мимо свись раз, свись два, стук, грохот, обвал, и только потом сверху: т-так, э-э-э, к-к-камень! Чуть не подохли — висели и ржали как ненормальные…

Вода в бутылке. Глоток, еще… я смотрел, как она пьет. Сорвалась капля, блеснула дорожкой до яремной вырезки, собралась в шарик.

— Будешь?

Я взял бутылку, но не донес — пришло снова. Захлестнуло и бросило на неостывшую кожу, насыщая обостренное, истомившееся взаперти осязание. Одежду в ком, и жадно, как перед казнью, перекатываясь и сплетаясь, сгребая сухие иглы и стирая колени, чтобы потом, не сразу, с прерывистым выдохом и гладью голеней на спине, стечь в жаркий, пульсирующий охват рук, возрождаясь от загнанного дыхания в ухо; и еще раз, и еще, и она, растеряв аристократизм, кусается, шепчет матом, рвется наверх и там сгибается в колесо, скрыв лицо за скачущей грудью и вздыбившейся дугой ребер, орошая горячим новенький, пахнущий магазином RedFox, колючее солдатское одеяло и беленькую, с вырезом для лопаток, миниатюрную маечку…

* * *

Смутным пятном переливались угли костра. Хрустальный воздух просачивался между веток, стягивая застывающие струйки пота. Хотелось одеться. Хотелось холодного чая. Хотелось курить.

Долго разбирались в одежде, пошатываясь, вылезали и шли к костру. Пачкая пальцы сажей, сцеживали концентрированную заварку и, фильтруя сквозь зубы, тянули горькую жидкость. Валила усталость, но сна не было.

— Смотри.

Над скалами висела луна.

— Посидим над обрывом?

Море рябило подлунным клином. Перемещались огни. Из Алушты, бесшумно рассыпаясь снопами искр, всплывали ракеты.