Михаил Сидоров - Хроники неотложного

• Название: Хроники неотложного
• Автор: Михаил Сидоров
• Издательство: ЗАО «Издательство Центрполиграф»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-227-02785-6

---

Метров через триста начался сюр. Искореженные, в черном серебре, скалы. Белые осыпи. Подлунный камень, призрачные столбы света. И луна… ну, не бывает такой, короче, прям чертовщина какая-то!

Накатило. Не знаю, сколько я так простоял. Час, наверное. С души пластами рушилась корка, и под ней, сверкая глетчерным льдом, открывалось прозрачное и невесомое — вылезало махаоном из гусеницы, расправляло яркие паруса и, подставив их ветру, чутко вслушивалось в набегающую на крыло подъемную силу.

Блин!

Столько лет добровольно лишать себя этого!

Сожаления не было: одно лишь громадное облегчение — как если бы атланту сказали: все, парень, финиш, пенсия. Я сошел с тропы, поднялся чуть выше, под скалы, в самую чернь, сел на раскатанный спальник и маленькими глотками, под табак, стал добивать «Джонни Уокера». Сидел под теплым небом с полосой Млечного Пути наискось и кипятил чай, клубя пузатой, с изогнутым черенком, трубкой.

Падали метеоры. Не чиркали впопыхах, как у нас, а именно падали: основательно и солидно. Перед глазами висела луна. Огромная, со всеми подробностями: пятна морей, оспа равнин, звезда метеоритного кратера на юге — хорошо вмазало, на две тысячи миль грунт выкинуло, прям как отсюда до Питера.

Да-а, далеко забрался. А главное, незаметно. Утром в лесу, вечером на море, пятьсот верст в день, и впечатлений больше, чем за всю жизнь. Вспомнил последнюю смену — как не со мной все, а ведь всего-то четверо суток прошло.

Значит, вот как надо.

О'кей.

Запросто.

Не спалось. Проснулась сумасшедшая радость и мягко толкала под ложечку. В голове запел горн, и сыпанула дробью динридовская «Война продолжается».

Тур-р-р-ум-тум, тур-р-рум-тум, трум-туру-рум-тум тум-тум-тум. Жаль, слов не знаю. Тур-р-рум-тум, тур-р рум-тум… Возникли две строчки, потянули за собой третью, всплыла рифма, сменилось слово.

Луна изогнутым рогом,
под луной путь-дорога,
на дороге сверкает грязь.

Пускай стригут все купоны,
наплевав на законы —
мы уходим в рассветный час…

Фонарик и карандаш. Вырванный на развороте листок. Торопливые строчки. Варианты, один под другим, колонки рифм сбоку. Исписанные поля. То, что не влезло, — на обороте, чтоб не забыть.

Вот это приход!

Восток тихонько алеет,
скоро станет теплее,
отдохнем мы, душой устав,

на каменистых дорогах,
белопенных порогах,
в океане душистых трав.

Дальше… дальше у него там припев. Дальше он «э-геге-гей» поет. Ну, значит, и у меня будет.

Э-ге-ге-гей! — поют ветра, отбивают такт сердца.

Дружище, нам давно пора
в далекий край,
безмятежный рай,
где безоблачны небеса.

Вот так, наверное, де Лиль «Марсельезу» писал. Вставило и понеслось — взахлеб. Образы наползают, лезут как из мешка: знай успевай записывать…

И там, где дальние страны
берегами туманны,
поутру мы пройдем не раз.

Пусть холуи с перепугу
глотки режут друг другу,
мы ж выходим в рассветный час.

Посвежело. Я забрался в мешок. Снова припев. Можно вставить «э-ге-ге-гей», а можно написать новый. Что там, на обороте? Да до черта всего…

Нестройный строй,
карман пустой,
лицо еще в слезах.

Вперед, не стой — закон простой,
где нет врагов и бранных слов
и ни облачка в небесах.

Последние строчки украл, конечно, но уж больно они тут в цвет попадают. Здорово:

вперед, не стой — закон просто-о-о-ой…
там-та-ра-рам-та, тара-тара-рам…
где нет враго-О-ов и бранных слов
и ни облачка в небесах.

Я гений!

Я перевернулся на спину. Оставался один куплет, и я уже знал, каким он будет. Хотелось продлить ощущение, хлебнуть смака, четко поставить точку.

Я написал песню.

Впервые.

Сам.

Я лежал и смотрел, как медленно шла по кругу Большая Медведица. Нет, ребята, обратной дороги нет — тем, кто слышал зов Востока, мать-Отчизна не мила. Теперь все пойдет по-другому, по-моему пойдет. А уж вы как хотите…

Я запалил примусок, плеснул воды, сыпанул сверху кофе с корицей — захотелось. Сделал еще глоток, из горла. Вода здесь плохая. И в Москве плохая, у нас вкуснее стократ. Пока закипало, дописал последний куплет.

И в час, когда лицемеры спят,
смакуя Химеры,
отыграв ежедневный фарс

оставив дома печали,
заперев дверь ключами,
мы выходим в рассветный час[85].

Затухающие вдали барабаны, серебро армейского горна…

Поглядывая на плоский, как таблетка, котелок, я переписал все в записную книжку, поставил дату, а черновик, сложив, бережно сунул в паспорт — для лучшей сохранности.

Кофе вспучился, дрогнул и пошел вверх. Пора! Ухватив котелок и предотвратив тем самым побег, я перелил вкусно дымившее варево в кружку. Набил трубку, отхлебнул раза два и только потом закурил. Табак был медовый — тот самый. Вдыхая аромат табака с кофе, я смотрел в звездное небо.

Блистал Скорпион, манила Кассиопея, в сторонке скромно поблескивали Плеяды. На востоке светлело.

Пора линять, иначе могут срисовать егеря.

Я лениво прикидывал — идти сейчас или придавить часик. Решил придавить. Перетащился за камень, став невидным с тропинки, завел будильник и заснул как убитый…

* * *

…а проснулся как раненый. Ломало. Во рту, после виски, послевкусило буряками. Скрипя, собрался, навьючился, пошел вниз. Вспотел — помогло. Зашагал бодрее, впитывая царящую вокруг красоту. Услышав голоса, сошел с тропы и зашифровался, удачно миновав камуфлированных лесников. В самом низу, из-под ног с жутким визгом вылетела цикада — один в один штурмовик на выходе из пике! — чуть по ногам не потекло, с непривычки. Заметив, где она села, я шуганул ее, чтоб повторила, но тщетно.

В Курортном я умылся, набрал воды, купил кефира и выпечки. Сидел на берегу, завтракал. Рядом возились с лодкой. Рыбаки, наверное.

— По своей ли воле идешь, сынок?

Ай да вопрос! Ай, какой хороший вопрос! Черт возьми, да ради него одного стоило ехать!

— По своей, отец, по своей.

Москва?

— Ленинград.

— А-а-а… В Лисью?

— В Лисью.

— Рано приехал, там сейчас никого. Летом будут.

— Да я просто так, посмотреть. Много про нее слышал.

— Ничего особенного.

Так и оказалось. Сухие глинистые обрывы, редкие, завитые штопором деревца, использованные кубовые шприцы под ногами. Ломкие, мутные от солнца инсулиновые баяны тянулись на несколько километров. Берег был уныл, захламлен, пах морской гнилью и не располагал совершенно. Отмахав по нему часа три, я горел желанием поскорее убраться и, завидев грунтовку с надрывно ползущей вверх «Волгой», толканул ее до конца подъема, на радость сидевшему за рулем парнишке, который, после такого подгона, взялся доставить меня прямо в Судак.

Мы выбрались на трассу. Здесь было веселее: горы, поросшие лесом склоны, сбросы скал и ныряющая в зеленя лента асфальта. Вот где жить надо — на юге.

— …виноградник у меня здесь, маленький. Газик, как назло, встал, вот и пришлось на волгаре ехать.

— Шестьдесят девятый? Что, до сих пор бегает?

— А то! Машина — звэрь, слушай, только сегодня заартачился что-то. Хорошо, тебя вот встретил, а то ведь мог бы и не подняться. Ты вообще каким ветром?

— По берегу шел, из Курортного.

— На фига?

— Так, смотрел.

— О дает! Чё тут смотреть-то?

— Я думал, весь Крым такой: скалы из воды, сосны… «Три плюс два», короче.

— А-а-а. Так тебе в Новый Свет надо. «Три плюс два» там снимали. Там вообше все снимали: «Остров сокровищ», «Пиратов XX века»…

— Далеко?

— Километра четыре от Судака. Мимо не пройдешь.

* * *

Генуэзская крепость на вершине горы. Четкие зубцы по-над гребнем, стена лезет по склону, втыкаясь в башни, парит над кручей, рисует в небе отчетливые зазубрины и, сбрасывая высоту, замыкается тонкой ниткой.

— В крепость думаешь?

— Обязательно.

— Через вход не иди — дорого. На пляже от волнолома тропа вверх — по ней двигай: там, в конце, дырка в заборе.

— А другой дырки нет?

— Есть, только ее контра пасет. Через пляж лучше…

* * *

Набегал ветер, ласкал теплом кожу. Море терялось в небе, впереди пряталось турецкое побережье. Я сидел наверху, представляя, как идут к берегу приземистые, крепко сбитые корабли и, не доходя до скал, уронив бурые, в грубых стежках, паруса, останавливаются, зачерпнув горсти дна ладонями якорей. Подпрыгивая, снуют взад-вперед потемневшие шлюпки, громоздя на песок тюки с бочками; галдят работяги и торгаши; вспыхивают на солнце солдатские панцири и шитые золотым облачения прибывших издалека важных персон — с опаской вышагивая по хрусткой гальке, они, подбирая края одежд, пытаются сохранить надменное и равнодушное выражение лиц, а загорелая в чернь босота, подмигивая, скалит им вслед ослепительные средиземноморские зубы…