Михаил Сидоров - Хроники неотложного

• Название: Хроники неотложного
• Автор: Михаил Сидоров
• Издательство: ЗАО «Издательство Центрполиграф»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-227-02785-6

---

— А что за корешок, Жень?

— Хохол. Служили вместе. В восемьдесят восьмом слил. Сначала сам фуры гонял, теперь свое дело открыл.

— Ну, вообще зашибись!

— Ага. Подругу себе найду, индианку, а плечевыми только негритянок брать стану. Ты с негритянкой спал?

— Доводилось.

— Вот видишь, а я ни разу. Не, хорош, сколько можно? Полжизни тут вермут топинамбуром закусывал, пора и честь знать.

— Дай-то бог, Женя, дай бог!

— Короче, ты понимаешь…

* * *

Большинству моих соотечественников вместо свидетельства о рождении надо «Мойдодыра» выдавать, с ламинированными страницами — чтоб служил дольше. Хоть бы перед Новым годом прибрались, что ли?

Седьмой час, а уже кривые, как сабли, язык ребром у всех поголовно. О скорой забыли напрочь, в помощи не нуждаются. Но признательны: готовят для нас коктейль — «девятку» с шампанским из грязных кружек. Отказываемся. Удивлены, навязывают. Поворачиваемся и уходим, оскорбляя гостеприимство. Дальше — театр. С брезгливостью лорда: дай им денег, и пусть, на х…й, валят. Пошел ты — сам вызвал, сам и давай! Переругиваясь, считают мелочь; мы тем временем начинаем спускаться. Спохватившись, переключаются: хабалят, кричат вслед матом. Идем обратно — запираются, угрожая из-за двери главой РУВД. Так и говорят: главой РУВД. Че делает им куб анальгина в замок[68].

Подъезд соответствующий: ссанье и окурки. Этажом ниже — шедевр. Метровыми буквами на стене: ПРОСТИ МЕНЯ, ПИДОРА, ЛИЗА! Феликс приходит в дикий восторг и выдает экспромтом стихотворение:

…и плачут сосульки с карниза,
и кажется — рушится мир.
ПРОСТИ МЕНЯ, ПИДОРА, ЛИЗА!!!
напротив одной из квартир.

Неподдельное отчаяние, драматическая жестикуляция, слеза в горле — умеет. Джексон хохочет. Настенька улыбается. Я рассказываю про одно ножевое: невеста, накануне свадьбы, застала жениха со свидетелем, причем на последнем было ее свадебное платье. Сходила на кухню, взяла ножик и расчеркнулась, как Зорро, у суженого на спине. Тоже, кстати, тридцать первого было. Джексон замечает, что, судя по количеству закупаемого алкоголя, этот Новый год мы запомним надолго. Я в этом году уже запомнил Светлое Христово воскресенье: три ножевых и два огнестрельных. Наблюдал замечательную картину: пять утра, охреневший от трех операций подряд хирург трясет каталку и орет раненому: «С-с-сука! Сука!!!»

Феликс в ответ рассказывает о массовой драке за свяченые куличи в храме неподалеку и выражает удивление объемам святой воды, вывозимой прихожанами в пятилитровых бутылках из-под «Росинки». Большинство, как он утверждает, вывозит багажниками.

Для Настеньки же событием года стал День десантника. В этот день в график ставят преимущественно мужиков, водилы держат наготове «самоучители»[69], а многие надевают под форму голубой тельник — помогает, но не всегда, под утро все равно руки разбитые и хочется написать заяву на увольнение.

Погранцы в свой праздник тоже шалеют, но десантура им сто очков вперед даст. А вот морячки в День ВМФ — тише воды, за что их народ любит и при всяком удобном случае мотается на Неву корабли посмотреть…

Только заснул, Настенька за плечо трогает. Ей мама с собой курицу гриль дала и салатик с копченой рыбой, а Женька картошку фри притаранил. Пришлось встать.

Усадив Настеньку, Че с Джексоном, смачно хрустя крылышками, выхватывают из тела курицы сочное мясо и, сладко воркуя, скармливают Настеньке прямо с вилок. Настенька замечательно смущается, но кушает. Видно, что ей приятно. В самый разгар вваливаются Пак и Лодейников. Пашка несет под мышкой здоровенную «Энциклопедию танков».

— Ух ты! Где взял?

Пак усмехается:

— В нашем магазине.

Подрезал, значит.

— Фига! Как это ты ухитрился?

Пашка подсаживается к нам и выламывает из сустава куриную ножку.

— В наследство достался, — говорит он с набитым ртом.

— Суицид у нас, — поясняет Лодейников, — старики сдали комнату, квартирант вечером въехал, а ночью повесился. На ручке от форточки.

— Где?

Митька нагибается и показывает пальцем на дом напротив.

— Девятый этаж. Вон окно… Паскуда, отволок бы за петлю на помойку — пусть крысы жрут.

Все не то чтоб расстроились, но потчевать Настеньку перестали.

— Да, пацаны, потешили вы нас. Книжка его?

— Его. С паршивой овцы хоть шерсти клок. В «Военную книгу» сдам, а деньги в почтовый ящик кину — хоть будет чем за освящение заплатить.

— Думаешь, задаром не освятят?

— Хрен его знает, с них станется.

* * *

Нет, ребята, что-то здесь неестественное происходит. Бесовство оголтелое, сплошной Босх вокруг. Пляска смерти, нелепая и фантасмагоричная, как в японской чернухе. Это уже не совпадение и не случайность — система. Без оглядки бежать надо, пока всех без разбору гвоздить не стало. Переждать и вернуться, когда уцелевшие будут обниматься и плясать в ярких одеждах, как после Великой чумы…

* * *

— Ага. И настанет Царство Истины.

Нас снова усылают на какую-то хрень. Настеньку не берем, пусть на стол накрывает.

— Брось, Вень, тут все уже метастазами поросло. Вон, смотри — иллюстрация.

Впереди, задрав скорпионий хвост, сучит клешнями снегоуборщик.

— Гребут точно так же, с обеих рук, а кал под себя валят. Наплодят себе подобных, засрут все вокруг и сгниют потом, в фекальных массах. Онкология на социальном уровне — законы-то у природы одни на всех. Так что грядет фаза распада. Закат империи. Придут вандалы и всем вставят.

Подает голос Джексон:

— В таких случаях национальная идея спасает. Или религия новая.

— Идея, Жень, уже есть — бабло. И новую религию, коль появится, на раз продадут. Просчитают, упакуют и продадут, так же как христианство продали, в свое время. А если ты про нынешние махания триколорами — так это для тех, кто за майку со слоганом на пулеметы помчится, только кивни. Ренессанс на помойке. Из говна Элладу лепят.

— Так-так. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо…

— Дык, ёлы! Взять хотя бы тезку моего — Че. Ведь в полный же рост отоваривают, и кто? Те, кого он до хрипа в глотке не выносил. Клубов пооткрывали: с гамаками, с сигарами, с ромом кубинским. Футболок нашлепали… А он, между прочим, редкий бессребреник был, даже когда в ООН речь толкал, у него, как у Бендера, носков под берцами не было.

Он умолкает, а потом каким-то другим, изменившимся, голосом говорит:

— Знаешь, я недавно в «Корсаре» девчонку снял, хорошенькую, как Настенька. Пришли ко мне, стал ее раздевать, а у нее на трусиках Че, прям на лобке. Так мне хреново сделалось, аж ком в горле встал. И не вышло у меня с ней, упало все сразу. А главное — она не поняла ничего. Ну, Че и Че — чего тут такого? Все носят…

Душу обнажил, как горло подставил. Я смотрю ему в глаза. Там — тоска.

Я молча тыкаю его в плечо кулаком.

— Слы-ы-ышь, курить есть? Хорошо, что Настеньку дома оставили. — Не курю.

— Чё, здоровье бережешь?

— Не люблю, когда изо рта воняет.

Потихоньку обступают с боков.

— Чё, подвигов ищешь?

Рацию из кармана, палец на тангетку — пи-и-и-ик!

— Нажму еще раз — пойдешь в КПЗ. Пукнуть не успеешь.

Главное — взгляд держать. Не в переносицу смотреть, а в глаза. И не ссать, даже если очень страшно. Заметят — все.

— Разрешите пройти?

С издевкой:

— Иди.

Глаза в глаза, обойти не касаясь, и повернуться спиной, уверенно повернуться. Терять нечего: если атакуют, от четверых не отмашешься. Как хорошо, что не взяли Настеньку!!!

Затылком понял — Че миновал успешно.

Вышли, закурили.

Пальцы прыгали.

— …лядь!

— Ну!

* * *

Пробка вмазывает в потолок. Вторая, пшикнув, остается в ладони у Журавлева. Зеленые горлышки, рождая пену, проходятся над пластиковыми стаканчиками. Пена поднимается и опадает. Со дна бьют веселые ключики.

— Давайте, ребята, за старый год. Три-четыре…

— Дзыннннь!!!

— Одесская киностудия!

Галдят и растаскивают из коробки грильяж. Тычут вилками в сервелат. Все на станции — удачно.

На экране появляется президент.

— О, о! Главный Упырь! Громче сделайте.

— Да ну его на хер! Ты что-то новое хочешь услышать?

На экране вспыхивает MUTE. Некоторое время все заинтересованно смотрят, как шевелит губами гладкое, репообразное лицо Ельцина.

— В записи транслируют. Сидит, поди, сейчас в кальсонах, с водкой на табуретке, речь свою слушает…

Пять минут остается.

— Восемьдесят шестая бегом! Ребенок полтора года, ожоги. Ира, быстро — площадь большая.

— Ну… твою мать!

— Та-а-ак, первый пошел.

Дите. Ждать нельзя. Журавлев с Бирюком подрываются к выходу.