Михаил Сидоров - Хроники неотложного

• Название: Хроники неотложного
• Автор: Михаил Сидоров
• Издательство: ЗАО «Издательство Центрполиграф»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-227-02785-6

---

Юноу ю шук ми. Ю шук ми олл найт ло-о-о-он…

Я сидела и думала: сюда б Феликса — как затащился б чувак, может, даже с мертвой точки своей сдвинулся бы…

Черемушкин

Мне не спалось. Днем как следует не поспал, и сейчас то же самое — глаза слипаются, а сна нет. Со мной такая беда часто. В таких случаях два варианта — или феназепамом закидываться, или за пивом идти. Я полежал еще немного, вылез из-под одеяла и стал одеваться. Круглосуточный был под окнами.

Несмотря на час ночи, жизнь била ключом. Звеня пакетами, закуривали выскочившие за догоном — кожаные куртки, заправленные в носки тренировочные, обрамленные грязью полуботинки; мелко сплевывая, наступали на сползающие штаны подростки; девушки со страшными ногами в колготках-сеточках через затяг прихлебывали «Отвертку». Ветер, сиплый смех, гнутые крышечки на обхарканном бетоне ступенек.

Светилось кафе. Без конца ставили «Орбит» без сахара», ему вторили нестройные голоса. В темноте шли разборки: женский мат, треск рубах, смачный хряст раздаваемых оплеух. Асфальт пестрел пунктиром из красных капель, оторванными шпильками и горлышками от «Балтики» в окружении темных, расходящихся веером, влажных осколков.

Захотелось есть. Я взял упаковку сосисок, пару бутылок «Адмиралтейского» и, на оставшуюся тридцатку, две пачки L&M. Заделаю пюре, а пока греется, курну на лестнице под пивко…

Чернела копоть. Свисали обгорелые спички. Пахло помоями. Стены хранили откровения нового поколения:

Гр. Об. КлепаиБурРunk Not Dead Отсасываю у всех. Телефон. Лена. Клепа и Бур Малыша любит Слоник. Крот— лох КиШ Пацифик. Асid Ноusе П…да Клепа и Бур

Андрюша, я тебя люблю!

Стрелка, указывающая на дверь, полуметровые буквы:

Ирка — дырка!

Клепа и Бур

Ельцин — апостол, Зюган — зомби.

Цой не умер, он просто вышел покурить.

Ниже другим почерком: Покури, Витя.

Еще ниже: кто это написал тот козел!

Далее полемика — мат с грамматическими ошибками.

Клепа и Бур

Лычева — гнида

Шприцы, грибы, крылатые члены. Звездообразные А и раздвинутые ноги со следами раздавленных окурков в промежности…

Что мы тут делаем, вождь? Мы, два орла!

* * *

Бурлила вода. Я ободрал целлофан, кинул в кипяток сосиски, поджарил яичницу. Выпил пива. Смешал пюре.

Съел это дело под зеппелиновскую «Когда рухнет плоти на», наполнил еще стаканчик. За «Плотиной» шла GallowsPole, любимая моя вещь. Я закурил прямо на кухне.

Сидел, слушал — драйв так и прет, мурашки с палец! По двадцать два Пейджу и Планту было. «Стоунз» в двадцать два года тоже мир на уши ставили, а Харрисону, когда у всех от битлов крыша съехала, и двадцати одного не исполнилось. Дилану, кстати, тоже.

Я стал вспоминать:

Гагарин полетел в двадцать шесть.

Лоуренс в двадцать восемь арабов на турок поднял.

Ильф с Петровым «Двенадцать стульев» закончили.

Лермонтов собрание сочинений.

Средний возраст командира подлодки в ту войну — двадцать семь — двадцать девять.

Самым результативным асам по двадцать три — двадцать четыре.

Че Геваре, на пике славы, тридцать.

Я в тридцать один фельдшер на скорой. Тринадцать лет одно и то же. Армию откосил, студентом не был — мог бы, но отговорили. Те самые рожи, с которыми сейчас на станции пью.

И спортом не занимался, и музыке не учился, и моря не видел, и по горам не лазил.

А также: на яхте не плавал, с парашютом не прыгал, в пещеры не спускался, землю с археологами не копал, гнуса с геологами не кормил, бивней с мамонтовых кладбищ не привозил, костей динозавров в пустыне не откапывал, в Москву так ни разу не выбрался, и вообще никогда никуда не ездил.

Зато много читал.

* * *

О боевых самолетах…

О, мессер! На экране, отчаянно петляя, уходил от трасс вражеский истребитель, по пятам преследуемый английским «спитфайром». Сто девятый, «Эмиль». Кто?

«Мессершмитт БФ-109», модификация Е. На немецком летном жаргоне «Эмиль».

Откуда знаешь?

Прямоугольные законцовки крыла — раз, подкосы хвостового оперения — два, «горбатый» нос и небольшой кок винта — три.

Снято в период «Битвы за Британию» — основной немецкий истребитель в то время.

Правда, сам я никогда от зашедшего в хвост англичанина не уходил; на ремнях в отрицательной перегрузке ускользающего маневра не повисал; аплодисментов зрителей авиашоу не слышал.

…или о восхождениях на восьмитысячники.

Ух ты, красотища какая!

Чо Ойю, Непал. Ее первыми австрийцы взяли, в пятьдесят четвертом. До этого масса народа рубилась, лагеря по склону ставили, грузы затаскивали — по нулям! А эти пришли втроем, с тремя шерпами, и залезли, с первого раза. Ничего не было: ни веревок, ни кислорода — палатка, ящик консервов и примус один на всех…

А ты откуда знаешь, был там, что ли?

Нет. Я вообще выше шестнадцатого этажа сроду не поднимался.

…или о музыкантах.

«Сержанта»[42] ведь всего на четыре дорожки писали. Электроники не было, все вручную… То через мегафон в микрофон споют, то головку звукозаписывающую скотчем обмотают, чтоб звук с искажением шел, то сыгранную партию задом наперед пустят, то из пленки лапши нарежут, перемешают и склеят — чума на выходе получается. Ткань с рояльных молоточков снимали, пальцами на рояльных струнах играли. Записали дубль, прослушали — не то! — и сначала. Никаких компьютеров — от и до все отыгрывали.

Я мог отличить звук стратокастера от лес пола, но не умел играть и никогда не держал в руках ни того ни другого. Я мог отличить песчаную акулу от серой рифовой, но никогда не нырял с аквалангом в тропическом море. Я мог отличить греческие руины от римских, но ни разу не бродил среди истертых, потемневших от времени античных камней. Я мог отличить японскую джонку от китайской, но над моей головой никогда не трещали бамбуковые паруса. Я мог только читать.

И сижу теперь, пью пиво, чужой жизни завидуя…

* * *

Воткнула нам Викентьевна по самые уши. Пришла злая, всех вздрючила, а нас с Веней подавно — опоздали мы оба. А ведь была у меня мысль на работу ночью пойти, все равно только под утро заснул. Проснулся — как дубиной били. Даже в душ не успел: бежал, поскальзываясь, собачье дерьмо давил…

Северов тоже выглядел довольно помято.

— Что, дружок, похмелье?

— Угу.

— Я тоже вчера малость того. Поправимся?

— Расшифруют, — Вот лаврушка, зажуем.

— Нет уж. Будем страдать, страданием душа совершенствуется. Вот папенька… Папенька говорит, что одни радости вкушать недостойно.

— Да пропади он пропадом, ваш папенька, с советами со своими!

Ёлки-палки, до чего ж клево! Давным-давно я так ни с кем не общался. Последний раз года три назад — целые сутки с одной девчонкой цитатами сыпали, никто не врубался. Вот только она замужняя оказалась, и я расстроился — жуть: лучшие бабы и те не нам! А тут с ходу, как в пинг-понге: трык-тык, туда-сюда, он мне, я ему.

— Давай тогда ближе к вечеру? Пивка возьмем, селедку зарежем.

— Там видно будет.

Народ отпивался чаем. Все сидели остекленевшие и затраханные — гоняли.

— Как нас сегодня, а? Чтоб я так жил, как они болеют!

— Сколько сделали?

— Восемнадцать. Без заезда практически. Дадут домой, подъезжаем — двадцать седьмой нет, восемьдесят шестая выходит, мы первые. До кубрика дошел, за ручку взялся — разворачивают.

— Слу-у-ушайте, а что ночью было! Выходим на вызов, вдруг визг тормозов и удар. Глухой такой: бум! Оборачиваемся — лежит тело, и белая «девятка» во дворы линяет. Мы в рацию: ДТП у станции, водитель скрылся, «ВАЗ-2109», белого цвета, номер такой-то. Подбегаем — наповал. И менты подбегают, они на углу шаверму трескали и все видели: вошел в поворот на скорости, и на красный. А тот вне зоны перебегал — весь в черном, — вот и огреб. Один мент сразу вдогон ломанулся, вернулся: машина брошена, говорит. Ушел огородами.

— Если на руле отпечатков не будет, может отмазаться, скажет — угнали ночью.

— Может, отмажется, может, нет — к нему ж сразу наряд заслали, домой.

— А он дядьку хорошо приласкал, ботинки веером, один вообще не нашли…

Народная примета: вытряхнуло из ботинок — не жилец! Есть одно место, на углу Пискаревки и Мечникова, так там просто геопатогенная зона какая-то. Круглый год обувь лежит. Только уберут — хлоп! — новая пара.

— Семь-пять, поехали; восемь-шесть, поехали; акушерка, тоже поехали.

— Ну все, понеслось! Попали вы, мужики — Покрышева сегодня.

Есть на скорой такой феномен — диспетчер, притягивающий вызова. Сядет в диспетчерскую — и лавина, обвал, сель. Уйдет отдыхать — затишье. Вернется, и хоть караул кричи.

— Уличная поехала…

— Слушай, может, нам ее отравить, а? Ну, невозможно же!